Ростислав Фадеев - Кавказская война.
Крайние мнения существуют везде и всегда по той же причине, по которой у всякой палки два конца; за ними дело никогда не станет, но благоустройство обществ и политическая их зрелость зависят исключительно от развития средних, можно сказать, нейтральных мнений, каким бы образом они ни выражались — заквашивая ли своим примирительным духом две преобладающие партии или же образуя между ними самостоятельный устой. Способность народа к правильной политической жизни измеряется преимущественно численностью, просвещением и связностью этих средних групп, заботящихся более о практике жизни, чем о теориях. Где им недостает одного из названных условий, там правильное развитие общества заменяется очередными потрясениями в ту и другую сторону. О численности их нечего заботиться: людей умеренного мнения и житейских практиков везде несравненно больше, чем несговорчивых, из которых набираются горячие партии. Но отсутствие связности между средними политическими группами гибельно: оно свалило Францию; отсутствие связности и просвещения в общественных центрах явно губит южноамериканские республики.
Перевес середины самого тела над крыльями составляет такое же условие правильного организма для общества, как и для птицы. Без крыльев народ не может двигаться, как Китай, но без средины он вовсе не может жить. Следует потому сказать с уверенностью, что там, где середина не подает признаков явной самостоятельной жизни, где она еще не сложилась, — там нет и крыльев, а то, что наивные люди принимают за крылья, есть не что иное, как веялки из накладных перьев, нечто вроде партий, складываемых между малолетними единомыслием нескольких журнальных сотрудников или салонное собрание немногих собеседников без последователей, как у нас. Рост крыльев, образование партии или партий на оконечностях без живого общественного тела, без ясно высказывающейся середины — возможны, но это — явление болезненное и скоропреходящее. Таким болезненным явлением было у нас распространение нигилизма в начале шестидесятых годов, хотя он был не партией, а только разливом полусознанной новизны.
Этот закон общественного развития поочередным движением с двух оконечностей, умеряемым и приноравливаемым к жизни серединой, есть закон всемирный и вечный, закон Древнего, как и Нового мира, — сознается ли он обществом или нет. Разница оказывается лишь в том, что в первом случае, при сознании, выдвигаются настоящие, устроенные партии; во втором — движение выражается одним напором мнения, бесформенным, но тем не менее приводящим к цели. Может случиться и при сознательности, что партии не смыкаются, не представляются глазам наружным образом, а действуют только силой и распространенностью мнения. Такое явление возможно лишь в стране, где общество не привыкло к самодеятельности и союзы частных людей для какой-либо общей цели необычны, но где в то же время правительство срощено с народом в одно органическое целое, где оно не имеет надобности отстаивать какие-либо личные свои интересы и где вследствие того укореняется убеждение, что созревшему мнению достаточно быть услышанным, чтобы перейти в жизнь. Иначе не из чего было бы хлопотать: турецким райям и негосподствующим австрийским народностям нет пользы доводить свои сердечные желания до сведения их повелителей — немецкого цезаря и мусульманского султана, вынужденных поддерживать старые порядки для собственного самосохранения.
При действии одного мнения, так же как и при явных партиях, в стране самодержавной (но такой, где власть органически соединена с народом), так же как и в странах конституционных, позыв к движению в ту или другую сторону всегда созревает в оконечных, теоретических мнениях, раньше, чем в самом теле общества, в его середине, но становится потребностью и явно заявляет о себе тогда лишь, когда принимается серединой, то есть силой, преобладающей в этой середине, взвесившей предварительно теорию партий со своей практикой. История всех развивающихся народов шла одним из этих путей. Она складывалась организованными партиями в республиках классического мира, в средневековой Италии и в англосаксонском племени и напором неорганизованного мнения во всех других странах Европы. Если б можно было забыть историю и судить о прошлом лишь по нынешнему состоянию народов, то и в таком случае эти черты их истекшей жизни обозначились бы явно: в обществах, давно знакомых с сомкнутыми партиями, эти партии слились в две главные, почти поглотившие центр, проявляющийся теперь в них самих, а не вне их; в прочих европейских странах партии дробятся чрезвычайно, и самостоятельные центры господствуют, хотя непрочно. Подводя нашу историю и наше современное общественное состояние под мерку, данную этим всеобщим законом, мы видим несомненно, что Россия принадлежит к числу государств, развивавшихся под напором мнения бесформенного, хотя всегда достигавшего своих целей; но нельзя не видеть и того, что в настоящую пору мы значительно отстали от других европейцев, как в определенности, и главное, в практичности своих мнений, так и в способах их выражения, не вследствие наших политических начал, но по неорганизованности самого общества. У нас не существует покуда не только партий, но даже явно обозначившихся сборных мнений. Можно думать, что настоящие партии у нас никогда не возникнут, а при дальнейшем развитии сложатся только определенные группы одномыслящих людей, — группы более сплоченные, как везде, на оконечностях, но более многочисленные в центре. Неосуществимость в России сомкнутых партий, действующих на народное развитие и на законодательство не мнением, а прямым, самодеятельным напором, — очевидна. Им нет у нас места, пока русский народ сохраняет свои основные исторические понятия, т. е. на неопределенно долгое время в будущем.
Россия представляет единственный в истории пример государства, в котором весь народ без изъятия, все сословия, вместе взятые, не признают никакой самостоятельной общественной силы вне верховной власти и не могут признавать, не могут даже мечтать о ней, потому что такой общественной силы не существует в зародыше. В истории нельзя ничего сочинять; в ней живет только то, что ею же призвано к жизни. Общество, как и всякое творение в природе, может пользоваться только действительными, развившимися из него самого орудиями, — в таком же смысле как птица крыльями и зверь лапами, — а не какими-либо присочиненными; на накладных крыльях никто не летает. С другой стороны, в одной лишь России осуществилась верховная власть всесословная, не связанная особыми личными отношениями ни с какой гражданской группой, так как все отдельные сословия созданы ею же, почему она внушает одинаковое доверие людям всех общественных подразделений. В этом последнем отношении мы составляем единственное исключение из категории европейских государств, развивавшихся, как и мы, без явно обозначавшихся органов народной самодеятельности, без партий, одним повышением уровня нерасчлененного общественного мнения. У нас одних только мнение, раз вызревшее, никогда не оставалось без удовлетворения, между тем как там, т. е. по всей материковой Европе, самые распространенные мнения, желавшие изменения установленных порядков, редко признавались властью добровольно; власть, взросшая не на всенародной, а на условной и сословной почве, смотрела неприязненно на всякую новизну и уступала только необходимости. Наш государственный склад никак не препятствует развитию каких бы то ни было политических форм и органов мнения, соответствующих народному росту, но заранее и неотвратимо определяет их внутреннее содержание — совещательное, а не самостоятельное, дает место только группам единомышленников, а не сомкнутым политическим партиям, что, однако ж, нисколько не умаляет их значения в нашем будущем; с возвышением уровня общественной сознательности, при давнишнем, полном доверии русской верховной власти к своему народу, взаимные отношения их могут быть гораздо искреннее, нравственная сила созревшего мнения гораздо убедительнее, чем в бумажных конституциях европейского материка. Дело только в том, чтобы вызрели наконец наши — не разговорные, а практические — сборные мнения и сложились соответствующие сборные органы для их выражения, чего можно ждать, конечно, не на завтрашний день.
Внутреннее содержание русской истории определилось раз навсегда, в самом зародыше Московского государства, тем исключительным оборотом дела, что не русский народ вырастил из себя свою верховную власть, как всегда происходило и происходит на свете, а напротив, верховная власть создала Русское государство и русский народ из распавшегося, уничиженного и погибавшего племени. Можно провести такое сравнение: если б черногорские владыки в XVII и XVIII столетиях собственными силами вытеснили турок из Европы и собрали бы раиев, стонущих под варварским игом, в сильное и однородное государство, которому они дали бы все, от независимости до последнего гражданского учреждения, — государство, в котором не оказывалось бы ничего, что не было бы делом их рук, — то им неизбежно выпало бы на долю всемогущество русской верховной власти; в народном понятии не существовало бы никакой самостоятельной силы, кроме династии, а все сословия и учреждения, ею созданные, считались бы только формами, орудиями, подлежащими переделке сообразно потребностям времени. Таков смысл русской истории. У нас существуют самостоятельно только русская народность и русская верховная власть, как органическая ее голова; кроме церкви, все прочее, каково бы ни было его относительное значение, не живет в себе, не располагает никакой собственной силой, не имеет никаких признанных корней в народном сознании, а потому и не может говорить от себя лично, хотя и может быть допущено властью к самому широкому развитию во имя же власти, для удовлетворения потребностям русского народа. Одни фантастические умы могут мечтать об изменении этой коренной основы нашей жизни, вне которой у нас ничего нет, которой мы только и держимся, обеспечивающей нам стройное и спокойное развитие, покоющееся, не в пример европейскому материку, на правде, на действительности бытовых отношений, а не на фикции. Наши общественные формы вырастут сами собой, когда предварительно под ними возникнут сознательные и определенные мнения и потребности. Надобно помнить, что в Англии, кроме одной magna charta[208], не было ни клочка писаных условий между властью и обществом. Нет сомнения в том, что мы никогда не сложим английского парламентаризма. Это недостижимо не только для склада русского общества, а даже для склада русской личности, в том виде, как она заквашена историей — но дорастем до всего, что нужно России, сохраняя в то же время незыблемо прочную почву под ногами. Иного пути перед нами нет и не будет никогда.
