Сергей Мельгунов - Красный террор в России. 1918-1923
И дальше шли расстрелы. 30-го октября — 84. В ноябре — 100, 22-го декабря — 184. 24-го января — 210. 5-го февраля — 94. Есть и документы, подтверждающие эти факты: чрезвычайная Екатеринодарская комиссия уничтожила их перед ревизией. «Приговоры, в которых ясно говорилось „расстрелять“, мы находили пачками в отхожих местах» — свидетельствует тот же очевидец. Приведем еще картину Екатеринодарского быта из того же периода: «Августа 17—20-го в Екатеринодаре обычная жизнь была нарушена подступами к городу высадившегося у станицы Приморско-Актарской десанта Врангеля. Во время паники по приказу особоуполномоченного Артабекова были расстреляны все арестованные, как губчека, особого отдела, так и сидящие в тюрьмах, числом сверх 1600. Из губчека и особого отдела обреченных на избиение возили группами по 100 человек через мост на Кубань и там из пулеметов расстреливали вплотную; в тюрьме то же проделывали у самых стен. Об этом также публиковали. Напечатан список убитых под рубрикой „Возмездие“; только в списках значится несколько меньше, чем на самом деле. При беспорядочном бегстве завоеватели объявили рабочим об их обязанности эвакуироваться с ними; в противном случае, по своем возвращении обратно, угрожали всех оставшихся повесить на телеграфных столбах»[112].
Нечто аналогичное происходит и при эвакуации Екатеринославля при опасности, угрожавшей со стороны Врангеля[113]. В сущности это происходит всегда при подобных случаях: отступают войска советские из Винницы и Каменец-Подольска — в харьковских «Известиях Украинского И.К.» опубликовываются списки расстрелянных заложников — их 217 человек, среди них крестьяне, 13 народных учителей, врачи, инженеры, раввин, помещики, офицеры. Кого только нет? Также действуют, конечно, и наступающие войска. На другой день по взятии большевиками Каменец-Подольска расстреляно было 80 украинцев; взято 164 заложника, отправленных вглубь страны[114].
Корреспондент той же «Рев. России»[115] дает описание действий новой власти в первые месяцы в Ростове-на-Дону:
«…грабят открыто и беспощадно… буржуазию, магазины и главным образом кооперативные склады, убивали и рубили на улицах и в домах офицеров… подожгли на углу Таганрогского проспекта и Темерицкой ул, один военный госпиталь с тяжело ранеными и больными, не имеющими физических сил двигаться офицерами, и сожгли там до 40 человек… Сколько было убито, зарублено всего — неизвестно, но цифра эта во всяком случае не маленькая. Чем больше укреплялась советская власть на Дону, тем ярче вырисовывалась метода ее работы. Прежде всего под подозрение было взято все казачье население. Чрезвычайка, вдохновляемая Петерсом, заработала. Чтобы не слышно было выстрелов, два мотора работали беспрерывно… Очень часто сам (Петерс) присутствовал при казнях… Расстреливали пачками. Был случай, когда в одну ночь расстрелянных насчитывалось до 90 человек. Красноармейцы говорят, что за Петерсом всегда бегает его сын, мальчик 8–9 лет, и постоянно пристает к нему: „папа, дай я“…»
Наряду с Ч.К. действуют ревтрибуналы и реввоенсоветы, которые рассматривают подсудимых не как «военнопленных», а как «провокаторов и бандитов» и расстреливают десятками (напр. дело полк. Сухаревского в Ростове; казака Снегирева в Екатеринодаре; студента Степанова и др. в Туапсе).
И вновь несчастная Ставропольская губ., где расстреливают жен за то, что не донесли о бежавшем муже, казнят 15—16-летних детей и 60-летних стариков… Расстреливают из пулеметов, а иногда рубят шашками. Расстреливают каждую ночь в Пятигорске, Кисловодске, Ессентуках. Под заголовком «кровь за кровь» печатают списки, где число жертв переваливает уже за 240 человек, а подпись гласит: «продолжение списка следует». Эти убийства идут в отместку за убийство председателя пятигорской Ч.К. Зенцова и военного комиссара Лапина (убиты группой всадников «при проезде в автомобиле»)[116].
Крым после Врангеля
Так было через несколько месяцев после ликвидации Деникинской власти. За Деникиным последовал Врангель. Здесь жертвы исчисляются уже десятками тысяч. Крым назывался «Всероссийским Кладбищем». Мы слышали об этих тысячах от многих, приезжавших в Москву из Крыма. Расстреляно 50.000 — сообщает «За Народ» (№ 1). Другие число жертв исчисляют в 100–120 тысяч, и даже 150 тыс. Какая цифра соответствует действительности, мы, конечно, не знаем, пусть она будет значительно ниже указанной![117] Неужели это уменьшит жестокость и ужас расправы с людьми, которым в сущности была гарантирована «амнистия» главковерхом Фрунзе? Здесь действовал известный венгерский коммунист и журналист Бэла Кун, не постыдившийся опубликовать такое заявление: «Троцкий сказал, что не придет в Крым до тех пор, пока хоть один контрреволюционер останется в Крыму; Крым это — бутылка, из которой ни один контрреволюционер не выскочит, а так как Крым отстал на три года в своем революционном движении, то быстро подвинем его к общему революционному уровню России…»
И «подвинули» еще неслыханными массовыми расстрелами. Не только расстреливали, но и десятками зарубали шашками. Были случаи, когда убивали даже в присутствии родственников.
«Война продолжится, пока в Красном Крыму останется хоть один белый офицер», так гласили телеграммы заместителя Троцкого в Реввоенсовете Склянского.
Крымская резня 1920–1921 г. вызвала даже особую ревизию со стороны ВЦИК-а. Были допрошены коменданты городов и по свидетельству корреспондента «Руля»[118] все они в оправдание предъявляли телеграмму Бэла Куна и его секретаря «Землячки» (Самойлова, получившая в марте 1921 г. за «особые труды» орден красного знамени)[119], с приказанием немедленно расстрелять всех зарегистрированных офицеров и военных чиновников.
Итак, расстрелы первоначально происходили по регистрационным спискам. Очередь при регистрации — рассказывает очевидец А. В. Осокин, приславший свои показания в лозаннский суд[120] — была в «тысячи человек». «Каждый спешил подойти первым к… могиле…»
«Месяцами шла бойня. Смертоносное таканье пулемета слышалось каждую ночь до утра…
Первая же ночь расстрелов в Крыму дала тысячи жертв: в Симферополе 1800 чел.,[121] Феодосии 420, Керчи 1300 и т. д.
Неудобство оперировать такими укомплектованными батальонами сказалось сразу. Как ни мутнел расссудок, у некоторых осталось достаточно воли, чтобы бежать. Поэтому на будущее назначены были меньшие партии и в две смены за ночь. Для Феодосии 60 человек, в ночь — 120. Население ближайших к месту расстрела домов выселилось: не могло вынести ужаса пытки. Да и опасно — недобитые подползали к домам и стонали о помощи. За сокрытие сердобольные поплатились головой.
Расстрелянных бросали в старые Генуэзские колодцы. Когда же они были заполнены, выводили днем партию приговоренных, якобы для отправления в копи, засветло заставляли рыть общие могилы, запирали часа на два в сарай, раздевали до крестика и с наступлением темноты расстреливали.
Складывали рядами. На расстрелянных через минуту ложился новый ряд живых „под равнение“ и так продолжалось, пока яма не наполнялась до краев. Еще утром приканчивали некоторых разможживанием головы камнями.
Сколько похоронено полуживых!…
В Керчи устраивали „десант на Кубань“: вывозили в море и топили.
Обезумевших жен и матерей гнали нагайками и иногда расстреливали. За „Еврейским кладбищем“ в Симферополе можно было видеть расстрелянных женщин с грудными младенцами.
В Ялте, Севастополе выносили на носилках из лазарета и расстреливали. И не только офицеров — солдат, врачей, тестер милосердия, учителей, инженеров, священников, крестьян и т. д.
Когда первые запасы обреченных стали приходить к концу, началось пополнение из деревень, хотя там расправа часто происходила на месте. В городах были организованы облавы. Напр. в Симферополе в результате облавы 19—20-го декабря оказалось задержанными 12.000 человек.
Когда горячка прошла, начали вылавливать по анкетам. Писать их приходилось целыми десятками в месяц, не только служащим, всему населению от 16 лет. Иногда анкеты состоят из 40–50 вопросов. Каждый год вашей жизни освещался самыми детальными вопросами. Обращалось внимание на происхождение (бывш. сословие), имущественное положение не только опрашиваемого, но его отца, деда, дядей и теток. Отношение к красному террору, к союзникам, к Польше, к миру с Польшей, сочувствуете ли вы Врангелю, почему не уехали с ним и т. д., на все нужно было ответить.
Через две недели каждый обязывался придти в Че-Ка, где еще раз допрашивался следователями, старавшимися сбить нечаянными и бессмысленными вопросами, и по выдержании искуса получал на руки заверенную копию анкеты.
