Владимир Наджафов - Пакт, изменивший ход истории
Другое важное обстоятельство, связанное с ролью интеллигенции в новейшей истории, — это дальнейшее развитие процесса интернационализации (сейчас оперируют больше понятием глобализации). То есть умножение и выдвижение на первый план, актуализация общих для разных стран и народов проблем и целей, диктующих координацию их усилий в мировом масштабе. Публичные осуждения фашизма и его агрессии в предвоенные годы сыграли свою роль в формировании мирового антифашистского общественного мнения, подготавливая этим морально-политическую базу борьбы против тоталитаризма.
Но не успела закончиться война, как между союзниками началась откровенная борьба за то, чтобы решить вопросы послевоенного мирного урегулирования в свою пользу{132}. Уже во время войны, говорилось в декларации по вопросу о международном положении первого совещания Коминформа в 1947 г., в определении как целей войны, так и задан послевоенного устройства между союзниками существовали различия, которые стали «углубляться» в послевоенный период{133}. Суть многочисленных оценок советско-западных отношений периода мировой войны, которые давались Сталиным и его преемниками в Кремле, сводилась к тому, что во время войны Советский Союз проводил ту же внешнюю политику, что и до войны. Что соответствует действительности: советская внешняя политика была и оставалась антикапиталистической. Следовательно, и антизападной.
Как стороне, побеждавшей врага на главном фронте мировой войны, СССР удалось навязать западным союзникам раздел Европы по соглашениям в Ялте и Потсдаме. К. Закорецкийвкниге «Третья мировая война Сталина» приходит к выводу, что уже в период ялтинских переговоров и даже ранее Сталин отрабатывал планы подготовки новой мировой войны{134}. В.М. Молотов по-своему объясняет раскол в послевоенной Европе: западные союзники-«империалисты» рассчитывали в конечном счете на ослабление Советского Союза в результате войны. Но: «Тут-то они просчитались. Вот тут-то они не были марксистами, а мы ими были. Когда от них пол-Европы отошло, они очнулись. Вот тут Черчилль оказался, конечно, в очень глупом положении»{135}.
Чем же была в таком случае Вторая мировая война, если к ее концу — как это ни покажется немыслимым — союзники считались с возможностью продолжения войны, но на этот раз уже между самими победителями? Каким образом могла возникнуть такая война, по чьей инициативе?
Обратимся к доступным документальным свидетельствам.
Прежде всего, — к сенсационному заявлению, сделанному летом 1983 г. на сессии Верховного Совета СССР А.А. Громыко, в то время — члена Политбюро ЦК КПСС, первого заместителя главы правительства и многолетнего министра иностранных дел. В его докладе о международном положении впервые с советской стороны было публично заявлено о том, что сразу по окончании мировой войны не исключалась новая война, на этот раз между победоносными союзниками — СССР и западными странами.
Речь А.А. Громыко была выдержана в резко антиамериканском тоне — Холодная война переживала очередной пик напряженности. Его гнев вызвали высказывания неназванных американских деятелей о том, что США, обладая с конца войны атомной монополией, тем не менее не стали диктовать свою волю Советскому Союзу. В ответ Громыко призвал взглянуть на события того времени, как он выразился, «с другого угла». Он рекомендовал американцам подумать вот над чем: «А что мог сделать Советский Союз, когда фашистская Германия уже была повержена, и до каких рубежей мог дойти могучий вал советских армий, только что перемоловших гитлеровскую военную машину, если бы СССР не был верен своим союзническим обязательствам?»{136}. Поразительно! Получается, что после разгрома нацизма Советский Союз «мог»(!?) повернуть «могучий вал советских армий» против своих же союзников, продолжив, сметая все на своем пути, движение в западном направлении, к Ла-Маншу и Атлантике.
Отметим, что из ряда вон выходящее заявление А.А. Громыко — свидетельство непосредственного участника событий периода мировой войны. Посла в США в 1943–1946 гг., члена делегации СССР на конференциях в верхах, человека, пользовавшегося доверием Сталина и Молотова (о чем Громыко не без гордости писал в воспоминаниях, опубликованных в 1988 г.)
Есть, конечно, и другие удивительные свидетельства.
Когда В.М. Молотова, второго человека в советском руководстве после Сталина, спросили, верна ли версия, «по которой Жуков предлагал не останавливаться на Берлине, а двинуть дальше, взять Париж», он ограничился словами, что «такого он не помнит»{137}. Не возмутился, не оскорбился, а счел вопрос обыденным, даже естественным. В другом случае, говоря об отношениях между союзниками в конце войны, Молотов подтверждает опасения западных союзников: «Боялись, что мы пойдем дальше…»{138}. Недаром Молотов, по его же воспоминаниям, ставил в один ряд и западных союзников, и общего с ними врага — нацистов.
Воинственные антизападные настроения вряд ли были распространены в советских войсках, только что овладевших немецкой столицей, но они были. По внутренней партийной информации, которую в октябре 1947 г. работники Агитпропа ЦК сообщили секретарю ЦК ВКП(б) М.А. Суслову, несмотря на окончание войны, вопросы войны и мира все еще находились в центре внимания советских людей. В информации из Челябинской области о «политических настроениях» населения сообщалось об ожиданиях скорой войны — «через 3–5 лет, а может и раньше». В г. Миассе среди демобилизованных солдат и офицеров бытовало мнение, что в скором времени предстоит война с Америкой, которую поддержит Англия. Некоторые из ветеранов войны говорили: «Плохо сделали, что после взятия Берлина не разгромили “союзников”. Надо было спустить их в Ла-Манш. И сейчас Америка не бряцала бы оружием»{139}.
Не означает ли все это, что Вторая мировая война отнюдь не устранила все причины, ее породившие? Эта война, по смыслу давней статьи Д.М. Проэктора в БСЭ (процитированной выше), была вызвана как так называемыми межимпериалистическими противоречиями, так и противоречиями между двумя системами. Противоречия первого рода, внутри капиталистического мира, так или иначе, были сняты в результате победы над Германией и ее союзниками. Противоречия же между социализмом (СССР) и капитализмом (страны Запада), сглаженные союзническими отношениями, не только не были устранены, а вышли по окончании мировой войны на первый план.
Дело в том, что сталинское руководство подходило к мировой войне не с общедемократических, а с классовых позиций. Взятие Берлина и разгром германского нацизма для сталинского руководства не означали конец схватки с капитализмом. Его бастионы — страны демократического Запада, несмотря на союзнические отношения периода мировой войны, по-прежнему оставались мишенью как классовые враги. Новой войны между союзниками удалось избежать, но на смену мировой войне пришло ее продолжение в новом глобальном варианте — Холодная война.
Удивительно ли, что по-разному складывались общественно-политические условия там, куда ступала нога солдата Советско-западной коалиции? В зоне англо-франко-американской ответственности в Германии искоренение нацизма сопровождалось созданием предпосылок для демократических порядков. В советской зоне Германии и в странах Восточной Европы, на которые распространялась юрисдикция советских военных властей, также преследовали нацистов, а заодно и тех, кто стоял за буржуазно-демократический строй. На смену последнему шли порядки, очень скоро приобретшие черты порядков советских{140}. Преследуя собственные классово-имперские цели, СССР так и не заключил мирного договора ни с Германией (его де-юре заменили Хельсинкские договоренности 1975 г.), ни с Японией (вопрос все еще остается открытым).
По окончании войны советские руководители делали все, чтобы свести на нет демократизирующее воздействие на страну победы над нацизмом. Чтобы, говоря словами В.М. Молотова, не оправдались «ожидания наемных буржуазных писак», что советские люди, познакомившись с порядками и культурой на Западе, «вернутся домой с желанием установить такие же порядки на Родине»{141}. Ветеран войны писатель В.П. Астафьев писал о причинах послевоенных массовых репрессий: «Нужно было убирать тех солдат, тех вольнодумцев, которые своими глазами увидели, что побежденные живут не в пример лучше победителей, что там, при капитализме, жизнь идет гораздо здоровей и богаче… Вот и стал товарищ Сталин губить тех, кто ему шкуру спас»{142}. Показательно, что по окончании войны власти старались приглушить память о гитлеровском геноциде евреев, введя негласный запрет на публикации о Холокосте. Известный публицист О.Р. Лацис писал по этому поводу, что «действовала логика соучастников, стремившихся скрыть глубинное родство сталинских преступлений с гитлеровскими»{143}.
