Константин Гордиенко - Буймир (Буймир - 3)
Ласковая женщина разбудила мальчика, подвела к чугунку, за которым сидели две чернявенькие девочки, которые охотно отдали белобрысому своему соседу тепло своего сердца и ложку в придачу. Мальчик несмело начал вытаскивать из чугунка галушки, а на ресницах дрожали слезы. Вся эта сцена четко и ясно встала перед Марком - и взгляд, и выражение, и движение руки, - будто он сам там присутствовал.
Мальчугану впервые пришлось познать горький жизненный опыт.
Случайно встретились в деревенской хате, судьба сроднила их. Хозяева легли спать, света не зажигали, а печальный женский голос льется и льется во мраке ночи.
Привязался мальчик к своей новой матери, пригревшей его. Как ни трудно приходилось, а бросать на произвол судьбы беспомощного мальчонку совесть не позволит. Решила Галина Петровна принять его в свою семью. Где двое своих, там и третьему будет место. Да и девочки - Галя семи лет, Аленка восьми - привязались к Сашку. Еще бы, такая новость - мальчик объявился в доме. И уже Сашко стал как родной, только козу пусть не кормит, потому что коза наша. А Сашко чей? Разве не наш? - поправляла мать семилетнюю дочку. Так добрели до Харьковщины, где учительница и застряла в сельской школе. Работала у молотилки, присматривала за коровами, белила школу, возила торф, и эта будничная работа давала столько радости и удовлетворения, что вовек бы, кажется, ее не оставила, если бы не подступившая вплотную беда... В темноте кивнула на окна, как раз в эту минуту они жалобно зазвенели. У Марка защемило сердце. Женщина примолкла, видно озабоченная мыслью, где искать спасения. Такая с виду хрупкая, а душой стойкая, не растерялась, не пропала с тремя детьми. Марко интересуется, есть ли у них родные.
Есть, да никто не решился бросить родное гнездо. Муж, политрук на Западном фронте, одобрил ее решение, когда узнал, что она подобрала потерявшегося ребенка, написал письмо мальчику, чтобы хорошо учился, а добьем фашистов, тогда и родню найдем. Просил девочек не обижать Сашка, жить дружно.
Мальчик оказался послушный, картошки с детьми начистит, нарвет травы, приберет в доме, пока мать придет с работы. То, бывало, девочки скучали, а со скуки ссорились, теперь с Сашком им веселее - игры, затеи разные выучил их песням про Чапаева и партизан, и уже нет того, что Сашко не наш. А детские мечты, забавы устремлены в одну сторону - Галя мечтает стать пилотом, разить врага, как гордый сокол Супрун. Сашко непременно будет танкистом, а самая маленькая - Аленка, насмотревшаяся страхов, хочет стать доктором...
Учительница примолкла, и друзья, хоть и не видно было в темноте, почувствовали, как по ее исхудавшему лицу пробежала мягкая и вместе с тем горькая усмешка. Друзья не сомневаются, что Сашко в заботливых руках, что дети - вся радость, вся утеха этой хрупкой женщины. В отчаянии тянется к детям, словно чайка крыльями, прикрывает их от всякой напасти. И Марко почуял, как эта, вроде бы будничная и в то же время волнующая, встреча закаляет волю, вливает в человека новые силы. Суровая пора поставила народ перед испытанием духовных сил, и Марко, в который уже раз, проникается твердой верой, что мы непобедимы.
Женщина прикорнула рядом с детьми, друзья тоже вздремнули на лавке, не заметили, как ночь прошла. Под утро окна в хате зазвенели еще звонче, видно, враг наседает. Друзья успели сродниться с молодым семейством, прощальным взглядом окинули детей, спавших глубоким, безмятежным сном, простились с учительницей, - кто знает, доведется ли встретиться после победы? Нате вот харчей на дорогу. Поклонились гостеприимной хозяйке, давшей им приют.
Опять сечет колючий ветер, гонит листья, отливающие всеми красками осени. Молчаливые, хмурые бредут они трое навстречу огненным сполохам и громам.
16
Селивон очень мягко обошелся с Теклей, не ругал, не кричал, напротив, вразумлял молодицу:
- Знаешь, в какое время мы живем? Из какой ты семьи? Отец твой погнал скот для Красной Армии. Всякое может с тобой случиться... Либо в Германию загонят, либо здесь повесят... Вот мне нужно двадцать девчат набрать. Где я их возьму? А тебе так ли, эдак ли не миновать беды. Никто добрым словом не вспомянет... Так ты обменяй свою корову. Я тебе телочку дам. Все равно ведь заберут. Не все ли тебе равно? Я породистый скот завести хочу. У тебя корова племенная, удойная...
- А я чем ребенка кормить буду? - строго спрашивает Мавра старосту.
Текля, которая все еще не могла оправиться, гадливо отмахнулась от старосты - отстаньте вы!
Не пожелала по-доброму договориться, только пуще разозлила Селивона, он грозился разнести, разметать усадьбу, а Теклю сгноить в гестапо, на барабан иссушить...
Нет, староста слов на ветер не бросает, семья очень скоро получила возможность в том убедиться.
Селивон с полицаями устроил контрольный удой и наложил на каждый двор по девятьсот литров молока в год! Пошла после того слава, что сам гебитскомиссар отметил его вниманием. У соседей по шестьсот, семьсот литров, а Буймир все села перещеголял. Сама Санька, - уж она ли не прославленная доярка! - проводила контрольный удой. И очень тем кичилась она-де тоже не сидит без дела, помогает немецкому командованию, услужила коменданту, можно не сомневаться, что до Шумахера дойдет, Курт даст знать...
Меланка Кострица у колодца жаловалась: я корову корми, а гитлеровцы молоко будут пить! Чтоб вы смолы напились!
Да разве ж она одна? Все село роптало, только потихоньку от полицаев.
Вышел приказ от коменданта отобрать у активисток коров. У старосты, известное дело, все активисты на учете, не приходится голову ломать. Кому лучше знать, как не ему? Всяк дрожит за свою судьбу - откуда знать, на кого староста покажет.
Селивон высматривает по дворам, у кого получше корова. Зашел к бабке Капитолине - где твои сыны, а? Открывай-ка хлев! - хотел страху напустить, да увидел, что корова непородистая, ушел со двора.
Тихон, тот чувствует себя полновластным хозяином на чужом дворе, шагает прямиком к хлеву, накидывает корове веревку на рога, не смотрит, что все домочадцы высыпали на порог, онемевшие, перепуганные, рта раскрыть не смеют. Что они могут поделать? Попробуй возрази. Длинный, как жердь, Панько Смык выводит из хлева корову, та послушно идет за полицаем. Тихон мало ему, что разоряет людей, еще и на смех поднимает Теклю:
- Знаешь, какого ты роду-племени? Активистка! Веди корову! Хватит партизанам молочком лакомиться!
Ни мать, ни дочь словом не обмолвились, не противились, не просили, не плакали, только с презрением посматривали на полицаев. Это еще больше разозлило Тихона, и он решил сбить спесь с активисток. Не привык он тихо и мирно уходить со двора. Озирался вокруг, ища глазами, что бы такое выкинуть. Хороший погреб выложил Мусий Завирюха! Тихон вмиг сообразил, что к чему. Замечательная мысль пришла ему в голову. Схватив бутылку с керосином, стоявшую в сенях у порога, метнулся в каменный погреб, облил все квашенье - капусту, огурцы, помидоры - пусть теперь наслаждаются! Довольный собой, выскочил на освещенный солнцем двор, глянул победителем на сумрачных женщин. На что уж Панько Смык мастер на всякие штуки, и то бы не додумался! Панько Смык в восторге от своего атамана.
Полицаи навеселе, покрикивают на женщин, тащат со всех концов села коров.
Матери выбегали на дорогу, смотрели вслед, плакали - оторвали от детей кормилицу...
Под присмотром ефрейтора Курта полицаи согнали коров на выгон, - тут сбилось целое стадо, все как на подбор, бока лоснятся... Пиликала гармоника. Курт при всех нахваливал Тихона: "Карош, карош полицай!" - даже по плечу хлопнул. Тихон так и таял от высокой ласки - он все задания привык выполнять быстро и весело.
Полицаи гнали стадо на станцию, где стояли занаряженные для скота вагоны с надписью: "Подарок немецким женщинам от украинского народа".
17
Желтобрехливые плакаты зазывали молодежь в Германию, расписывали, какая там роскошная, беспечная жизнь их ждет.
...Разряженная, намалеванная девица с гитарой прогуливается в саду, рядом молодецкого вида парень растягивает гармонь, лица сияют довольством и счастьем - не жизнь, а масленица на Западе!
В школе в райцентре стояли крик и плач. Девчата с опухшими глазами взывали, сами не зная к кому, - да куда же вы нас берете, куда нас везете? Разлучаете с родной матерью. Две девушки, рослые, плотные, обхватили друг друга за плечи, заливаются слезами. Да так крепко обхватили, что немцы-полицаи с трудом растащили их за косы. Еще в сердцах хорошенько крутанули вокруг себя. Девчата, не столько от страха, сколько от обиды, заголосили.
Матери на дворе тоже плачут, тужат, от окна к окну мечутся - понизу окна забиты досками, - заглядывают в щели, не в силах ничего предпринять в ответ на отчаянные вопли: ой, матинко, спасите нас, вызволите!
По этому случаю в просторном классе собрались гитлеровские начальники. Обеспокоенный Шумахер совещался с лейтенантом полиции Шульцем. Уж не растерялись ли они?
