Леонид Шестаков - Всадники
- Вот еще! - засмеялась Зина. - В Сибири каждый мужик на триста верст в округе всех по именам знает. Нашла на базаре попутную подводу и приехала в твои Гусаки. Елена Ивановна тебе кланяется. Твое письмо очень хвалила. Умное, говорит, и обстоятельное.
- Правда? Неужели так и сказала?
- Так и сказала.
- Я рад, если так, - признался Севка. - Елену Ивановну я очень уважаю. Справедливая и образованная, не нам чета.
С приездом Зины Севка стал чаще наведываться к хозяину: беспокоился, что ей на первых порах будет трудно, ведь не знает человек крестьянской работы.
Пришел однажды под вечер проведать и не узнал старого хозяйского дома: окна вымыты, крашеные полы такие чистые, что на них боязно ступить. В кухне, над загнеткой печи, недавно еще гудели рои ленивых, сытых мух, а теперь их и в помине нет. Старый Турбай и тот словно помолодел, стал веселее.
- Как ты тут? - спросил Севка, выйдя вслед за Зиной во двор. - Не обижает Степанида?
- Ой, Сева, и смех и грех! Я же тебе говорила, что ничегошеньки не умею...
- Вот так не умеешь! - возразил Севка. - Чистоту навела любо-дорого!
- Что там чистоту! Видел бы ты, как я коров доила. Оказывается, корову надо доить всегда с одной стороны, с правого бока. А я не знала. Половину выдоила, а дальше не с руки. Перешла на другую сторону. Корова пыхтит, смотрит на меня, как на дуру. Потом трах ногой - и все молоко в навоз! На беду и Степанида куда-то подевалась. То все присматривала за мной, а тут нет ее. Наконец приходит. Я стою с пустым подойником и реву. "Что стряслось?" - спрашивает. "Лягается! - отвечаю. - Я на ту сторону зашла, а она как поддаст!.." Степанида расхохоталась, дразнит: "На ту сторону! Чучело гороховое, ты что, коровы не видела?"
- Это пустяки, - сказал Севка. - Подумаешь, один-то раз... А хозяин узнал?
- Не узнал. Степанида приказала: "Молчок про молоко! А то влетит нам с тобой от старого коршуна". Так и сошло.
Первое время у Зины все получалось шиворот-навыворот. Степанида то смеялась над ней, то сердилась. Начнет Зина печь растапливать - забудет трубу открыть. Примется картошку чистить - всю изведет на шелуху.
- И откуда ты такая неумелая? - разводит руками Степанида. - Как же это мать не научила?
- Меня другому учили.
- Чему же?
- На рояле играть, вышивать по канве, по-французски разговаривать...
- Чудеса! - дивилась Степанида. - Ну вышивать - это еще так-сяк. А на этом... как его... на лояре для чего? Или по-французскому?.. Нешто по-русски нельзя?
- Не знаю, тетя Степанида. Отец с матерью велели, я и слушалась. Выходит, не тому учили.
Степанида щурила глаза и недоверчиво качала головой:
- Сына учили тому, Севку, то есть, а дочку не тому. Это как понимать?
- Так Севка же мальчик! Да и постарше он, - оправдывалась Зина, поняв, что проболталась. - Скажите лучше: что надо делать? Я быстро научусь, вот увидите.
Действительно, Зина все схватывала на лету. Научилась она и гряды полоть, и лапшу раскатывать, и стирать в щелоке. Правда, Степанида еще нет-нет да и посмеивалась над ней.
Однажды велела она Зине задать свиньям травы. Зина нарвала возле плетня полный мешок жгучей крапивы, мелко порубила на доске топором. Собрав в большую корзину, понесла свиньям. Пошла и пропала.
Ждала-ждала Степанида - нет Зины! Наконец не вытерпела, заглянула в хлев. И видит: свиньи сгрудились над корытом, толкаются, жадно хватают крапиву, чавкая и роняя. Лишь одна старая Фенька преспокойно лежит в углу, прижмурив хитрые глазки. Возле нее вьюнами крутятся розовые поросята, отталкивают друг дружку, тыкаются мордочками в Фенькино брюхо и, припав к соскам, пьют молоко, беспокойно суча ножками, причмокивая и крутя хвостами. Вот одного вытолкнули. Он туда-сюда... Наконец вскочил на Фенькин живот, пробежался, утопая копытцами, притих, выглядывая с высоты щелочку между братьями и сестрами, чтобы нырнуть в нее и пробиться к молоку. Тут его и подхватила Зина, которая молча стояла над поросятами, глядя на них, как на чудо.
- Что, обидели? - поднесла она поросенка вплотную к лицу. - Ах ты, глупыш! Молочка хочется? - И поцеловала лопоухого в мокрый, холодный пятачок.
"Скажи на милость! - удивилась Степанида, тихонько прикрывая дверцу хлева. - Большая девчонка, а разум еще ребячий! Чтоб поросенка целовать!.. Все они, городские, с чудинкой".
Посмеивалась Степанида, а порой было ей и не до смеха, хоть прощала почему-то Зине ее промашки. Пролитое молоко - мелочь. Но никто не знал, что есть за Зиной провинности и покрупнее.
Как утро - скандал! Степанида ее будить, а Зина - ногами дрыгать, отбиваться. Насилу растолкает!
Надоела Степаниде эта морока. Возьми она да и плесни однажды на Зину холодной водой из кружки.
Та как вскочит! Хвать за голенище сапог с пола и, не помня себя, - к Степаниде... Опомнилась лишь снова на кровати. Степанида в одну руку сгребла обе Зинины руки, держит, как в клещах, а другой ее - по щекам да по щекам!
- Взбесилась? - спрашивает. - Тут тебе не город. Не встанешь разом с солнцем, так что ж будешь жрать?
Молчит Зина. Ровным счетом нечего ей возразить.
На другое утро - откуда что взялось? Сама встала, без побудки! Подойник в руки - и за дверь. Подоила коров, процедила молоко. На Степаниду поглядывает мирно и приветливо. У той и отлегло. Тоже оказалась не злопамятная! А хозяин с Севкой так ничего и не узнали.
С неделю, а то и больше Зина была шелковая, пока не приключилось с ней новой неприятности.
Жил в Гусаках Дениска Кучеров. Ровесник, примерно, Зине, а может, чуть постарше. Вреднее этого мальчишки не было человека во всем селе. Что ни день влетало ему, но не бросал, вредничал. Любил разные клички придумывать а еще - дразнить ребятишек поменьше себя. Назарка и рад бы его стороной обойти, так разве обойдешь? Высунется из-за дерева, из-за плетня, из-за колодезного сруба и, слова не говоря, тычет Назарке под нос пальцы, сложенные в букву "О".
Как поняла Зина, что это намек на кривые ноги, - сразу к нему:
- Отстань!
Не отстает. Небрежно сплюнул, процедил сквозь зубы:
- Кат-тись ты, супонь сыромятная!
Подалась она чуть вперед, сделала обманное движение левой. Денис вскинул, заслоняясь, обе руки. Тут и врезала ему Зина с правой. Тычком! Вроде не очень и хлестко, а мальчишка в рев - и ходу.
Тем бы, может, и кончилось, если б не Денискина мать. Допросила она сынка, сгребла за воротник да - к Степаниде:
- Полюбуйся!
Любоваться тут было нечем. У мальчишки начисто заплыл глаз. И, не иначе, провалился бы разнесчастный Денис от стыда, если б мать не держала за руку.
Обмакнула Степанида край полотенца в сметану и, приложив к поврежденному месту, замотала Денискину голову.
- Что ж теперь делать? - спросила примирительно. - Не судиться же из-за этого, соседка. Свою девку не оправдываю, но и твой малец не последний в Гусаках шкода. Будем считать - квиты.
Денис, понятно, никому ни полслова про поражение, да и Зина никому. Но шила в мешке не утаишь. К радости своей, узнала сперва деревенская малышня - от Назарки, а за ней - все Гусаки.
Дениска отсиживается, на улицу глаз на кажет. А если выйдет с ведрами до колодца - мальчишки тут как тут. Издали целятся пальцами в "фонарь" под глазом, кричат: "Посвети!"
Егор Лукич часто отлучался из дому по делам. Случалось, его не было неделями. А когда возвращался, то придирчиво во все вникал, доходил до мелочей. И хоть скуп он был на похвалу, но однажды напомнил все-таки Степаниде:
- Тарахтела ты тогда - мол, сопливого работника привез. А что получилось на деле? Выходит, не ошибся я в нем - мальчишка золотой! И сестренка ему под стать. Смотри, как дом засверкал! Видно, не плохих родителей дети.
Глава XII
ЗНАКОМЫЙ
Лето в Сибири хоть и жаркое, но короткое. Уже с середины августа по ночам Тавда начинала дышать холодком. А в сентябре береговую осоку припудривали утренние заморозки, напоминая, что настает пора, когда неуютно становится в тайге без костра, а дома - без натопленной печи.
Проснулся как-то среди ночи Севка в своей каморке. Поворочался, пожмурил глаза - нет, не уснуть! Снял с гвоздя полушубок да - на себя. Тепло стало и хорошо. Запах овчины растревожил память. Вроде не здесь Севка, а в эскадроне оказался. Люди, кони - все ему знакомо и дорого. Даже скрип седел, даже молчание, когда эскадрон замрет по команде "смирно".
Приятно побывать среди своих, повидаться. Все такие же точно, как и были. Командир Степан Викторович... комиссар товарищ Касаткин... дядя Андрей, кашевар... правофланговый Трофим Крупеня... Федор Дроздов, пулеметчик...
У него-то и доброе слово нашлось на прощанье, у дяди Федора, и полушубка не пожалел с себя. А вот Севка так и не разыскал его, хоть и зарок себе дал, не вернул долг. Завяз в каких-то Гусаках и сидит. Там люди жизнью рискуют, а он тут мелет зерно.
Не поскупился тогда Егор Лукич в Тюмени - заплатил вперед. А Севка взял: не было у него другого выхода. И хоть отработал на мельнице лето, а так и не рассчитался с хозяином.
