Геннадий Александров - Монархия и социализм
Пойдя по следу миссис Симпсон в обратную сторону, да ещё и с лупой в руках, следопыты докопались и до того, зачем она, собственно, в Китае понадобилась, причём понадобилась до такой степени, что дорогу ей оплатили за казённый счёт. Дело было в том, что Уоллис очень удачно числилась женой военнослужащего, офицера военно-морских сил США, пилота (напомню, что речь о начале 20-х годов XX столетия, а тогдашние пилоты были чем-то вроде сегодняшних астронавтов), то есть она один раз уже попадала в поле зрения государства, пока что собственного, и её уже один раз внимательно рассмотрели. А рассмотрев, запомнили. Когда в Китае началась гражданская война, то тут же, понятное дело, появились и доброжелатели, в том числе и американцы. Дело было, однако, в том, что пересылаемая по телеграфу из США в Китай информация расшифровывалась и читалась «заинтересованными лицами» и американцы старались для переправки секретных депеш использовать и другие, в том числе и менее (а скорее даже и более) традиционные методы. Как там в «Трёх мушкетёрах», помните? Золотые дублоны, зашитые в подкладку рваного плаща какого-то нищего, на поверку оказывающегося испанским грандом. То же и с нашей Уоллис.
Задолго до того, как отправиться в Китай, 9 июля 1923 года, она прошла собеседование у главы разведки тихоокеанского флота США, а перед тем, как попасть на такой уровень, она пожила некоторое время в доме у некоей подруги-художницы, у которой как нарочно, муж тоже работал в военно-морской разведке и где, пока она писала акварельные этюдики, к ней ненавязчиво присматривались. Если вы ещё не забыли, она тогда же как-то покатила в Париж со своей кузиной развлекаться. Было это через месяц после её посещения штаб-квартиры тихоокеанского флота. Практичная Уоллис и в тогдашнем путешествии сочетала приятное с полезным, по приезде в Париж она попала в распоряжение легальных американских Штирлицев, работавших под крышей американского посольства во Франции. Во время своего тогдашнего визита она успела не только пожить парижской жизнью, но и съездить в Лондон (ах!) и в Рим. Не иначе, как с целью сделать набросок с натуры в Колизее.
А вот уже только после всего этого она поплыла в Китай. А пока она плыла, её непутёвому мужу, большому любителю выпить и попалить из пушки, кроме обременительных капитанских обязанностей было вменено взвалить на свои плечи ещё и функции разведчика и стал он офицером разведки Южно-Китайского Флота. А жена его, добравшись до него и с ним воссоединившись, должна была отправиться на север, в Шанхай, хотела ли она при этом с мужем развестись или то было лишь прикрытием неважно, важно было другое, поскольку было уже известно, что Уоллис всегда (и иногда совсем некстати) не прочь повеселиться, то в опасном (опасном не то слово) путешествии на север её должна была сопровождать некая Мэри Сэдлер, очень удачно, в отличие от Уоллис, вышедшая замуж. Миссис Сэдлер была женою офицера разведки, причём офицера в чине адмирала военно-морских сил Соединённых Штатов.
18
Кое к каким из китайских похождений миссис Симпсон, носившей в те былинно весёлые времена имя миссис Спенсер, мы ещё вернёмся, ну, а пока немного притормозим, нам уже ясно, что была она непроста, а тут эта непростота открылась ещё и английскому правительству.
На основе собранного MI6 «материала» был составлен документ, называвшийся в недавнем прошлом «докладной запиской», в нём было «выпукло» подано всё самое важное, документик этот лёг на стол премьер-министра Болдуина, тот почитал, покачал укоризненно головой, положил документик в папочку и покатил с папочкой в Букингэмский дворец. Слово «покатил» напомнило мне, что Стэнли Болдуин, Премьер-Министр Его Величества, в быту отличался невиданной в либеральных обществах скромностью и, даже возглавляя правительство, ездил по своим министерским делам на маленьком, дешёвом автомобиле, на таком, какой ныне принято называть shitty car, чем будущего короля Эдварда VIII, обожавшего не только Уоллис Симпсон, но ещё эффектность и «позу», раздражал необыкновенно. Ну и вот, скромняга Болдуин доставил сведённые воедино данные «оперативных разработок» во дворец, там с ними ознакомилась королевская чета и, поскольку её опасения и ожидания в отношении маленькой миссис Симпсон подтвердились, то сделано было вот что — распоряжением Георга V наследник трона стал получать свой red box неполным. Для непосвящённых — red box это краткая компиляция текущей информации государственного значения, подготавливавшаяся в Министерстве Иностранных Дел и содержавшая дипломатические секреты о которых знали считанные люди в государстве. Отсюда следовало, что последний год жизни Георга V, то есть в 1935–36 годах наследник, даже о том не подозревая, был лишён информации во всей её полноте, самые секретные секреты от него утаивали, соответственно, даже став королём, он не знал того, что знали остальные члены королевской семьи. Уже один лишь этот факт означал, что срок жизни в качестве короля ему был отмерен недолгий, он не мог бороться за власть, не обладая всей полнотой информации. Возникает вопрос, а зачем ему вообще позволили побыть королём, не допустив, правда, под благовидным предлогом, рассчитанным не так на наследника, как на другие государства, коронации?
Попробуем разобраться.
Где-то повыше я говорил, что уже в предвоенное десятилетие как королю, то есть власти, так и английской «элите» стало ясно, что без реформирования государства не обойтись, однако все старались оттянуть начало реформ, все ждали конца эпохи, Георг V был стар, было старо его окружение, а реформы это удел молодых, этаких живчиков, мальчишек в возрасте лет пятьдесяти, таких, у кого ещё есть силы и уже есть опыт. Есть сила желать и есть умение претворять свои желания в жизнь. Но вот направление реформ было выбрано ещё тогда, ещё Георгом V, выбор сделал он. Напомню, что выбирать приходилось не только из наличного, но и из апробированного, умные люди учатся не на своих, а на чужих ошибках и стараются извлекать пользу из опытов, которые проводят над собою другие.
В межвоенный период в мире как на дрожжах росли три силы — Германия, Америка и Россия. Вся троица лезла из квашни, пузырилась и пучилась. Дрожжами была тогдашняя новинка — социализм. Детали предстоявшей Англии перестройки следовало выбирать из конкретики, из вполне определённого политического контекста. Американский опыт отпадал уже при первом и поверхностном взгляде, американское государство в национальном смысле устроено диаметрально противоположно устройству государств Старого Света, оставался опыт немецкий и опыт русский, причём опыт немецкий по очевидным причинам выглядел для англичан предпочтительнее и если бы Англия в 1935 году знала, чем всё закончится в 1945, то очень может быть, что, делая выбор, она тоже решила бы строить социализм с приставкой «национал». Проблема проблем состояла, однако, в том, что англичане исходили из данности, а данностью был не «остров», а Британская Империя, попытка же построить национал-социализм в многонационалии выглядела попросту абсурдной.
Трудности, стоявшие перед делавшей выбор Англией, были ясны не только самим англичанам, но и другим заинтересованным лицам. И тут англичане сделали один из тех ходов, которыми они так сильны, они сделали ход, который и делает англичан «англичанами» — они сумели создать у тех самых «заинтересованных лиц» иллюзию, будто в зависимости от выбора будущей модели собственного госустройства они в предстоящей войне (неиллюзорность которой была всем очевидна) будут поддерживать того, кого выберут в качестве образца. Напомню, что тогдашняя Англия это не Англия сегодняшняя, это держава номер один тогдашнего мира, и иметь ли её в качестве врага или иметь её же хотя бы в качестве доброжелательного нейтрала имело с точки зрения той же Германии значение решающее.
Государство, решив перестроиться, должно обосновать будущий проект в смысле идеологическом, проговорить его словами, оно должно убедить людей, в государстве живущих, что перестройка не только в их интересах, но что перестройка осуществляется их желанием, что это они, а вовсе не государство, жаждут перемен, а государство нехотя идёт им навстречу. «Ну, если уж вы сами решили, что дальше Так Жить Нельзя, то так уж и быть, давайте гласно ускоримся и углубимся.» Любые идеи воплощены в человеке, так народу понятнее, государство, связывая некий пропагандистский набор политических штампов с определёным политиком, развязывет себе руки, ему отныне не приходится каждый раз многословно объяснять, чего оно хочет, оно просто позволяет выйти на сцену конкретному человеку и — всем всё сразу же понятно. Поднялся на трибуну академик Сахаров и усё ясно, реви от восторга, а поднялся душитель свободы Лигачёв — свисти и топай ногами. А что они там говорят — неважно, можно за шумом их вообще не слышать, важно — видеть. Политик это живое знамя, вокруг которого собираются сторонники, политик это полюс, один политик — плюс, а другой — минус. Это чрезвычайно удобно, в первую голову государству удобно, вокруг плюса тут же собираются все, кто полагает себя плюсом, а вокруг минуса все отрицалы, причём делают они это сами, сами рисуют на себе мелом крест или чёрточку, никто дураков не заставляет. А государство смотрит со стороны и думает. Подсчитывает, взвешивает. Прикидывает. Ну, а потом делает то, что государство в таких случаях и делает. Иногда оно, током попользовавшись, выключателем — щёлк! и нет больше нашего магнита, а есть застой. И слава Богу если так, а то ведь бывает, что государство стрелять начинает. В тех, кто сдуру на себе плюсик нарисовал. Или наоборот — минусик. Когда как. Но мы отвлеклись.
