К Тарасов - Отставка штабс-капитана, или В час Стрельца
Орлик и лошадь для Шульмана стояли у коновязи. Мы сели в седла и выехали на улицу. Тут, ни слова не говоря, будто по договоренности, к нам присоединился Федор, вооруженный с головы до ног - саблею, штуцером и парой пистолетов.
"А ты, брат, куда?" - спросил я. К этому вопросу денщик мой, видимо, приготовился, потому что выпалил с петушиным задором: "Ваше благородие, да разве можно одному на такое дело..." - "Ты что кричишь! - сердито прошипел я. - Ты всю батарею поднимешь..." - "Все равно я тут не усижу, - шепотом продолжал Федор. - Поскачу вслед. Сердце мое изведется сторожить вас за околицей. А не дай бог что случится..." - "Накаркай!" - сердясь отвечал я. "Вдруг их толпа примчится и порубят вас в десять сабель". - "Вот уж ты защитишь!" - рассердился я и приказал ему безвыходно сидеть на квартире. Если же меня приедут спрашивать, наказал я, то следует отвечать, что у штабс-капитана мигрень, он поехал развеяться.
Уязвленный Федор, бубня о дурных предчувствиях, преследовал нас до крайних домов. Тут он махнул горько рукой, как бы говоря: "Воля ваша. Прощайте!" - и наконец отстал. Мы с лекарем порысили к лесу.
- Ну вот, мы одни, - сказал Шульман. - Объясните, что за дуэль, какой повод?
- Эх, Яков Лаврентьевич, лучше вам и не знать.
- Да мне хоть приблизительно...
- Перчатку мне кинул в лицо этот бездельник, зять Володковича будущий...
- Господи! - ахнул Шульман. - Только и всего. Перчатку... Не камень ведь... Петр Петрович, еще не поздно, повернем коней. Было из-за чего жизнью рисковать.
- Да какой риск, никакого.
- Ну, и не в этом дело. Нехорошо. Неужто будете драться, как француз какой-нибудь. Не палкой все-таки вас ударил... Ну, бросили бы эту перчатку там... в нужник, извините... И все... И бесился бы пусть. Я вас прошу.
- Не могу, Яков Лаврентьевич. Никак нельзя. Но не бойтесь, до трагедии не дойдет. Так, поупражняемся, собью спесь - и хватит.
Шульман вздохнул, и остальной путь мы промолчали. Красинский с секундантами уже был на месте. Мы спешились, я отдал лекарю завернутые в мешок сабли и сел под сосну. Красинский делал вид, что любуется природой: то устремлял взгляд в синеву неба, то опускал его к земле. Иногда он поглядывал в мою сторону и тут же переводил глаза на крест, словно примерял ко мне этот символ страдания. Да, говорил он своей позой, твоя душа останется здесь навеки и будет в тоскливом одиночестве слушать зимний вой волков.
Весьма скоро формальности закончились. Секунданты отметили вешками дорожку; Красинский снял сюртук, я - мундир, и нам вручили сабли: по жребию, это были сабли Красинского, тоже хорошо наточенные. Мы стали на исходные места.
- Господа, - сказал Шульман, - наступил последний момент, когда вы еще имеете возможность проявить добрую волю. Считаю своим долгом воззвать к вашему благоразумию. Вы стоите на черте, переход через которую для одного из вас может оказаться роковым. Повод к поединку не стоит такой жертвы. Высшая храбрость души как раз и проявится в извинениях виновного и удовлетворении этим противной стороны.
- Если господин Красинский принесет мне извинения, - сказал я, - я готов отказаться от дуэли.
- Считаю, что сейчас мне сознательно нанесли второе оскорбление, спесиво ответил Красинский. - Не нахожу ни единого повода простить.
Тем хуже для тебя, мысленно сказал я ему.
Прозвучала команда "Бой!".
Красинский выдвинул клинок, чуть присел и мягким шагом пошел на сближение. За одну секунду внешность его изменилась к лучшему: исчезла спесь, он одухотворился, глаза весело заблестели - дурное это занятие было ему по душе. Но он, судя по стойке, по игре ног, по легкому клюющему движению клинка, был и достаточно опытен. Вес тела он держал на левой ноге. Атака, подумал я. Ну, поглядим, что ты за боец. Вот тебе левый бок - руби. Не рубишь. И правильно. Качаешься, дразнишь. Положим, я обманулся - вот, пикюрчик* для завязки. Сейчас коли с выпадом. Не колешь - рубишь. Так сам защитись. Неплохой парад**. О-го! Второй выпад. Молодец! Ловкие ноги! А вот флешатака*** - это зря. Рано. Куда летишь навстречу смерти? Полоснуть тебя разве за дерзость по спине. Я сделал вольт****, и Красинский проскочил мимо, с опозданием защищая спину. Но рубить его в спину я не захотел и плашмя ударил по ляжке. Развернувшись, Красинский рассвирепел и прогнал меня до конца дорожки простыми, но быстрыми штоссами*****.
______________
* Пикюр - укол.
** Парад - удар защиты.
*** Флешатака - стремительная атака броском.
**** Вольт - уклонение телом от удара противника с одновременным нападением оружием.
***** Штоссы - удары нападения.
Секунданты Красинского, приметил я угловым зрением, испытывали удовлетворение. Бедный Шульман, неискушенный в фехтовании, отирал с лица пот; ему, верно, мнилось, что голова моя сейчас покатится по траве. Красинский наступал, я отходил, удары его были энергичны, а я исключительно парировал, словом, со стороны мое положение выглядело нехорошо, и меня это радовало. Теперь моя очередь, решил я, взял прим*, показал на голову и провел фланконаду**. Красинский отпрыгнул, я стал наступать, стараясь внушить, что моя цель - поразить его в лицо. Теперь и он не торопился, наступал медленно, защиты держал глухо, вспомнил о финтах: показывал налево - рубил голову, показывал на голову - рубил правый бок. Я видел в его тактике только одну ошибку - он стремился нанести сильный удар. "Рано ты празднуешь, - мысленно говорил я ему, отбивая удары. - Невелика заслуга саблю рубить. Это нашему лекарю страшно. Руби, руби - не пробьешь. Думаешь: шампанское поскачете открывать. Нет, Красинский, не похвалишься перед панной Людвигой. И ей станет дело - корпию щипать. Ну, пора!"
______________
* Прим - прием защиты левого бока.
** Фланконада - боковое нападение; удар под руку противника.
Я ударил по клинку и показал обманный укол в лицо, вызывая Красинского на Батман*. Он купился. Сабля его разрезала воздух, выпрямленная рука оказалась без защиты, и я нанес ему рубящий удар по предплечью.
______________
* Батман - удар по оружию с последующим ударом по туловищу.
Красинский вскрикнул, сабля выпала на траву, из раны хлынула кровь. К нему кинулись секунданты.
- Я удовлетворен! - сказал я.
- Ни в коем случае! - нервно закричал Красинский. - Мы условливались. Это царапина.
- Но вы не можете драться, - сказал я.
- Я буду драться левой рукой. Я одинаково владею. Я настаиваю.
Я пожал плечами:
- Ну, пусть секунданты решат.
- Категорически возражаю! - сказал Шульман.
Приятели Красинского под действием его свирепого взгляда ответили, что такое требование справедливо.
- Господа, это - верх безумства! - сказал Шульман. - Я уезжаю.
- Яков Лаврентьевич, не волнуйтесь, останьтесь, - попросил я. - Я не сделаю моему противнику ничего дурного. Только пораню и левую руку.
- Хорошо, - раздумал Шульман. - Но я ставлю свое условие. Если я увижу, что вы, - обратился он к Красинскому, - деретесь левою рукой хуже, чем правой, я остановлю дуэль.
- Договорились, - грубо ответил Красинский.
Мы заняли свои места. Шульман, взявший на себя роль главного арбитра, стал напротив наших, готовых скреститься сабель. "Начинайте", - сказал он.
Красинский, играя клинком, стал наступать. Без привычки драться с левшою весьма неудобно - нет чувства оружия, приходится думать и приемы имеют меньшую скорость. Я отступал на близкой дистанции, готовый к вольту. Наконец мы "поцеловались" клинками, одновременно сделали выпад, не закончив его, отпрянули, ударив по гардам.
В это мгновение тишину разорвал выстрел, и между нами просвистела пуля.
Шульман вскрикнул и схватился за плечо.
XXV
Я бросил саблю, в три прыжка достиг портупеи, выхватил револьвер и кинулся в лес. В глубине его, шагах в пятидесяти, был слышен бег негодяя. Я дважды выстрелил в том направлении и побежал вдогонку. Стволы и кусты ограничивали видимость, а дальний шум беглеца служил плохим ориентиром. К сожалению, злость вела меня вперед, как быка. Когда ко мне вернулся трезвый ум, я уже отмахал по прямой достаточное расстояние. Я остановился, прислушался - полное молчание окружало меня, я готов был взвыть. Негодяй сбежал или затаился, где было его найти? Вдруг недалеко в орешнике послышался шум: а-а! - обрадовался я, - убегаешь! не уйдешь! - и, держа палец на курке, рванулся к кустам. Навстречу мне выбежал из них вооруженный саблею Красинский.
- Э, черт! - выругался он. - Это вы шумели? Теперь не найдешь. Ушел.
Я поспешил к Шульману. Сердце мое терзалось. Беда, думал я. Ведь человек мог спокойно обедать с командиром и именинником, вино пить, а сейчас лежит на просеке с пулевым ранением, вдруг тяжелым? И ехать не хотел, и уезжать порывался - как чувствовал. А все я. Хоть сгинь теперь, так стыдно.
Секунданты Красинского бинтовали лекарю плечо. Рана, к моему облегчению, оказалась неопасной, пуля порвала мышцы. "Вот, Петр Петрович, с укором сказал Шульман. - На чужом пиру похмелье". - "Яков Лаврентьевич! воскликнул я. - Не сердись. Не тебе предназначалась эта пуля". - "Не думаете ли вы, что я к этому причастен?" - вмешался Красинский. "Именно так и думаю", - ответил я. "А я думаю, что пулю прислал солдатский штуцер!" "Надо выяснить, в кого стреляли", - сказал секундант Красинского. "Штабс-капитан узнает об этом в своей батарее", - ответил ему Красинский. "Зачем же, - возразил я, - узнаем сейчас", - и пошел на дуэльную дорожку.
