Франсуа Блюш - Людовик XIV
Все эти интриги, конфликты, ссоры и примирения, — даже описанные упрощенно, как здесь, — выглядят чрезвычайно запутанными. Не будем забывать, что Людовик XIV, окунувшийся в событийную повседневность, должен был при этом вести себя как ни в чем не бывало. Может быть, он тогда в глубине души был более предан Мазарини, чем его мать, несмотря на пылкие фразы ее писем кардиналу. Во всяком случае, Кольбер пишет изгнаннику 2 сентября 1651 года: «Мне поручено вам сообщить, что здесь все больше и больше растет убеждение, что поведение Шатонефа и коадъютора по отношению к королеве и к вам неискренне… Эти господа втираются в доверие королевы, льстиво высказываясь о ее уме»{70}. Они притворяются, что поддерживают дело бывшего первого министра, а на самом деле делают все, чтобы продлить срок его ссылки. Этот господин Кольбер прекрасно информирован. Подталкиваемая враждебной кардиналу группировкой, Анна Австрийская даже послала брюльскому изгнаннику приказ: ехать в Италию, чтобы подготовить будущий римский конклав. Кардинал взбешен: он поручает Кольберу сказать королеве, «что это обращение неслыханно и как, вероятно, надо было злоупотребить ее добротой, чтобы она согласилась отправить его, Мазарини, в Рим как последнего проходимца»{70}. Всего несколько дней оставалось до совершеннолетия Людовика XIV, но ни один политический прожект не оставался без подтекста.
Совершеннолетие Людовика
Наступило время провозгласить короля совершеннолетним, единственный способ избавиться от двойного препятствия — Гастона Орлеанского и принца Конде — и единственная возможность устранить двусмысленную «лояльность». Это событие произошло 7 сентября 1651 года в парламенте, все палаты были в сборе. Это было замечательное заседание парламента с присутствием короля в королевском кресле, большой церемониал с большими последствиями. «На высоких креслах по правую руку» сидели королева-мать, герцог Анжуйский, Гастон Орлеанский, принц де Конти, герцоги и пэры, маршалы Франции, архиепископ Парижа, епископы Санлиса и Тарба. «На высоких креслах по левую руку» восседали пэры от духовенства, советники большой палаты, президенты и советники апелляционных палат и палат прошений, нунций, «послы Португалии, Венеции, Мальты и Голландии [состояние войны лишило нас многих дипломатических представителей] и многие лица других званий»{105}.
Другие привилегированные — государственные советники, докладчики в государственном совете, принцесса Кариньяно и ее дочь Луиза, «фрейлины двора королевы», губернаторы провинций — сидели на скамьях партера.
В центре зала находился король «в своем королевском кресле». У его ног находились герцог де Жуайез, главный камергер, и граф д'Аркур, носящий королевскую шпагу. Затем шли (сверху вниз) прево Парижа де Сен-Бриссон, «на коленях и с непокрытой головой судебные исполнители палаты с палицами из серебра с позолотой», канцлер Сегье, «одетый в бархатную темнокрасного цвета мантию и в сутану из атласа того же цвета», великий майордом Франции;[22] церемониймейстер, президенты большой палаты (с Матье Моле во главе), государственные секретари, бальй Дворца, королевские адвокаты Талон и Биньон, королевский прокурор Никола Фуке. В ложе находились Генриетта-Мария Французская, вдова короля Карла I, и герцог Йоркский, его сын; Мадемуазель, дочь герцога Орлеанского; «и многие герцогини и знатные дамы».
Когда эта благородная ассамблея заняла свои места, Людовик произнес краткую речь (лаконизм является первой королевской добродетелью, когда король занимает королевское кресло во время заседаний парламента; судейские же более болтливы): «Господа, я пришел в свой парламент, чтобы вам сообщить, что, следуя законам моего государства, я хочу отныне взять в свои руки государственную и административную власть. Я надеюсь, что с Божьей милостью это управление будет милосердным и справедливым. Господин канцлер сообщит вам подробнее о моих намерениях». Затем последовала торжественная речь канцлера. Затем королева сказала своему сыну{7}: «Вот уже девятый год, как по воле покойного короля, моего высокочтимого господина, я забочусь о вашем воспитании и об управлении вашим государством. Господь по своей милости благословил меня на этот труд и сохранил вашу персону, которая для меня так же бесценна, как и для всех ваших подданных. В настоящее время, когда закон королевства призывает вас к управлению монархией, я передаю вам с большим удовлетворением ту власть, которая мне была вверена. Я надеюсь, что Господь не оставит своей благодатью и дарует вам силу духа и благоразумие, чтобы ваше царствование было счастливым»{105}.
Анна поклонилась своему сыну, затем встал ее сын, подошел к ней и поцеловал ее. Возвратившись на свое место, он сказал ей в ответ следующее: «Мадам, я вас благодарю за заботы о моем воспитании и образовании и за управление королевством. Я вас прошу продолжать давать мне добрые советы. Я желаю, чтобы после меня вы были главой моего совета». Затем каждый подходил поклониться королю. Матье Моле произнес торжественную речь от имени парламента, затем были представлены для регистрации многие важные королевские акты. Один был направлен против «богохульников святого имени Господа»; эдикт вновь запрещал дуэли; наконец, одной из деклараций было провозглашено оправдание принцу Конде.
Но было сказано, что ничто не останется таким, каким было во времена Фронды. Король вскоре узнает, что его кузен ведет переговоры с Испанией с мая месяца (6 ноября он уже открыто ведет переговоры с врагом); вот почему уже 8 октября Людовик подписывает декларацию против принцев Конде и Конти, герцогини де Лонгвиль, герцога де Немура и герцога де Ларошфуко. Через несколько дней (31 октября) Людовик XIV и королева-мать пишут кардиналу из Пуатье, что они ждут его возвращения. Это было для него большим облегчением. По дороге, проезжая через Шампань, он видит, что в этой провинции общественное мнение поменялось и теперь было на стороне двора. И напрасно парламент в приступе злопыхательства издает декрет от 29 декабря о выдаче премии за голову Мазарини и о продаже его библиотеки; 28 января 1652 года в Пуатье Людовик встречает своего крестного отца, прибывшего во главе свиты из 1500 конных и 2000 пеших. На короткий срок триада — король, королева и кардинал — вновь воссоздана. Кардинал очень быстро восстанавливает свой прежний авторитет: заставляет удалить Шатонефа, добивается присоединения к ним братьев де Латур (герцога де Буйона и его брата виконта маршала де Тюренна, которому тотчас же было поручено командовать королевской армией); составляет план кампании. Мазарини, как Ришелье, никогда не разделяет стратегию и дипломатию; как его предшественник, он превосходный одновременно стратег и дипломат.
Первым большим актом монарха, достигшего совершеннолетия, его первой большой заслугой также было обуздание своей гордыни, принятие почти всех решений своего крестного отца, как будто речь шла о принятии простых советов (и это он делает добровольно вплоть до 1661 года).
Все разлажено, даже если Фронда и на последнем издыхании. «Гидра мятежа», как говорили на патетическом и вычурном языке тех времен, еще способна нанести опасные контрудары. Месье, дядя Людовика XIV, так враждебно относится к кардиналу, что заключил союз 24 января со своим кузеном Конде. Конде опустошает Гиень, свою новую вотчину, герцог де Роган в это время поднял Анже, а Мадемуазель (старшая дочь брата покойного короля) всколыхнула Орлеан. Но войска Его Величества уже 28 февраля вновь возьмут Анже, и Мазарини строит планы, чтобы вновь привезти своего короля в Париж, который является ключом к власти в этом королевстве. Проект не утопичен. Не только измотанная, обнищавшая провинция желает восстановления порядка, но и Париж, хотя еще возбужден и пока с легкостью собирается под знамена, уже устал. Один из документов свидетельствует, что в столице на 20 июня 1652 года насчитывается более 60 000 бедняков: один парижанин на семерых»{70}. Через пять дней в Париже разошелся хорошо написанный антифрондерский памфлет:
«Я не принц и не мазаринист, я не принадлежу ни к какой партии, ни к какой клике… Я хочу мира и ненавижу войну. Я добропорядочный француз, и мне близки только интересы моей родины…
Иди с толпой в Орлеанский дворец к Его королевскому Высочеству, скажи, что ты устал от нищеты, что ты требуешь своего короля и мира, пусть он возвратится в свой добрый город Париж, где его ждут с повиновением и любовью все подданные»{70}.
Двадцать девятого июня двор обосновался в Сен-Дени. Здесь находятся три силы: королевская армия де Тюренна, недавно присоединившаяся к монарху и пожелавшая завоевать его любовь; Париж, в котором герцог Орлеанский так и не смог обрести настоящую власть; и принц, союзник Испании, командующий небольшой армией, которая в данный момент стоит в Сен-Клу. В принципе обе Фронды могут объединиться еще раз и создать двору новые трудности. Фактически парижане ненавидят всей душой победителя при Рокруа, столица устала, лояльность ширится с того времени, как в парламенте состоялось заседание с присутствием короля в «королевском кресле», провозгласившее монарха совершеннолетним. Вероятно, достаточно было бы помешать Конде соединиться с герцогом Орлеанским, дать ему сражение в чистом поле, а затем приехать в Париж, и все врата открылись бы сами собой перед Их Величествами. Фронда может быть разбита за два дня.
