Виталий Бессонов - Тарутинское сражение
Ни в деловых бумагах, ни в частной переписке Кутузов не высказывал намерений напасть на противника основными силами армии. Однако чем дольше русские войска оставались в бездействии, тем сложнее было Кутузову противостоять общему желанию перейти к решительным действиям.
В десятых числах октября Беннигсен предложил главнокомандующему направить один из корпусов в деревню, расположенную впереди левого фланга русских войск, с целью принудить неприятеля активизировать свои действия. Однако Кутузов, одобривший первоначально этот план, отменил 12 октября свое решение «без ведома генерала Беннигсена»[171]. Только 13 октября по распоряжению главнокомандующего было предписано выдвинуть к селу Успенскому, где стоял наблюдавший неприятеля казачий полк В.А. Кутейникова 6-го, четыре полка 1-го кавалерийского корпуса с 1/2 ротой конной артиллерии и два казачьих полка[172]. События 12 октября стали причиной очередного конфликта между генералами. Дурново в своем дневнике отмечал, что «генерал Беннигсен огорчил нас грустной новостью: имея неприятности с главнокомандующим Кутузовым, он отправляется в Петербург»[173]. В следующие дни эти разговоры прекратились, из чего Дурново заключил, что Беннигсен помирился с фельдмаршалом, заметив при этом: «я не верю, что это искренне, так как он (Беннигсен — В.Б.) продолжает сказываться больным»[174]. О произошедшей между Беннигсеном и Кутузовым ссоре оставил запись в своем дневнике и Вильсон, который, по его словам, 12 октября «исполнял роль умиротворителя». Однако Вильсон так же, как и Дурново, заметил, что «воспоследовало всего лишь перемирие»[175]. Одновременно в письме к Александру I от 12 октября Вильсон писал: «я надеюсь, что смог уговорить генерала Беннигсена остаться, доколе Ваше Величество по возвращении князя Волконского не изволит учинить окончательное решение. Необходимо нужно для пользы службы Вашего Величества, чтобы сие решение воспоследовало безотлагательно, ибо пример раздора умножает непослушание и беспорядок»[176].
Примерно в то же время в штабе русской армии стало известно об уязвимости левого фланга неприятельского отряда. Первым, по словам Беннигсена, слабое место в позиции Мюрата обнаружил Орлов-Денисов, проникший в лес, нависавший над флангом противника[177]. В ходе рекогносцировки, происходившей примерно 10 октября, он, будучи незамеченным, зашел в тыл левого фланга и не встретил по пути ни пикетов, ни патрулей. Вернувшись в Главную квартиру, Орлов-Денисов представил Беннигсену донесение[178]. Вероятно, о возможности обойти авангард, Орлов-Денисов был уведомлен сотником Урюпинским, казачья партия которого сумела зайти в тыл французам[179]. Тогда же, надо полагать, незащищенность отряда противника подтвердил начальник партизанского отряда А.С. Фигнер, «несколько раз смело и удачно прошедший между армией французской и ее авангардом»[180].
Несмотря на то, что после ссоры с Кутузовым Беннигсен сказался больным, чтобы, вероятно, избежать появления в Главной квартире и встречи с главнокомандующим, он 13 октября уже отправился к авангарду[181]. Возможно, именно в этот день была проведена рекогносцировка местности, расположенной за левым флангом неприятеля. В ней, по свидетельству Беннигсена, кроме него принимали участие Толь, Орлов-Денисов и несколько офицеров штаба. Убедившись в реальной возможности обойти позицию противника, присутствующие на рекогносцировке лица обсудили диспозицию к предстоящей атаке[182].
На следующий день, 14 октября, Толь, возглавлявший квартирмейстерскую часть, в обязанности которой входило составление диспозиций, мог снова отправиться на левый фланг противника для подробного ознакомления с местностью, откуда планировалось нанести удар. Можно предположить, что в ходе повторной рекогносцировки Толь, в сопровождении квартирмейстерских офицеров Е.И. Траскина, И.Я. Глазова и нескольких казаков[183], повторил движение Фигнера[184] и уточнил последние детали, необходимые для составления диспозиции.
Примерно в то же время изучался левый фланг русской позиции. Об этом свидетельствует в своем дневнике Дурново, которого 15 октября вместе с подпоручиком Г.Г. Армфельдом Беннигсен направил сделать съемку этой местности. Встретив в районе дома Кусовникова[185] офицеров Главного штаба из авангарда, они узнали, что эта задача ими уже давно выполнена и посланцам Беннигсена осталось только скопировать уже составленный план[186].
После завершения подготовительных работ Беннигсен, считавший, что при сложившихся обстоятельствах нельзя терять времени, 15 октября обратился к Кутузову с представлением, в котором убеждал перейти к активным боевым действиям. Относительно появления этого документа Вистицкий в своих записках отмечал, что Беннигсен «сильно побуждал главнокомандующего атаковать неприятеля», но безуспешно. Тогда «я, — пишет Вистицкий, — будучи уже очень болен, сначала хотел писать письмо, но после счел лучшим переговорить на словах и, для того, с великим напряжением сил пошел к барону Беннигсену, которому, между прочим, сказал, чтобы он по своему званию постращал главнокомандующего протестною бумагою; что он должен будет отвечать за дурныя последствия, могущие быть от медлительности»[187].
В своем представлении Кутузову Беннигсен писал: «Господин фельдмаршал, судя по полученным нами сведениям и донесениям, можно предполагать, что подкрепления, ожидаемые неприятелем, и которые идут к нему под командой маршала Виктора, находятся уже не далеко от нас; поэтому мне кажется, интересы нашего монарха и государства требуют, чтобы мы, не теряя времени, атаковали со всеми силами, сосредоточенными под начальством вашего сиятельства, неприятеля, который стоит против нас, под командой короля Неаполитанского, прежде нежели помянутые подкрепления подойдут к французской армии. Эту меру надлежит, по моему мнению, принять без промедления, так как, судя по полученным нами сведениям, Наполеон со всей его гвардией находиться еще в Москве; а у короля Неаполитанского мало артиллерии, кавалерии же не более 8000 человек.
Ваше сиятельство конечно лучше меня оцените всю важность сделанного мною предложения, и если оно заслужит Вашего одобрения, Вы будете так добры дать мне соответствующие приказания, чтобы я имел честь представить на Ваше одобрение диспозицию атаки, которую нетрудно будет выполнить, так как перед нами находится равнина, пересеченная небольшим лесом. Считаю долгом присовокупить, что неприятель прорвал, несколько дней тому назад, цепь наших аванпостов и поставил свои аванпосты на возвышенность, с которой каждый из его ведетов может видеть все происходящее в нашем лагере»[188].
А. Ежов. Трубач лейб-гвардии Уланского полка, 1812 г.
А. Ежов. Офицер 2-го карабинерского полка в расположении штаба Неаполитанского короля, октябрь 1812 г.
А. Ежов. Кирасир 2-го полка в походной форме, октябрь 1812 г.
Как видно, Беннигсен, обращая внимание на слабость авангардного отряда противника, опасался прибытия подкреплений и указывал на проявляемую со стороны неприятеля активность: тот отодвинул аванпосты русских войск и занял господствующую на левом берегу Нары возвышенность (последнее могло произойти после заявления Мюрата о прекращении перемирия, причиной которого стало нападение на него казака). Из текста представления можно заключить также, что диспозиция предстоящей атаки была уже подготовлена, и Беннигсен готов был ее представить на утверждение Кутузова.
По мнению Беннигсена, это представление «произвело желаемое действие. Фельдмаршал изъявил согласие на то, чтобы я атаковал короля Неаполитанского»[189]. Еще Беннигсен отмечал: «можно было предвидеть, что в тот день, когда будет произведена атака, будет положено начало истреблению французской армии»[190]. Он считал, что разгром неприятельского авангарда должен был неминуемо привести к наступлению русских войск на Москву. Кутузов, вынужденный прислушаться к настоятельным требованиям об атаке и назначивший удар по отряду Мюрата на 17 октября, был другого мнения. Он не желал решительных действий, опасаясь, видимо, брать инициативу в свои руки и вступать в противоборство, результат которого он не мог предугадать.
Современники и участники тех событий не были единодушны в ответе на вопрос, кто являлся инициатором создания плана атаки неприятельского авангарда. Бывший при Беннигсене поручик Евреинов, восстанавливая по памяти, спустя почти 60 лет после войны 1812 г., события подготовки наступления, писал, что с 13 октября Беннигсен не переставал каждый день ездить к Кутузову, чтобы склонить его к нападению на Мюрата, но фельдмаршал долго удерживался и согласился только не раньше 16 октября. «Из сего было видно, что Беннигсен успел убедить его представлением ему составленного им плана, и что наступило самое удобное к тому время: тогда и фельдмаршал изъявил согласие, чтобы под главным начальством Беннигсена с несколькими корпусами приступить к атаке»[191]. Щербинин, состоявший при штабе главнокомандующего и писавший свои воспоминания через 50 лет после войны, придерживался другой точки зрения. Он утверждал, что «нападение на Мюрата приуготовлено было подробной рекогносцировкой Карла Федоровича (Толя — В.Б.), продолжавшейся несколько дней»[192]. В записках, составленных в начале 1813 г., Беннигсен называет себя составителем плана. Вместе с тем, в представленном Кутузовым 29 декабря 1812 г. императору наградном списке за Тарутинское сражение, указывалось, что «сей офицер (Толь — В.Б.), отличный по службе, единственно он, а не иной кто делал рекогносцировку неприятельского лагеря, сделал прожект атаке, исполнил в точности данные от меня повеления и, несмотря на темноту ночи, подвел стотысячную армию под неприятельские пикеты, чем показал неустрашимую свою деятельность и искусство»[193]. Историки, писавшие о войне 1812 г., также не пришли к единому мнению относительно личности инициатора плана атаки неприятельского авангарда.
