Петр Вершигора - Люди с чистой совестью
- Это была дура и невежда...
- Благодарю вас. Я знаю. Но она была не одна.
- Вы не ошибаетесь?
- Нет. Может быть, я ошибаюсь в арифметике. Я - профессор литературы. Но разве вы не поняли, что мы тоже стали советскими гражданами. Не все - согласен. Но многие верили в это, хотели этого, стремились к этому. Вы думаете, я книги и Конституцию читал на виду у всех? Я не хотел, чтобы меня заподозрили в заигрывании с новым строем. Я читал их, как читают стихи, поэму. Может быть, это сентиментально. Но надо считаться с людьми, такими, какие они есть. Не в лаковых же сапожках вы строили социализм? И сейчас вам строить его вместе с нами. Хотя мы и... недорезанные буржуи.
Я смотрел на этого человека и думал: вот безусловно заблуждающийся человек. Но как дать ему понять, как объяснить ему, что во имя одной большой справедливости часто надо закрывать глаза на мелкие несправедливости?
- Сначала надо выгнать немца... - сказал я ему после паузы. - А потом исправим и мелкие промахи.
Он молча взглянул на меня испытующими глазами и так же молча показал на шапку в газете...
- Немцы заняли Рим! Значит, не за горами тот день, когда вы займете Берлин?
- Социализм строить нам с вами, а занимать Берлин - без вас? съязвил я. - Ну, ладно, не обижайтесь. Но верите ли вы в это?
- Если бы не верил, я не был бы лесником в этом краю. Мы, многие из нас, готовы были в те дни поклониться вашему грубошерстному костюму... как власянице апостола! И вдруг мы с удивлением видели погоню некоторых, и в том числе моей директрисы, за гнилым лодзинским товаром, залежавшимся в подвалах Львова, и недоумевали, не зная, как это понять...
"Ах, вот что у тебя ноет!" - подумал я про себя. - Ну, это уж не такая сложная психологическая язва. Не страшнее насморка.
- А понять ведь так просто...
- Скажите же, как? Скажите! - Он схватил меня за руку, и я почувствовал, что он действительно по-настоящему взволнован этим разговором.
- На светлом фоне, на белом платье даже небольшие пятнышки грязи режут глаза...
Он долго смотрел на меня широко открытыми глазами. Затем пошевелил седыми усами и отпустил мою руку.
- Верно... Ах, как это верно. На белом платье... Так, так... Да. А у вас действительно белоснежное платье невесты. И вот сбежались поглазеть на него и мечтатели, и завистники, и стяжатели, и развратники старого мира... Белое платье... И вдруг кто-то один заметил: пятнышко... Заорали, заулюлюкали...
- А кто же этот один?
- Вы думаете: я с этой девчонкой?
- Нет, не думаю...
- А я думаю, что так. Да, конечно... Она ведь тоже... была расстреляна немцами в сорок первом году, но не поклонилась им... Я должен был тогда понять ее. Послали ее начальником, а подчиненный - в грамматике и в синтаксисе разбирается на многих языках... А я обиделся, в амбицию... Эх, как это нехорошо, как нехорошо!
- Так кто же виноват?
- Не знаю... Наверное, те, кто посылал... Не знаю... Но сейчас я больше всех чувствую виноватым себя.
- Узнаю интеллигента... узнаю...
Он улыбнулся и печально покачал головой.
Мы довольно мирно кончили с ним разговор. Дела отвлекали меня от этого человека, и, может быть, я совсем забыл бы о нем, как забываешь о многом, что встретилось на пути мимоходом. Но именно в этот день к вечеру началось наступление немцев и хорватов...
Когда кольцо окопавшихся врагов все больше сжималось железным урчаньем танков, казалось уже физически ощутимым, кто-то подошел ко мне и взял за руку. По особой манере брать за руку я узнал преподавателя литературы, того самого, который разносил нас сегодня...
- Пане начальнику, товарищ командир... На штыре ока...
Опять встала в памяти фигура Мыколы Струка из Белой Ославы.
Я подумал, что опасность, угрожающая нам, волновала и профессора не меньше, раз в минуту опасности с его уст слетели эти простые мужицкие слова, не посеребренные "европейской" культурой.
Мы отошли в сторонку.
- Через болото можно выйти... Я знаю тропу...
- Повозки?
- Возы не пройдут... Коней в поводу провести, пожалуй, можно. А возы - нет, не пройдут.
Долго раздумывать было некогда. На противоположной опушке леса сухо потрескивали автоматы. Полминуты мы советовались с Мыколой и Васей...
- Кидать возы! Раненых - на носилки! Способных сидеть верхом - на коней, - скомандовал я.
Команда спасительным журчаньем горного ручья пошла назад по цепочке вытянувшихся рот.
Мы прекрасно понимали, что на какие-то минуты вручаем судьбу полтысячи человек, веривших в данный момент только нам, в руки человека, встретившегося всего несколько часов назад.
Тихо пробирались мы по кочковатой тропе. Иногда слышалось чавканье, бульканье, храп и стоны... Но умные, привыкшие к походам животные будто понимали: если в болоте нас обнаружат и возьмут на прицел пулеметами, пристреляют минометами, - мы погибли...
По времени и пройденному пути я отметил про себя - вся колонна втянулась в болото. Топь стала все сильнее засасывать... вот уже по колено, по пояс бредут люди в вонючей, пахнущей лягушками и тиной жиже... Неужели он предатель? Но вот мы нащупали ногами под грязью твердый грунт, стали попадаться камни, галька. Вот уже и песчаный берег... На горизонте на фоне неба проектируются телеграфные столбы. Шоссе близко.
Командиры расположили выходящих из болота цепью.
- На шоссе - разведку! - скомандовал я Васе.
Люди начали шуметь. Выливали из сапог и штанов воду, звякали оружием... Изредка хлюпал смешок... Раненые стонали на носилках.
Вернулась разведка.
На шоссе - немцы. Но посты их дремлют, не подозревая вблизи противника. Уверенные в непроходимости болота, они надеялись провести спокойную ночь в затишных кюветах шоссейки.
- Натаскали снопов... Устроились надежно... Изредка курсирует по шоссе один танк, - докладывал Лапин.
История партизанского движения знает много примеров, когда партизаны в одиночку или мелкими группами скрывались в болотах, лесах, горах от врага. Иногда это голодное, холодное бегство переходило в героическую борьбу со страхом смерти, которым враг изматывал изо дня в день, из месяца в месяц загнанных в дебри людей.
Но для нас после трех славных рейдов в этом окружения было что-то обидное.
Хотя мы и знали, не могли не знать осенью 1943 года, что в бою пехоты против танков многие лягут здесь навеки, мы дали команду - в атаку!
Организовать атаку мы не успели... Нужно было еще хотя бы 5-10 минут, чтобы распределить между командирами сектора шоссе. А в это время позади, на той стороне болота, где час назад мы бросили возы и слабых лошадей, шквальным огнем ударили пулеметы, автоматы, раздались взрывы гранат с высотки, оставленной майором Дегтевым, полетели в небо ракеты.
Некоторые, явно шальные очереди попали и в нашу сторону.
Думать было некогда, организовать атаку не пришлось.
Вася командовал где-то слева:
- Вперед!
Рядом со мною был комиссар Мыкола. Я крикнул ему:
- Держись за мной, подгоняй ребят, чтобы не залегли. Иначе гибель. Только вперед! В случае чего, принимай команду. Только не останавливаться.
- Только вперед! - подхватил чей-то голос рядом. Я увидел соломенный брыль нашего проводника.
Вся группа пошла на прорыв, ориентируясь по столбам шоссе. Мы поспели вовремя. Смяли, передушили, перебили прикладами и ножами еще спящих в снопах фашистов... И только проскочили шоссе, как с боков почувствовали клещи немецких танков. Но они уже не могли нас зажать. Это были клещи, хватавшие пустое место, вернее, больно прищемившие наш хвост... С каждым шагом, с каждой перебежкой мы все дальше уходили на внешнюю сторону кольца.
И уже совсем шальной снаряд из танковой мелкокалиберной пушки отомстил нам за неудавшуюся врагу, так искусно организованную ловушку. Трасса, оранжевая, словно бархатный канат, преградила нам путь... и где-то недалеко, мягко шлепнувшись, погасла.
- Ой, мамцю моя! - жалобным восклицанием отозвалось впереди. Я сразу узнал голос нашего проводника. Он лежал, уткнувшись лицом в землю, раскинув белые-белые руки. На шоссе вспыхнула ракета. Темное пятно на сорочке росло, расползалось.
- Переверните меня... - попросил он.
Доктор Циммер исполнил его просьбу.
- А, товарищ командир...
В груди у него забулькало, страшно и громко.
- Умрет через две-три минуты, - шепнул мне доктор.
Мимо пробегали наши, припадая к земле при частых вспышках ракет.
Танки продолжали бешено обстреливать цепь, но, выскочив на шоссе, они переносили огонь дальше. Снаряды и пулеметные трассы уже давали перелет.
Белая рука поднялась в воздухе, словно звала на помощь. Я нагнулся...
- Ну, ось... мы вместе с вами, пане-командире... брали Берлин... еле слышно прохрипел профессор. - Берлин бралы...
Через две минуты он скончался.
В лесу шла сумасшедшая стрельба. Слышалось ржание раненых лошадей, похожее на детский плач. Молча, бегом двигалась колонна...
С высоток за болотом взлетали ракеты. Но они уже не освещали нас. Танки близко, но неровности почвы спасали. Пули проходили невысоко, почти на уровне головы, но как только пулеметчик снижал обстрел, - они ударялись о спасительный бугорочек, всего на полметра возвышающийся на горизонте, и взмывали вверх. Люди, сгибаясь, перебегали к нам в лощину.
