Н. Пруцков - От сентиментализма к романтизму и реализму
Белинский внес в литературу напряженность этических исканий, интеллектуализм, жажду познания. Молодые литераторы, признававшие его авторитетом и выразителем своих эстетических принципов, составили круг, по своим нравам противостоящий среде признанных литераторов «смирдинского» периода.
Не случайно Белинский в «Литературных мечтаниях», делая первую попытку представить развитие русской литературы в виде системы и наметить ее периодизацию, «послепушкинский» период определил как период «прозаически-народный», разумея мнимую народность литературы этих лет, и назвал его также «смирдинским». В борьбе Белинского с «гениями смирдинского периода словесности» (1, 100) — Булгариным, Гречем, Кукольником, Сенковским и другими — проблема народности, которая позже стала коренной в его полемике со славянофилами, тоже имела первостепенное значение. Опираясь на официально канонизированную уваровскую концепцию, согласно которой идеология русского народа состоит в преданности православной церкви и монарху, Булгарин и литераторы его круга претендовали на то, что, изображая жизнь низших слоев общества и моралистически «наставляя» читателя, они представляют народность в литературе. Белинский связал вопрос о народности в литературе с проблемой реализма. Он выдвинул тезис: «Наша народность состоит в верности изображения картин русской жизни» (1, 94). Национальный быт, характеры, отразившие исторические и этнические черты народа, социальные типы, структура русского общества — все это содержание, без воплощения которого невозможно верное изображение русской жизни, Белинский трактовал не как данное, известное, а как искомое. Цель самопознания, изучения своей народности, национальных особенностей социально-исторического бытия страны осуществляется обществом через посредство литературы, и только художественная зоркость писателя, его наблюдательность, воссоздание им реальных явлений могут сделать его полезным обществу в этом процессе, а творчеству его придадут подлинную народность. Народность литературного произведения, таким образом, определялась его стилем, отношением автора к действительности, его способностью расширить и углубить знание и понимание ее, а народность литературы — ее общественной функцией.
Народность, по мысли Белинского, — объективное свойство литературных явлений и менее всего зависит от намерений автора, желающего присвоить себе преимущественное право слыть народным писателем. Белинский отказывает в праве считаться «народными» авторам повестей из «простонародного» быта; он заявляет также, что чрезвычайно популярный писатель Марлинский, который уверен, что «отворил двери для народности в русскую литературу», «не виноват ни душою, ни телом» в «грехе», который «берет на себя» (1, 85).
Народность Белинский видит в творчестве Пушкина («…Пушкин был выражением современного ему мира, представителем современного ему человечества; но мира русского, но человечества русского», — 1, 72) и Гоголя («Повести г. Гоголя народны в высочайшей степени», — 1, 295).
Последовательно критикуя «гениев» 30-х гг. — Марлинского, Бенедиктова и Кукольника, Белинский преследовал чисто литературную цель. Он боролся с поздним романтизмом.
Нанося удары по литераторам этого направления, он задевал критиков «смирдинского периода», которые их прославляли и противопоставляли Пушкину и Гоголю, видя в первом из них аристократа, чуждого жизни народа, а во втором — грязного бытописателя. Отстаивая Гоголя как истинного художника, произведения которого открывают новую страницу в познании национальной жизни («Сколько тут поэзии, сколько философии, сколько истины!», — 1, 290) и раскрывая «натяжки», литературные штампы, ложную значительность ультраромантической литературы, Белинский выступал с позиций реалистической эстетики и разрабатывал новые представления о прекрасном, возвышенном, о мысли в поэзии.
Полемика Белинского со славянофилами представляет эпизод горячих идейных сражений, развернувшихся в начале 40-х гг. между славянофилами и западниками. В этих спорах наряду с Белинским с «западнической» стороны принял участие и такой сильный диалектик, как Герцен, со стороны же славянофилов в качестве главных «бойцов» выступили К. С. Аксаков и А. С. Хомяков. Конечно, внутри каждого из лагерей не было полного единства мнений; и Белинский, и Герцен во многом резко отличались по своим позициям от умеренно-либеральных западников, не во всем и не всегда они были согласны и между собою. Разнообразие позиций и индивидуальных концепций можно отметить и в славянофильском лагере. Однако полемика славянофилов и западников расценивалась ее участниками и деятелями последующих лет (Чернышевским) как принципиально целостное и исторически значимое явление в общественной мысли эпохи.
Белинский уже в первой своей статье говорил о значении традиций национального быта, об опасности насильственного вторжения в жизнь народа и связывал с этой проблемой оценку значения петровской реформы. Не вопрос об уважении к старинной русской культуре и историческому прошлому или отказе от них и «европеизации» русского общества, а расхождение в коренных философских основах воззрений разделило Белинского и его противников. Это коренное расхождение явилось подоплекой полемики К. Аксакова и Белинского по поводу «Мертвых душ» Гоголя.
В 1842 г. К. Аксаков издал брошюру «Несколько слов о поэме Гоголя „Похождения Чичикова, или Мертвые души“». Белинский откликнулся на нее небольшой уничтожающей рецензией, после чего Аксаков и Белинский обменялись полемическими «объяснениями» — критическими статьями.
Сам Белинский раскрыл философский подтекст их литературного спора. В ответ на утверждения Аксакова, что «Мертвые души» — возрождение древнего эпоса, выродившегося в современный европейский роман, и что миросозерцание Гоголя «древнее, истинное, то же, какое и у Гомера»,[560] Белинский писал: «Итак, эпос древний не есть исключительное выражение древнего миросозерцания в древней форме: напротив, он что-то вечное, неподвижно стоящее, независимо от истории; он может быть и у нас, и мы его имеем — в „Мертвых душах“!.. Итак, эпос не развился исторически в роман, а снизошел до романа!.. Поздравляем философское умозрение, плохо знающее фактическую историю!.. Итак, роман есть не эпос нашего времени, в котором выразилось созерцание жизни современного человечества и отразилась сама современная жизнь; нет, роман есть искажение древнего эпоса?… Уж и современное-то человечество не есть ли искаженная Греция?.. Именно так!..» (6, 254).
В этой иронической и иносказательной тираде Белинского выявлена теоретическая суть спора. К. Аксаков, как и другие славянофилы, считал, что субстанциональные основы русской национальной жизни нашли свое выражение в древнем феодальном обществе; идеализируя его, они видели в нем «эпическое», лишенное внутренних противоречий единство.
История России после XVII в., в особенности же после петровских реформ, осмыслялась ими как антитеза этого древнего идеального состояния — отход общества от национальных начал, разобщение высших сословий, особенно дворянства, с народом, усвоение ими иноземной культуры.
Идеал, таким образом, оказывается осуществленным в далеком прошлом, ограниченным и раз навсегда определенным, цель исторического процесса сводится к возвращению к исходной его точке, а развитие России на протяжении двух веков и современное социальное ее состояние объявляется случайностью, следствием ошибки деятельности одного человека — Петра. Несмотря на то, что славянофилы нередко говорили о «процессе» русской истории, о «развитии» России, исторический процесс рисовался им в виде замкнутого круга. Именно так, например, смотрел на историю Ю. Самарин, употреблявший выражения: «замкнувшаяся система просвещения», «образованность, завершившая полный круг развития».[561]
«Философскому умозрению» славянофилов Белинский противопоставил конкретно-исторический подход к явлениям культуры, представление о том, что исторический процесс носит прогрессивный характер, а литература отражает жизнь общества и порожденное ею меняющееся миросозерцание людей.
Если в представителях позднего романтизма Белинский высмеивал склонность возводить в идеал современные, ограниченные эпохой и социальной средой обстоятельства и поднимать вызванные ими переживания до ранга гигантских страстей, то в лице К. Аксакова он столкнулся с принципиальным сторонником идеализации национально-исторического прошлого. Силу Гоголя Аксаков усматривал в «эпическом» приятии русской действительности, живые, национальные начала которой, по его мнению, просвечивают сквозь оболочку критической характеристики героев «Мертвых душ».
Провозглашая Гоголя «главой поэтов», Белинский видел в нем художника, проникающего в еще не познанные особенности жизни и в своем стремлении к идеалу глубоко не удовлетворенного современной действительностью. В жажде высокого, безграничного идеала, присущей Гоголю, а не в приятии современного быта Белинский усматривал его связь с русской жизнью, его народность.
