Макс Вебер - Аграрная исстория Древнего мира
Но ведь тогда возникает другой нерешенный вопрос: а не сыграли в процессе «самоорганизации» общины какую-то роль военно-феодальные элементы, без которых она не смогла бы отстоять свое право на самостоятельное существование? В самом деле, не аналогичен ли в некоторой степени этот вопрос тому, которым задался М. Вебер уже после того как предложил свою типологию древних «форм общения», заявив, что в его перечень не попала «конституировавшаяся в военном отношении как союз гоплитов совокупная община (Samtgemeinde) крестьянских общин (Bauernschaften), которая выступает в древности неоднократно, впрочем, по моему, всегда имея второстепенное значение, и отчасти заимствуя городские учреждения (древний Израиль, этоляне, самнитяне)» (2, 53).
IV.
СОЦИОЛОГИЯ ИСТОРИИ КАПИТАЛИЗМА
Проблема «паролеллизма» экономического, политического, правового или общесоциологического развития античности и Средневековья, с одной стороны, и современности — с другой, которая вновь и вновь заострялась в русле сравнительно-исторической методологии, неизменно приобретала особую актуальность, когда речь заходила о сопоставлении античности с Новым временем и, прежде всего, античного капитализма с новейшим. Эту тему М. Вебер затрагивал уже в ранних своих работах, чтобы сделать ее профилирующей в «Протестантской этике…» и, наконец, вынести на передний план в «Аграрной истории Древнего мира». Как мы помним, в этой последней книге она возникает в связи с рассмотрением концепции Эдуарда Мейера, который в «своих возражениях против» «ойкосной» теории Карла Бюхера (к тому же понятого им «неверно») зашел «…так далеко, что отверг вообще применение к древности особых экономических категорий и сделал попытку, по крайней мере в отношении к классическому периоду расцвета Афин, оперировать с совсем современными понятиями… и вообще доказывал, что мы представляем себе не «в^остаточно современном духе» («gar nicht modern genug») условия тогдашней хозяйственной жизни…» (2, 9).
И хотя при этом М. Вебер сделал ряд замечаний, касающихся прямого отождествления Э. Мейером античного капитализма с новейшим, в целом он не только не отвергал, но, наоборот, решительно отстаивал сам факт существования капитализма в античности, внося здесь свои критические коррективы лишь в тех случаях, когда игнорировались типологические различия между этими двумя «капитализмами». Так что, задаваясь вопросом о том, «…знает ли Древность в достаточной, в культурно-историческом смысле, мере капиталистическое хозяйство?» (2, 14), М. Вебер отвечал на него безусловно положительно, приводя новые и новые примеры в обоснование своего общего заключения.
Тем не менее он в своей привычной манере начинает свое обсуждение этого вопроса с его конкретизирующего уточнения: «…если мы видим в древности 1) возникновение городских промыслов с целью экспорта некоторых изделий, требующих высокоинтенсивной и высокой по качеству работы, 2) постоянную зависимость от подвоза хлеба издалека, 3) торговлю рабами, 4) сильное преобладание специфически торговых интересов в политике, то спрашивается: являются ли эти резкими толчками приливающие и отливающие «хроматистические» эпохи эпохами с «капиталистической» структурой?» (2, 15).
Но хотя М. Вебер оговаривается, что ответ на этот вопрос «зависит от определения понятия «капиталистический», для него самого «остается во всяком случае неоспоримым» одно: а именно то, что «…под «капиталом» всегда следует разуметь частнохозяйственный «приобретательский капитал» («Erwerbskapital)… следовательно, блага, которые служат цели приобретения «прибыли» в процессе обращения благ» (там же). А раз это так, то здесь «…во всяком случае необходимым условием является, чтобы производство имело своим базисом «меновое хозяйство» (verkehrswirtscgaftlichen Basis). Следовательно, с одной стороны продукты (по крайней мере отчасти) должны становиться предметами оборота. Но и, с другой стороны, средства производства должны были быть предметами оборота» (2, 15–16).
В этом пункте, где М. Вебер оперирует категориями, перекликающимися с марксистскими, особенно отчетливо выявляется методологическая противоположность марксовой политической экономики капитализма и веберовской социологии истории капитализма, а тем самым резче артикулируется теоретико-методологический фундамент этой последней. Прежде всего обращает на себя внимание резко выраженная «формализация» марксистского понимания капитализма. Вместо его истолкования в духе социологического реализма, углубляющегося в «субстанциальную сущность» этого всемирно-исторического явления, определяемого как единая и единственная «общественно-экономическая формация», представляющая собой раз и навсегда данную «ступень» на лестнице общечеловеческого Прогресса, мы получаем у М. Вебера номиналистическое и скорее функционалистское понятие «экономической формы», многократно встречавшейся в истории — реже на Востоке и чаще на Западе, причем в контексте самых разнообразных исторических эпох. (Хотя, как это ни парадоксально, авторы «Манифеста коммунистической партии» оказываются здесь гораздо большими номиналистами в своем определении «места» капиталистической «формации» в истории человечества, чем автор «Аграрной истории Древнего мира», полемически противопоставлявший единому и единственному в своем роде капитализму целый веер разнообразных «капитализмов», меняющих свое оперение в зависимости от исторических условий их возникновения.
Замыкание капитализма в рамки единой и единственной в своем роде исторической эпохи, отличающее марксистский подход к его пониманию, связано у авторов «Манифеста…» с традицией гегелевской диалектики, рассматривающей каждый культурно-исторический феномен как «тотальность», вырастающую из своего собственного первоначала (вспомним Марксов «товар», эту саморазвивающуюся «клеточку» капиталистического общества), «снимая» в себе, или просто ликвидируя, все «инородные» образования. По сравнению с марксистским монизмом философско-исторической конструкции «капитала», не допускавшего в пределах своей «тотальности» никаких капитал-«измов» (не случайно термин «капитализм» вообще отсутствовал в лексиконе самого К. Маркса, так что первым марксистам, и марксологам, и марксоведам» пришлось изобретать его), М. Вебер со своими различными «капитализмами» выглядит прямо-таки как плюралист и релятивист, сознательно подменяющий проблематику исторического генезиса и эволюции скрупулезной типологизацией.
Этот подход он демонстрирует уже при рассмотрении генезиса античного капитализма, отправляясь от бюхеровского понятия «ойкоса» как широко толкуемого «домашнего хозяйства». В качестве связующего звена между «ойкосом» и античным капитализмом М. Вебер выдвигает «вотчинное производство», существование которого, по его словам, «есть переходное явление», причем таящее в себе две возможности: переход «или от «ойкоса» к капитализму, или наоборот, к натуральному хозяйству» (2, 17). «…Это ведь, — поясняет он свою мысль, — всегда есть симптом относительной слабости капитала, в частности, слабости производственного капитала, которая находит свое выражение в перекладывании потребности в средствах производства на зависимые хозяйства ив устранении необходимости иметь 1) капитал на покупку инвентаря, 2) капитал или на покупку рабов, или на заработную плату — при помощи эксплуатации подневольного труда и (обыкновенно) объясняется (сравнительно) мало развитой интенсивностью хозяйственного оборота» (там же).
Следующий этап (или форма) античного капиталистического производства — «…Производство при помощи купленных рабов (т. е. производство в условиях, в которых рабы являются нормальным предметом оборота, безотносительно к тому, были ли они действительно (in concreto) приобретены путем купли) на собственной или арендованной земле…»; это, «…с экономической точки зрения, конечно, «капиталистическое» производство: земля и рабы составляют предмет свободного оборота и, конечно, представляют собою «капитал»: рабочая сила, в отличие от того, как это делается в производстве с помощью «свободного труда», покупается, а не нанимается, а если (в виде исключения) нанимается, то не у ее носителя (рабочего), а у господина» (там же). Здесь, как видим, формализм «чисто экономического» подхода доводится до предела, то есть до полной «элиминации» социального аспекта проблемы, которая была немыслима у автора «Капитала» (впрочем, далеко не только у него одного).
Надо сказать, что сам М. Вебер не только не исключал возможных возражений по этому поводу, но постарался предупредить их: «…если понятие «капиталистического хозяйства» не ограничивать совершенно немотивированно определенным способом эксплуатации капитала — именно эксплуатацией чужого труда путем договора со «свободным» рабочим, — возражает автор книги своим потенциальным критикам, — не вносить, следовательно, социальных признаков, но вкладывать в это понятие чисто экономическое содержание и признавать наличность «капиталистического хозяйства» везде там, где объекты владения составляющие предмет оборота, эксплуатируются частными лицами с целью приобретения прибыли способами, присущими меновому хозяйству, — тогда нет ничего бесспорнее далеко идущего «капиталистического» отпечатка, лежащего на целых, — и как раз на «величайших», — эпохах античной истории» (2, 18). Однако, если слишком далеко зайти по этому пути «обесчеловечения» экономической науки, то придется отказаться от ее определения не только в качестве политической экономии, что фактически уже произошло в начале XX века, но и в качестве «социальной экономии», которым предпочитал пользоваться и сам М. Вебер…
