Марк Батунский - Россия и ислам. Том 2
206 Там же. Т. 3. С. 43.
207 См. подр.: «Литературное наследство». Т. 90. У Толстого. 1904–1910. Яснополянские записки Д.П. Маковицкого. 1904–1905. М., 1979, кн. 1. С. 331.
208 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 13. С. 41.
209 А например, война с турками (1877–1878 гг., на которую должен отправиться Вронский из «Анны Карениной») «застилает для меня все, – писал Толстой. – Не война самая, но вопрос о нашей несостоятельности… Мне кажется, что мы находимся на краю большого переворота» (Там же. Т. 62. С. 374–375).
210 Лев Толстой и музыка. М., 1977. С. 37.
211 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 53. С. 45.
212 Толстой Л.Н. Полное (юбилейное) собрание сочинений в 90 томах. Т. 55. С. 145.
213 Там же.
214 Но известный критик-народник Н.К. Михайловский (см. подр.: Слинько А.А. Из истории русской демократической критики. Литературно-критическое наследие Н.К. Михайловского. Воронеж, 1977) категорически опровергал бытовавшее мнение о Толстом как о «квасном патриоте» и славянофиле, который «падает ниц перед всем, что отзывается пресловутой и едва ли кому-нибудь понятной «почвой» и «верит в какое-то мистическое величие России» (Михайловский Н.К. Соч. Т. 3. СПб., 1847. С. 450). В частности, толстовскому пониманию исторического процесса в корне чуждо представление «о великой роли, предназначенной провидением славянскому миру, совершенно посрамить мир романо-германский» (Там же. С. 44). Можно с уверенностью добавить: как и «мир мусульманский» и вообще «восточный», – ибо, по точному замечанию Михайловского, Толстой, в отличие от славянофилов, меряет цивилизацию «не началами русского духа и не какими-нибудь возвышенными мерками смиренномудрия и терпения, а «общим благосостоянием», он ее отрицает только потому, что она оказывается бесполезной «младшему брату» (в т. ч. «инородцам». – М.Б.) именно с точки зрения «благосостояния» (Там же. С. 458).
215 Как уверял Толстой, «восточные народы находятся в особенно счастливых условиях… Не оставив земледелия, не развратившись еще военной, конституционной и промышленной жизнью и не потеряв веры в обязательность высшего закона Неба или Бога, они стоят на том распутье, с которого европейские народы давно уже свернули на тот ложный путь, с которого освобождение от человеческой власти стало особенно трудно» (Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 298).
216 Там же. Т. 8. С. 333. По поводу этих толстовских идей В.И. Ленин писал: «Взгляд “историков”, будто прогресс есть “общий закон для человечества”, Толстой побивает ссылкой на “весь так называемый Восток… Общего закона движения вперед человечества нет, – заявляет Толстой, – как то нам доказывают неподвижные восточные народы» (Ленин В.И. Л.Н. Толстой и его эпоха // Полн. собр. соч. Т. 20. С. 102). Ленин подчеркивал несостоятельность призыв Толстого к народам Востока само изолироваться тогда, когда «вслед за русским движением 1905 года, демократическая революция охватила всю Азию – Турцию, Персию, Китай. Растет брожение в английской Индии… Мировой капитализм и русское движение 1905 года окончательно разбудили Азию. Сотни миллионов забитого, одичавшего в средневековом застое населения проснулись к новой жизни и к борьбе за азбучные права человека, за демократию» (Ленин В.И. Пробуждение Азии // Полн. собр. соч. Т. 23. С. 145–146). и еще: «1905-й год был началом конца “восточной” неподвижности. Именно поэтому этот год принес с собой исторический конец толстовщине…» (Ленин В.И. Л.Н. Толстой и его эпоха// Полн. собр. соч. Т. 20. С. 102–103).
217 Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. С. 29. Как писал Толстой, «учения буддизма и стоицизма, как и еврейских пророков… а также китайские учения Конфуция, Лаотзе и… Ми-ти (так он называл Мо-Ди. – М.Б.), все возникшие почти одновременно, около 6-го века до рождества Христова, все одинаково признают сущность человека, его духовную природу, и в этом их величайшая заслуга» (Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 74. С. 261).
218 «В наше время, – писал он в феврале 1909 г., – людям, хотя несколько просвещенным, нельзя притворяться, что они не знают того, что есть 500 миллионов китайцев и японцев, 400 миллионов индусов, турок, персов, татар, исповедовавших веками и теперь совершенно другие веры, чем наша» (ТолстойЛ.Н. Полн. собр. соч. Т. 79. С. 55).
219 См.: Там же. Т. 74. С. 260. Ряд данных об уникальной толерантности Толстого см.: Ячевский В.В. Общественно-политические и правовые взгляды Л.Н. Толстого. Воронеж, 1983.
22 °Cм.: Французские посетители Толстого // Литературное наследство. Т. 75, кн. 2. М., 1965. С. 47.
221 См.: Гольденвейзер Н.Б. Вблизи Толстого. T. I, М., 1922. С. 17.
222 И хотя они не равновелики христианству, все же Толстой испытывает пристальный интерес к конфуцианству, – в частности, тогда, когда он сам бился над проблемой о том, как преодолеть «статику» двоения личности (итогом которой может быть самоубийство), статику, обусловленную паритетным соотношением голоса общего и голоса совести. Вследствие этого личность обречена на постоянную внутреннюю, борьбу, которая в силу своей бесконечности и неизменности побудительных импульсов, ее порождающих, осмысляется как состояние неподвижное, застывшее (см.: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 66; Т. 51. С. 61, 70). И все-таки даже у Толстого многочисленные фрагменты «восточной мудрости» – это лишь «намотки» на христианоцентристский стержень, фрагменты, несомненно, усиливающие его, но в общем-то ничего существенно в нем не меняющие.
223 А интерес к буддизму в России все время нарастал – под влиянием Запада в первую очередь (и, следовательно, Толстой вовсе не был его первым – или одним из первых пропагандистов). Здесь, впрочем, нужны более подробные пояснения. Жизнепонимание (или отношение человека к миру), именуемое Толстым «всемирным» (или «божеским») покоится на неразумности и несовершенстве всего существующего и одновременно – на утверждении неизбежности движения от неразумности к разумности. Цель этого жизнепонимания – исполнение нравственного закона, вложенного в душу каждого человека. «Делатель «жизни» бескорыстная любовь. Жизнепониманию божескому в концепции Толстого предшествуют два иных отношения к миру – личное (или животное) и общественное (или языческое). И то и другое имеют единую основу – убеждение в совершенстве и разумности всего существующего. Различия же между ними не очень значительны и касаются прежде всего определения цели жизни и побудительных импульсов, эту цель утверждающих. Если жизнепонимание личное (или животное) сводится к удовлетворению воли одной личности, движущий стимул его заключается в личном наслаждении, то отношение к миру общественное (или языческое) преследует цель удовлетворения избранной совокупности личностей. При этом побудительным мотивом для достижения цели выступает желание славы. И личное и общественное жизнепонимание (порою их объединяя) Толстой называет низшим, а всемирное (или божеское) – высшим. Эта ценностная иерархия жизнепонимании, вполне логичная с точки зрения толстовской оценки сущностного наполнения духовных устремлений личности, тем не менее противоречит его же отрицанию даже относительной значимости каждого из сменяющих друг друга этапов в движении к бесконечному нравственному идеалу: «…даже христианин /…/ не может считаться ни один ни выше, ни ниже другого в нравственном значении; христианин только тем более христианин, чем быстрее он движется к бесконечному совершенству, независимо от той ступени, на которой он в данную минуту находится» (Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 60). Хронологическая иерархия всех этих жизнепониманий (от личного к божескому) отнюдь не выдерживается, по мнению Толстого, в их историческом бытии (см.: Там же. Т. 39. С. 8). Поэтому вытекающие из них нравственные учения осмысляются им по типологическому принципу отношения человека к миру. Так, например, с личным жизнепониманием связываются учения: эпикурейское, церковнохристианское и светской утилитарной нравственности, а со всемирным, или божеским, – христианское учение в его «неизвращенном виде» и высшие проявления стоицизма и буддизма (см.: Там же. Т. 39. С. 9–10,17). В толстовской концепции всемирное, или божеское, жизнепонимание – нравственный эталон истинно гуманистических отношений человека к другим людям. Эти отношения – основа всемирного братства. Но, как видим, ислам (в любом его – даже бабидском – варианте) оказывается здесь излишним. Не исключено, что как бы высоко ни ценил Толстой патриархальность вообще, а восточную – в частности, он, однако, сознавал, что в конце концов патриархальность – это всегда статика, в том числе и интеллектуально-нравственная (пусть даже, и в общем-то, с его точки зрения, позитивная). А вот «истинное христианство» – это перманентная динамика: «Исполнение учения – в движении» (Там же. Т. 28. С. 77, 79).
224 См.: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 121; Т. 55. С. 274.
