Габриэль Городецкий - Роковой самообман
Болгария была стержнем советской системы безопасности, так как представляла собой сухопутный мост к турецким Проливам. Коллонтай, возможно, единственный советский посол, высказавшийся откровенно, признавалась, что русские были серьезно обеспокоены развертыванием вермахта на их границах и не могли допустить, чтобы германские войска продвигались на Балканы и создавали прямую угрозу Проливам{236}. «Схватка за Балканы», как поспешил сообщить в Софию болгарский посол, началась, вновь открыв «восточный вопрос». Подобное развитие событий было неизбежным с тех пор, как Гитлер наблюдал за Европой не только из Берлина, но и из Вены, где он сам себя возвел на престол как наследника возрожденной Австро-Венгерской империи{237}.
Болгария встретила начало войны в состоянии нейтралитета. Молчаливая поддержка болгарского нейтралитета Британией скрывала желание использовать Болгарию в будущем как трамплин, чтобы перехватить румынские нефтепромыслы у Германии. Однако царь Борис, так же как и Сталин, видел открытые войной возможности удовлетворить территориальные претензии его страны. Не теряя времени, он постарался заручиться поддержкой Гитлера в претензиях Болгарии на Южную Добруджу, раз уж русские оккупировали Бессарабию. Русские передали северную часть Добруджи Румынии после войны 1878 года в качестве компенсации за Бессарабию, но Румыния аннексировала и южную часть после второй балканской войны 1913 года{238}. Предупреждая британскую инициативу, русские предложили в сентябре 1939 г. соглашение о взаимной помощи, равносильное союзу{239}.
Антонов, болгарский посол в Москве, который «дал заманить себя в советские сети», тщетно летал в Софию в последнюю неделю сентября 1939 г., чтобы представить эти предложения лично царю. «Если бы [Антонов] представил хотя бы половину тех идей, которые он развивал передо мной незадолго до своего отъезда, — замечал турецкий посол, — у царя Бориса ему немедленно указали бы на дверь». Царь особенно боялся коммунистической угрозы, если русские получат точку опоры в Болгарии. Однако он не был невосприимчив к исторической и этнической близости населения в целом с Россией, которую русские «не упускали случая подчеркнуть»{240}. Например, ежедневно десять тысяч экземпляров «Известий» продавались на улицах Софии и около двадцати шести советских фильмов демонстрировались по всей Болгарии{241}.
Замена Антонова на Христова, опытного дипломата, и назначение профессора Богдана Филова, бывшего ректора Софийского университета, премьер-министром в феврале 1940 г. были для русских плохим предзнаменованием. Германофильские настроения Филова стали еще заметнее после падения Франции{242}. Расчеты Германии на румынскую нефть и союз с Италией обратили ее взгляд на Балканы. Риббентроп нажал на своего посла в Софии, чтобы тот перехватил у русских инициативу по удовлетворению болгарских претензий{243}.
Молотов, тем временем, советовал болгарскому послу извлечь «урок из того, что случилось так далеко к северу и западу от Германии», и придерживаться нейтралитета{244}. Как часть соглашения, заключенного с итальянцами, он ожидал, что Болгария выдвинет свои претензии на Добруджу через Москву. Однако у Драганова, болгарского посла в Берлине, тесно связанного с царем Борисом, не было сомнений по поводу нового баланса сил. Играя на явном соперничестве между Советским Союзом и Германией, он передал на Вильгельмштрассе заявление о претензиях на Добруджу в то же утро, когда советские войска переправились через Днестр в Бессарабию. Венгры последовали его примеру{245}. Гитлер обошел Сталина; Филова спешно вызвали в Зальцбург и обещали урегулирование болгарских претензий «в соглашении с Советским Союзом и Италией или только с Италией». Когда Филов выразил опасение, что Болгария может быть «раздавлена великим русским соседом», Гитлер заверил его: «Если кто-то затронет интересы Германии, удар будет сокрушителен». Тем не менее он все еще рассчитывал на «давнее влечение Сталина к Дарданеллам», которое намеревался удовлетворить постольку, поскольку это не приведет к разделу сфер влияния на Балканах{246}.
Сталин шел по туго натянутому канату. Молотовский обзор советской внешней политики, сделанный в Верховном Совете в начале августа, представлял собой «старательную, корректную и осторожную… демонстрацию полной независимости». Он явно был направлен на то, чтобы оправдать соглашение с Германией и опровергнуть слухи о возможной бреши в отношениях, идущие из Англии и имевшие целью втянуть Советский Союз в войну. Щекотливые вопросы по Проливам и недовольство германскими инициативами на Балканах отсутствовали. Это, однако, щедро компенсировалось серией коммюнике, отражавших неудовольствие Кремля{247}. В частном общении инициатива арбитража вызвала острую реакцию, которую Шуленбург предпочел затушевать в своих отчетах в Берлин. Он тщетно пытался убедить Молотова, что, действуя в качестве арбитра, Гитлер лишь отвечает на просьбу короля Румынии Кароля; это вряд ли согласовалось с тревожной информацией, что Гитлер фактически принуждает румын уступить Южную Добруджу Болгарии{248}. Принятый сессией Верховного Совета закон об аннексии Советским Союзом Прибалтийских государств и, самое главное, Бессарабии звучал очень похоже{249}.
Не имея реальных рычагов воздействия на Болгарию, Сталин продолжал завоевывать там народную поддержку. Царь Борис не в состоянии был помешать восторженному приему советской футбольной сборной{250}. Советский павильон на книжной выставке в Пловдиве был наиболее посещаемым. Было открыто регулярное морское сообщение между Одессой и Варной, где учреждено консульство. Британский консул в Варне констатировал, что показ на открытом воздухе советских фильмов на рыночной площади каждый вечер бывал гвоздем программы.
Риббентроп запретил Шуленбургу дальнейшие консультации с русскими по Румынии, так как Германия заявила о своих исключительных экономических интересах там{251}. Затем русским напомнили, что они не смогли бы добиться своих ревизионистских целей в Бессарабии, не «воспользовавшись плодами» германских побед на западе{252}. Гитлер использовал неудачный путч Железной Гвардии в Румынии, чтобы ужесточить контроль над страной. Генерал Антонеску, наделенный диктаторскими полномочиями, должен был сформировать правительство, «приемлемое» для Германии, которое было бы верно Венскому решению и выполняло экономические обязательства Румынии перед Третьим рейхом. В течение дня король Кароль вынужден был отречься от престола и отправиться в изгнание. Соглашение с Болгарией было незамедлительно подписано в Крайове 7 сентября{253}. Запоздалое предложение Советов об уступке всей Добруджи было отклонено. Болгары считали свое требование выхода к Эгейскому морю «имеющим жизненное значение и полностью оправданным, гораздо более важным [для Болгарии], чем одна только Добруджа»{254}.
Столкновение из-за Дуная
Больше всего русских удручало намеренное исключение их из обсуждения окончательных границ Румынии и контроля над Дунаем. Международная Дунайская комиссия, созданная в Версале, занималась верховьями реки и была в основном технического характера. Европейская комиссия, начавшая работу как раз после поражения России в Крымской войне в рамках Парижского договора 1856 года, решала именно политические вопросы. Изменения, произведенные на Берлинском конгрессе 1878 года, повысили интерес к Дунаю Германии и Австро-Венгерской империи. После 1918 г. река фактически управлялась румынами, но они потеряли всякий контроль над ней на Синайской конференции в сентябре 1938 г., когда, в «миротворческих» целях, Германия единодушно была кооптирована в ее члены. Вместе с системой управления Проливами, выработанной в Монтре, Европейская комиссия подорвала статус России как великой европейской державы и создала слабое место в ее оборонительной системе. С точки зрения русских, устье реки давало мощным морским державам выход в Черное море, которое они привыкли считать своим внутренним морем. Перемена режима управления Проливами требовала соответствующего контроля над устьем Дуная. Ключом к советской обороне являлась способность снять блокирование выхода европейских флотов в Черное море не только в Стамбуле, но и на Сулинском гирле{255}.
Явное стремление Сталина к контролю над рекой следовало в русле традиционной политики имперской России. Требование места в комиссии, как открыто признавал Молотов, мотивировалось желанием не только компенсировать версальские обиды России, но и выйти из «подчиненного положения… навязанного России неудачной для нее войной… Крымской!»{256} После присоединения к Лиге Наций в 1934 г. русские не переставали настаивать на принятии их в комиссию, но получали отказ на том основании, что не являлись державой с равноправными и непосредственными морскими коммерческими интересами в регионе. Аннексировав Бессарабию, они уже имели законное право на место в комиссии и были в состоянии подкрепить свои требования военной силой.
