Борис Акунин - Часть Европы. История Российского государства. От истоков до монгольского нашествия
Разумеется, у воинственно-патриотичной части читательской аудитории уподобление России «городу Глупову» вызвало негодование, автора обвиняли в глумлении над русским народом и русской историей. Но способность к самоиронии – одна из спасительных черт нашей культуры; без этих освежающих инъекций мы все давным-давно задохнулись бы от казенной патетики и сиропной сладости, всегда свойственных официальным трактовкам истории.
Вот как переиначивает Щедрин знакомый нам текст летописи: «Ни вероисповедания, ни образа правления эти племена не имели, заменяя все сие тем, что постоянно враждовали между собою. Заключали союзы, объявляли войны, мирились, клялись друг другу в дружбе и верности, когда же лгали, то прибавляли «да будет мне стыдно», и были наперед уверены, что «стыд глаза не выест». Таким образом взаимно разорили они свои земли, взаимно надругались над своими женами и девами и в то же время гордились тем, что радушны и гостеприимны. Но когда дошли до того, что ободрали на лепешки кору с последней сосны, когда не стало ни жен, ни дев, и нечем было «людской завод» продолжать, тогда головотяпы первые взялись за ум…» (и отправились искать в чужих землях хоть какого-нибудь князя).
В одном из списков «Повести временных лет» есть забавное прибавление к каноническому тексту о том, что никто из варяжских князей долго не желал отправляться к новгородцам: «Они же бояхуся зверинаго их обычая и нрава, и едва избрашася три браты». (Замечу не из уязвленного патриотизма, а во имя исторической справедливости, что варяги IX века вряд ли могли устрашиться славянских обычаев, ибо существовали в еще более грубых условиях). У Щедрина эта короткая вставка развернута в целый диалог между послами и князем:
«– А пришли мы к твоей княжеской светлости вот что объявить: много мы промеж себя убивств чинили, много друг дружке разорений и наругательств делали, а все правды у нас нет. Иди и володей нами!
– А у кого, спрошу вас, вы допрежь сего из князей, братьев моих, с поклоном были?
– А были мы у одного князя глупого, да у другого князя глупого ж – и те володеть нами не похотели!
– Ладно. Володеть вами я желаю, – сказал князь, – а чтоб идти к вам жить – не пойду! Потому вы живете звериным обычаем…»
Здесь любопытно то, что Щедрин предугадал появившуюся гораздо позднее гипотезу о том, что Рёрик Ютландский, уже став новгородским князем, и после этого бóльшую часть времени проводил в Западной Европе.
Теперь перейдем от весьма сомнительного ютландского Рёрика к нашему менее сомнительному Рюрику. Согласно сведениям, имеющимся в «Повести временных лет», он прибыл на новгородскую землю в 862 году, а умер в 882-м. Что же он (опять-таки согласно летописи) успел сделать за эти двадцать лет?
Его упомянутые в тексте братья Синеус и Трувор еще более туманны, чем сам Рюрик. По мнению некоторых исследователей это просто титулование хёдвинга: Signjotr (Победоносный) и Thruwar (Верный). В средневековых сказаниях традиционно популярны истории о трех братьях (например, миф об основании Киева братьями Кием, Щеком и Хоривом), к тому же летописец мог просто не понять скандинавских слов, сочтя их именами собственными.
Как бы то ни было, власть варягов вначале распространилась на три области: новгородскую, белоозерскую и изборскую, а потом шире – на полоцкую, муромскую и ростовскую. Более же из первоначальной летописи о деятельности собственно Рюрика мы ничего не узнаём. В некоторых копиях приписано, что он «рубил» (то есть строил или огораживал стеной) города. Сохранилось весьма неопределенное предание об антиваряжском мятеже коренных новгородцев под главенством некоего Вадима (возможно, это не имя, а производное от «вадити» – «сеять смуту»), которое Рюрик подавил, убив предводителя бунтовщиков.
Карамзин пишет: «Чрез два года, по кончине Синеуса и Трувора, старший брат, присоединив области их к своему Княжеству, основал Монархию Российскую».
Однако всё было не так просто и не так быстро.
Вклад Рюрика в создание российской государственности исчерпывается тем, что он «пришел и сел» на северо-западе русославянских земель. Остальную работу исполнили его спутники.
Сначала эстафету приняли двое Рюриковых «бояр» – Аскольд и Дир, которые «испросистася к Цесарюграду с родом своим», то есть отпросились у князя в поход на Константинополь.
Движение на юг
Есть предположение, что Аскольд и Дир – один человек, какой-то Haskuldr по прозвищу «Dyr» («Зверь»), но поскольку по летописи Аскольд-Дир в жизни и в смерти совершенно неразлучны, пускай уж остаются двумя людьми.
Очень возможно, Аскольд с Диром у Рюрика не отпрашивались, а ушли без спроса или даже в результате ссоры с князем (дальнейшие события позволяют сделать такое предположение). Вместе с этими искателями приключений с Новгородчины ушли те варяги, кому не хотелось сидеть на месте. Их ладьи поплыли сначала вверх по балтийским рекам, потом вниз по черноморским, и на полпути в далекий Царьград разбойники увидели город, расположенный в стратегически важном пункте, где Днепр делает поворот к востоку. Киев как раз незадолго перед тем перестал пользоваться выгодами хазарского покровительства, хотя по инерции еще платил каганату дань. Собственной вооруженной силой город, по-видимому, не обладал. Аскольд с Диром спросили: «Чий се градок?» и, узнав, что фактически «ничий», взяли его себе. По предположению историка Соловьева, в Киеве к тому времени скопилось немало варягов и всякого приблудного люда, осевшего здесь из-за нарушения речного пути «в греки». Вся эта вольница признала Аскольда с Диром своими вождями.
Здесь происходит событие не менее важное, чем приход в Новгород заморского (или незаморского) Рюрика: Аскольд с Диром перестали быть разбойниками и стали киевскими князьями. Это, разумеется, не означало, что они отказались от планов пограбить византийцев, однако изменилась логика поступков варяжских предводителей. Отныне они вели себя как правители, озабоченные долговременными интересами своего новоприобретенного княжества.
Изменилась задача будущего похода на Царьград: не просто грабительский набег, а восстановление торговли, прекратившейся из-за кочевников и из-за притеснений, которым византийцы подвергали киевских купцов.
Сначала Аскольд и Дир нанесли несколько ударов по печенегам и черным булгарам, блокировавшим днепровские пороги. Известно, что в одной из схваток пал сын Аскольда (хочется по привычке добавить «и Дира»), однако в целом война, видимо, была успешной, поскольку через некоторое время поход на Царьград состоялся – то есть проход через степи был расчищен.
Летописец утверждает, что Аскольд с Диром «иде на грекы» в 866 году, но здесь он, как и во многих других случаях, на несколько лет ошибается. Из надежных византийских источников мы знаем, что «северные варвары» обрушились на столицу империи в 860 году, и даже число известно: 18 июня.
Это было первое явление на международной арене нового, еще не окончательно сформировавшегося государственного образования. Неслучайно наш летописец пишет, что с этого момента «начася прозвати Руска земля», и византийский автор с ним согласен, хоть формулирует ту же мысль довольно обидным образом: «Народ неименитый, народ ни за что не считаемый, народ поставляемый наравне с рабами, неизвестный, но получивший имя со времени похода против нас» (курсив мой).
Нашествие киевской флотилии, состоявшей из 200 судов (где могли разместиться 8-10 тысяч воинов), поразило константинопольцев как гром среди ясного неба. С севера никто угрозы не ждал – император воевал против арабов и увел на восток всю свою армию, так что огромный, богатый город был почти беззащитен.
«Что это? – восклицает патриарх Фотий. – Что за удар и гнев столь тяжелый и поразительный? Откуда нашла на нас эта северная и страшная гроза?»
Константинополь спасло то, что варяги не имели опыта захвата настоящих крепостей. Не воспользовавшись выгодами внезапности, воины кинулись грабить предместья, так что город успел затворить ворота. Осадных орудий и даже лестниц у русов не было. Они попробовали сделать земляную насыпь вровень со стенами, но эта наивная тактика, конечно, не могла увенчаться успехом.
Фотий пишет, что столицу спас лично он, устроив крестный ход по стенам и опустив на воды залива Золотой Рог плащаницу Святой Девы, из-за чего поднялся шторм, разметавший вражеские корабли. Эту версию повторяет и киевский летописец. Как бы вспомнив, что он в первую очередь христианин и лишь во вторую русский, автор благочестиво радуется поражению «безъбожных руси».
В Константинополь спешно примчался византийский флот, торопился в свою столицу с армией и сам базилевс. Варягам пришлось уйти.
Два года спустя из Киева в Царьград прибыли послы, чтобы заключить торговый договор. Это еще одно доказательство того, что поход Аскольда и Дира был не примитивным разбойничьим набегом, а военным демаршем новой страны – Руси.
