Петр Шелест - Да не судимы будете. Дневники и воспоминания члена политбюро ЦК КПСС
Была ли альтернатива Брежневу? Ситуация была такая: два человека было. Вначале говорили о Подгорном и Косыгине. Но Косыгин сразу отказался, сказал, что он не партийный работник и после Никиты Сергеевича не сможет… И Подгорный тоже сказал, что после Никиты Сергеевича садиться на его место не имеет морального права.
О Брежневе и речи не было. Его Подгорный назвал…
Как я уходил на пенсию? Поработал я год почти в Москве заместителем председателя Совета министров СССР. Началось гонение на моих сыновей.
Мой сын старший, Борис, был полковником, начальником военной кафедры в институте инженеров ГВФ — так его из Киева послали в Ворошиловград начальником отряда дальней авиации, чтобы убрать из Киева.
Младший сын, Виталий, доктор физико-математических наук, член-корреспондент Академии наук Украины, был заместителем директора Института теоретической физики. А директором был Боголюбов Николай Николаевич, известный ученый. Он в Москве жил, но числился директором в Киеве, а мой младший сын там вел все хозяйство. И вот начали подкапываться, почему он там вместо директора. А директора назначала Москва: ведь институт Москве подчинялся! Начали его преследовать за «излишества» при строительстве института. Но он и не корректировал эти «излишества», а выполнял указания из центра. Вот такие дела пошли. Вот до этого дошли Брежнев и его «команда».
Я им говорил — Брежневу, Суслову: «Что вы делаете?» А мне вместо разговора о сыновьях — про политику. Я выпустил книгу на Украине. За эту книгу мне приклеили ярлык «националиста». А книга эта называлась так: «Украiно наша радянська» — «Украина наша советская». Что я там писал? Исторические факты излагал — еще со времен Богдана Хмельницкого, исторические сведения о Запорожской Сечи. Об экономике, о географическом положении Украины, давал описание областей и т. д., какая область чем интересна…
«Почему она вышла на украинском?» — спрашивали меня одни. «Ты казачество воспеваешь», — обвиняли меня другие.
«Ты сам ее читал?» — спрашивал я Суслова. «Нет, не читал», — говорит. (А что Суслов мог прочитать, если она вышла на украинском языке?) «Мне ее докладывали», — говорит. Ну, это же совсем другое — докладывать или читать!
Я не был казаком. Мои предки были казаки. Дальние предки мои — дед, прадед были казаки. Я говорю как-то Брежневу: «А ты знаешь, что сделали казаки в Отечественную войну 1812 года?» — «А что?» — «Первые вошли в Париж!» — «Да что ты?» — «Да, да, а ты не знаешь».
Ну, в общем, такая возня шла. Посмотрел-посмотрел я, а тут и здоровье начало пошаливать… Я и написал заявление об уходе. Сам написал. У меня копия этого заявления есть. На имя Брежнева. Там сказал и про гонения на сыновей и что это я считаю низостью. Написал, что критика меня за книжку идет недостойная.
А когда написал заявление, мне говорят: «Не надо». — «Нет, — говорю, — надо! На пленум я не пойду, не в состоянии и не пойду». (У меня действительно был сердечный приступ — до такого состояния довели.)
Мне потом рассказывали, что на пленуме Брежнев сам зачитал мое заявление, выбросив то, что я написал по поводу сыновей. Многие делегаты были удивлены, но что ж делать, если «сам» подал заявление, — и «утвердили». Так я ушел — «по болезни». На пенсию — «по состоянию здоровья», хотя был здоровее всех их, вместе взятых.
Год я после этого не работал. Потом, думаю — надо пойти куда-то поработать, иначе, грубо говоря, загнешься скоро. Куда я только не ходил, спрашивал о работе (только на заводы ходил!) — все «согласны». Принимали хорошо, а потом: «Петр Ефимович, сейчас, понимаете, мест нет. Ну, подождите. Попозже будет работа». Оказывается, табу было наложено на мое имя. И слежка страшная за мной была установлена такая, что вплоть до того — когда бы и куда бы я ни ехал, у меня «на хвосте» всегда машина «сидела». А водитель у меня был из «органов» тоже. Он говорит: «Петр Ефимович, за нами «хвост» идет». Я говорю: «Ну, Толя, давай где-нибудь сбросим «хвост» этот». — «Ну, сейчас оторвемся. Я же знаю, как это делать». Вот так.
Надоело мне это. Я позвонил Брежневу, говорю: «Что ты делаешь? Я хочу работать». — «Ну, давай, мы дадим тебе пост начальника главка». — «Никакого начальника главка. Я хочу идти на завод работать!» — «Да что ты, на завод?» — «Да, — говорю, — на завод. Среди рабочего класса, там истина, а не среди вас». Он говорит: «Ну ладно, я даю согласие. Как с Устиновым договоритесь, так и будет».
Ну, я Устинову позвонил, зашел к нему. «Мы в Министерстве обороны подберем тебе хороший завод». Я говорю: «Нет, я в Министерство обороны не пойду. В Министерство авиационной промышленности я пойду, там работал я директором завода, там меня знают». Позвонил он министру, тот подъехал в ЦК и меня уговаривал взять серийный завод, чтобы самолет сериями выпускать. «Это чтобы ваши мальчики меня били? Нет. Вы мне дайте что-нибудь полегче». — «Ну, директором завода?» — «Нет!» И я пошел начальником опытно-производственного конструкторского бюро.
Там 4,5 тысячи работало людей. Конструкторы заготавливали чертежи, а я делал самолет — опытно-конструкторский образец и отправлял на серийный завод. Так я там проработал десять лет. Да. И получал я денег «много»… аж 50 рублей! (Смеется.) Потому что 450 у меня пенсия, и я должен был отказаться от зарплаты и получать 450 рублей пенсии и 50 рублей из зарплаты, потому что «потолок» был поставлен 500 рублей!
И только в восемьдесят пятом году я закрыл эту «лавочку». И с 1985 года дома. Министр на память оставил удостоверение постоянное, чтобы на любое предприятие Министерства авиационной промышленности я мог без пропуска проходить.
* * *Национальный вопрос в любой республике никогда не снимался. Что значит национальный вопрос? Национальный вопрос — это быт, уклад, жизнь… Из поколения в поколение передается. И тут хочешь не хочешь, а идешь по стопам исторического развития нации.
Я уже говорил, что я сам украинец и родился на Украине. Так что все мое детство прошло среди украинской «мовы». Потом, когда я был в армии, учился, говорил в основном по-русски. И отец часто разговаривал на украинском языке, только «ломаном». Отец у нас, хоть и был чистокровным украинцем, но разговаривал больше по-русски. Почему? Потому что он двадцать лет был в армии, и за двадцать лет все это «выветрилось». А мать была истинная такая украинка, только на украинском языке разговаривала. Ну и старшая сестра и окружение моего возраста тоже на украинском языке разговаривали.
Что первое я в свое время сделал, когда стал возглавлять партию на Украине? Я встретился с писателями. Писатели особенно чувствительны были к вопросу об украинском языке. Были писатели, которые писали на русском языке, были писатели, которые писали на других языках. Но основная масса писала свои книги на украинском языке.
А как я встретился? Готовился съезд писателей Украины. Мне предложили выступить там. Так я штудировал несколько дней украинский язык, потому что украинский язык он и певучий, и сложный, и у него есть своя специфика, да и подзабыл кое-что.
Ну а для того, чтобы разговаривать с писателями в форме доступной и откровенной, встречу решил провести на теплоходе. И мы поехали по Днепру, к могиле Шевченко. Разговаривали на украинском языке. Спорили. Там и другие вопросы возникали, не только о языке. Были и такие, что Украину чуть ли не советской колонией называли и так дальше. Ну, тут у меня факты: я же работал во многих местах Украины и России. Информации было достаточно. Тут я оппонентов клал на обе лопатки. Фактами разбивал эти утверждения.
Я уже писал, например, о книге Дзюбы. А получилось, что некоторые писатели, такие, как Гончар Олесь, отказались участвовать в кампании против этой книги. Но это же дело каждого! Против Гончара выступили мои товарищи по ЦК, хотели его вывести из состава ЦК и т. п. Я поехал тогда в ЦК КПУ посоветоваться с Подгорным. Рассказал ему. Он говорит: «Петро, держись линии такой, какой ты держался. Украина и Россия, если они разделятся, то нет и Союза. Нет Союза! На кого же, как не друг на друга нам равняться?»
В свое время говорили, что, когда я был в Киеве, там проводилась «украинизация». Например, мол, все преподаватели обязаны были говорить только на украинском языке. А как было дело. Рекомендация была такая только тем преподавателям, которые знают украинский язык, и в аудитории, которая понимает украинский язык. В целом же пользоваться украинским и русским языком равноправно.
А сам украинский народ, трудящиеся — рабочие, крестьяне, интеллигенция — в большинстве интернациональный народ.
Национализм — это страшно. Против него государство должно уметь и власть употребить. О массовом национализме в наше время и речи не было. Фактов таких просто не было. Я не мог не знать, потому что разведка работала, КГБ работал. Были свои люди, были завербованные люди. Что ж тут скрывать? Нечего тут скрывать. Были специальные люди, завербованные КГБ как осведомители. Это вполне закономерно. Никакая страна без разведки и контрразведки не может жить. Не может жить! Это — глаза и уши государства.
