Пауль Карель - Гитлер идет на Восток (1941-1943)
План полностью сработал. Русские истребители стояли на аэродромах, выстроенные рядами. Так, ряд за рядом они были уничтожены. Только в одном случае истребительные эскадрильи пытались подняться в воздух с появлением немецких бомбардировщиков. Но русские опоздали. Бомбы и снаряды обрушились на выруливавшие на взлетную полосу машины, уничтожая не только матчасть, но и самих пилотов. С самого начала основные силы советской истребительной авиации пали жертвой гигантского "авиационного Перл-Харбора". В результате немецкие пикировщики "Штука" и бомбардировщики в первый же день наступления исключили угрозу с воздуха для наступающих наземных частей. Летчики Люфтваффе проникли в глубь территории СССР на 300 километров и уничтожили также и базы бомбардировщиков. Если бы не это, ВВС Советского Союза стали бы опасным противником в процессе проведения первых, определяющих дальнейший ход кампании операций. Любой, кто оспаривает это утверждение, должен ознакомиться с данными о потерях, понесенных Люфтваффе на протяжении четырех первых недель войны. Несмотря на сокрушительный удар в самом начале, в период с 22 июня по 19 июля, Люфтваффе потеряли сбитыми или поврежденными 1284 самолета. Таким образом, война в воздухе на Восточном фронте отнюдь не являлась приятной прогулкой. 22 июня действовавшие на Восточном фронте три воздушных флота совершили 2272 боевых вылета - 1766 бомбардировочных и 506 истребительных. Семью днями позже боеспособный летный контингент сократился до 960 машин. Тысячную отметку он вновь перевалил не ранее 3 июля.
Совершенно очевидно, что внезапный удар по ВВС Советского Союза имел огромное значение для действий наземных войск. Тут возникает еще один вопрос: как же все это оказалось возможным, если в Москве знали о неизбежном немецком вторжении? Как объяснить тот факт, что на передовой советские наземные войска и военная авиация буквально безмятежно спали, тогда как в тылу были сделаны все приготовления к войне? Подготовка к светомаскировке, например, оказалась настолько тщательной и повсеместной, что по всей Западной России с самого начала войны имелись в большом количестве синие лампочки и другие материалы. Полоски гуммированной бумаги для заклейки оконных стекол, чтобы те не выбило взрывной волной, были даже в очень маленьких деревнях.
Мобилизационная система также исправно функционировала. Перевозки людей и грузов в тылу повсюду осуществлялись на высоком уровне. Перевод промышленности на военные рельсы произошел без сбоев в соответствии с заранее намеченными планами. Уничтожение потенциальных "врагов народа" в приграничных территориях проходило с механической методичностью. В ночь с 13 на 14 июня 1941 г. - то есть за восемь дней до немецкого вторжения советские органы безопасности интернировали из республик Прибалтики несколько тысяч "подозрительных семей". Сотрудники НКВД в течение считанных часов погрузили в железнодорожные вагоны около 11 000 эстонцев, 15 600 латышей и 34 260 литовцев и отправили их прямиком в Сибирь. Все действовало без сбоев. 26 июня корреспондент Ассошиэйтед Пресс Генри Д. Кэссиди в своем первом крупном репортаже для американских газет из Москвы описал путешествие на воинском эшелоне с берегов Черного моря в столицу советского государства. Кэссиди говорит: "В результате поездки у меня сложилось впечатление, что они хорошо начинают".
Хорошо начинают! Но почему же тогда так плохо начали передовые части на Центральном фронте? Настолько плохо, что генерал-полковник Гудериан написал в своих мемуарах: "Пристально наблюдая за русскими, я пришел к твердому выводу, что они ничего не знали о наших намерениях". Противник оказался застигнут врасплох по всему фронту наступления танковых групп.
Как это оказалось возможным? Неожиданный, но удовлетворительный ответ мы находим в воспоминаниях маршала Еременко, опубликованных в Москве в 1956 г. За все в ответе один Сталин - таков приговор Еременко.
"И.В.Сталин, как глава государства, считал, что может полагаться на соглашение с Германией, и не обращал должного внимания на признаки, указывавшие на грядущее нападение фашистов на нашу страну. Он считал сведения о неизбежном нападении Германии ложью и провокациями западных держав, которые он подозревал в попытках разрушить связи между Германией и Советским Союзом, чтобы втянуть нас в войну. Поэтому он не распорядился о принятии всех чрезвычайных и решительных мер для обороны границы, опасаясь, что это послужит гитлеровцам предлогом для нападения на нашу страну".
Следовательно, все же именно Сталин, несмотря на настояния Генштаба, отказался санкционировать объявление полной боевой готовности в дислоцированных у границы частях и запретил организацию эффективной обороны на всей территории приграничных районов. Сталин не верил ни Рихарду Зорге, ни Большому шефу - Гильберту, ни даже Малому шефу - Кенту. Он не верил Люси и менее всего склонен был доверять британскому послу.
Возможно ли такое? Это, безусловно, не представляется невозможным. История разведки и дипломатии полна примеров, когда исключительно точные донесения агентов, крайне важные сведения не встречали веры. Одним таким примером может служить история Илайиза Базна, американского слуги британского посла в Анкаре, начиная с 1943 г. получившего доступ к совершенно секретным телеграммам, хранившимся в сейфе посольства, и поставлявшего ценную информацию разведке Германии. Способ, которым Цицерону - так называл себя слуга сэра Хью Нэчбулл-Хьюгессена - удалось подобраться к секретным документам, был предельно прост. Отправляясь на завтрак, его превосходительство обычно оставлял ключ в своем пиджаке в спальне. Американец шел убирать кабинет посла, отпирал сейф, фотографировал документы и клал ключ обратно в пиджак. Что может быть проще?
Но Адольф Гитлер отказывался верить донесениям Цицерона, считая, что британцы намеренно поставляют ему дезинформацию. Фюрер боялся английской разведки больше, чем черт ладана. Он швырял донесения Цицерона на пол, не желая делать выводы на основании сверхсекретных сведений о планах союзников, которые подносили ему на блюдечке.
Похоже, Сталин питал точно такое же недоверие к своим информаторам, а недоверие его лишь возрастало по мере того, как поступали новые данные, подтверждавшие сведения о предстоящем немецком нападении. Хитроумный тактик, мастер очернять ни в чем не повинных людей, вождь стал жертвой собственной подозрительности. "Капиталистический Запад пытается столкнуть меня с Гитлером", - думал он. Со свойственным многим диктаторам упорством он отказывался верить, что Гитлер может оказаться настолько глупым, чтобы решиться напасть на Россию прежде, чем разгромит Британию. Он считал стягивание немцами войск к границам в Польше блефом. Возможно, на советского диктатора повлияли слухи, намеренно распространяемые немецкой разведкой, что концентрация войск на Востоке осуществлялась с целью ввести в заблуждение англичан, отвлечь их внимание от запланированного вторжения на Британские острова. Кроме того, человека вроде Сталина было крайне непросто убедить, что столь важные тайны, как предстоящее вторжение в Россию, охраняются так плохо, что о них знает уже весь мир.
Это мнение подтверждается крупнейшим авторитетом в области закулисных тайн Кремля и деятельности разведки Красной Армии Дэвидом Дж. Даллином. В книге "Советский шпионаж" он пишет: "В апреле 1941 г. чешский агент по кличке Шквор подтвердил донесение о том, что немцы стягивают войска к советским границам и что предприятиям "Шкоды" в Богемии приказано приостановить выполнение заказов Советского Союза. Измаил Ахмедов свидетельствует, что Сталин написал на полях донесения красными чернилами: "Эта информация - британская провокация. Найдите, от кого она исходит, и накажите виновного".
Во исполнение приказа Сталина майор Ахмедов отправился в Берлин под видом корреспондента ТАСС, чтобы найти виновного. Там Ахмедова и застало начало войны.
Совершенно очевидно, что сообщения о приготовлениях Гитлера к нападению не вписывались в рамки сталинской концепции. Он хотел, чтобы капиталисты и фашисты истощили силы друг друга в войне, предоставив ему возможность поступать так, как он того хотел. Этого он и ждал. Для этого и затеял перевооружение. И еще потому, что не хотел вызвать подозрения Гитлера и подтолкнуть его к преждевременному нападению.
По этой причине, как утверждает Еременко, вождь запретил дополнительную мобилизацию и объявление состояния повышенной боевой готовности в прифронтовых частях. В тылу, однако, Сталин позволил Генштабу поступать как ему угодно. И Генштаб, располагавший той же самой секретной информацией о предстоящем вторжении немецких войск, начал мобилизацию и развертывание войск в тыловых районах, не для наступления, но - летом 1941 г. - для обороны.
Действительно, генерал-фельдмаршал фон Манштейн, когда автор этих строк спросил его о том, какой характер носила дислокация советских войск, оборонительный или наступательный, озвучил мнение, которое ранее уже выразил в своих воспоминаниях: "Учитывая численность живой силы в западных районах Советского Союза, а также значительное сосредоточение бронетехники как в районе Белостока, так и около Львова, Красная Армия могла бы довольно легко перейти в наступление. С другой стороны, то, как дислоцировались советские войска 22 июня, не говорило о намерении наступать немедленно… Наверное, наиболее точным будет определение характера сосредоточения советских частей как "развертывание на любой случай". 22 июня 1941 г. глубина расположения советских войск была такова, что применять их можно было только в оборонительных операциях. Однако картина могла быстро измениться. В течение очень короткого периода времени Красная Армия имела возможность перегруппироваться для перехода в наступление".
