А Спиридович - Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 годов
В то же время, как во Пскове осведомляли Ставку о разговоре Главкосева с Родзянко, сам Родзянко делал о нем сообщение Временному Комитету Гос. Думы. В комнате присутствовало при этом, по словам Шульгина, человек восемь, считая его и Милюкова. Родзянко прочел ленты разговора и прочел телеграмму от генерала Алексеева, который, по словам Шульгина, "находил необходимым отречение Государя Императора ("Дни", стр. 237).
Присутствовавшие находили, что отречение необходимо. В тот момент приехал А.И. Гучков, который, как председатель Военной комиссии, всё время объезжал полки и вокзалы и принимал меры обороны Петрограда. Гучков был особенно возбужден и взволнован, так как его автомобиль только что был обстрелян солдатами и ехавший с ним князь Вяземский был убит. Гучков горячился, что положение ухудшается с каждым часом. Анархия растет.
С минуты на минуту можно ожидать резни всех офицеров. Надо что-то делать. Надо совершить нечто, что сразу бы изменило всё положение и спасло бы и офицерство, и династию, и монархию. Необходимо отречение Государя.
Надо дать России нового монарха, с которым бы примирился "народ". Гучков, давно мечтавший об отречении Государя, предлагал собравшимся послать его к Государю просить отречения в пользу Наследника. Он заявил, что если Комитет не решится на этот шаг, то он, Гучков, все равно выполнит его на свой риск и страх. Присутствующие решили, что Гучков поедет, как уполномоченный от Временного Комитета Гос. Думы. Гучков просил послать с ним еще кого-нибудь. Вызвался ехать Василий В. Шульгин, монархист. Никто не протестовал. Позже Шульгин писал:
"Мы обменялись еще несколькими словами. Я постарался уточнить. Комитет Государственной Думы признает единственным выходом из данного положения отречение Государя Императора, поручает нам двоим доложить об этом Его Величеству и, в случае его согласия, поручает привести текст отречения в Петроград. Отречение должно произойти в пользу Наследника Цесаревича Алексея Николаевича. Мы должны ехать, конечно, в полной тайне". ("Дни".) В шестом часу утра А. И. Гучков и В. В. Шульгин покинули Таврический Дворец и затем сумели уехать во Псков.
Во Псков в лице их ехали не выбранные делегаты от Государственной Думы, как то думают многие и поныне, а два добровольца-политикана, на поездку которых согласились семь или восемь усталых, растерявшихся членов Временного Комитета Государственной Думы, во главе с Родзянко и Милюковым....
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ.
С утра 2 марта в Царскосельском дворце царила большая тревога. Из города шли слухи, что готовится нападение на дворец. На Павильоне ночью взбунтовалась рота Железнодорожного полка, охранявшая Павильон и пути к нему. Убили двух офицеров; рота ушла в Петроград. Из Петрограда сообщили, что толпа разгромила и подожгла дом Министра Двора графа Фредерикса, считая что он немец. Толпой громил руководил красавец артист, любимец провинциальных сцен Мамонт Дальский. Он вдруг сделался анархистом и стал во главе одной из банд. Дальский не стеснялся хвастаться позже, какие вещи он отобрал для себя из квартиры Фредерикса и в их числе громадное чучело медведя, стоявшее при входе. Больную графиню едва спасли и увезли в один из госпиталей.
В 11 часов утра генерал Гротен, в присутствии графа Бенкендорфа, вручил Императрице пакет от В. К. Павла Александровича. Граф прочитал Ее Величеству заключавшийся там акт. То был как бы манифест с обещанием конституции после окончания войны. Императрица выслушала документ, ничего не ответила и спрятала его.
В тот же день в письме Государю Императрица уделила этому документу такие строки: - "Павел, получивший от меня страшнейшую головомойку за то, что ничего не делал с гвардией, старается теперь работать со всех сил и собирается спасти всех нас благородным и безумным способом: он составил идиотский манифест относительно конституции после войны и т. д."
Но Великий Князь, несмотря на отказ Императрицы подписать тот манифест, сам подписал тот документ, собрал под ним подписи нескольких членов династии и отправил его в Государственную Думу. Там документ был принят Милюковым. Он прочитал его, сказал что-то и спрятал его в карман. Великий Князь не ограничился этим. Услышав о проекте отречения Государя, Вел. Князь написал Вел. Князю Кириллу Владимировичу следующее письмо:
"Ты знаешь, что я, через Н. П. все время в контакте с Государственной Думой. Вчера вечером мне ужасно не понравилось новое течение, желающее назначить Мишу регентом. Может быть это только сплетни, но мы должны быть на чеку и всячески, всеми способами сохранить Ники престол...
Если Ники подпишет манифест о конституции, то ведь этим исчерпываются все требования народа и Временного Правительства. Переговори с Родзянко и покажи ему это письмо. Крепко тебя и Дюкки обнимаю. Твой дядя Павел".
Вел. Кн. Кирилл Владимирович ответил следующим письмом:
"Дорогой дядя Павел. Относительно вопроса, который тебя беспокоит, до меня дошли одни лишь слухи. Я совершенно с тобой согласен, но Миша, несмотря на мои настойчивые просьбы работать ясно и единогласно с нашим семейством, прячется и только сообщается с Родзянко.
Я был все эти тяжелые дни один, чтобы нести всю ответственность перед Ники и родиной, спасая положение, признавая новое правительство. Обнимаю. Кирилл. 2 марта 1917 г."
Поведение в те дни Вел. Кн. Кирилла Владимировича вообще и, в частности, его желание; чтобы роты Гвардейского экипажа ушли из Ц. Села в Петроград, находили во дворце самое строгое неодобрение. И вдруг больно всех ударило сообщение, что и последние две роты экипажа (1 и 3) ушли в Петроград. Одна из Александровки, другая с Павильона. Но все 17 офицеров батальона (за исключением молодого Кузьмина), во главе с ком-ром батальона Мясоедовым-Ивановым, явились во дворец в распоряжение Ее Величества. Во дворец же было принесено и сдано знамя экипажа, при котором находился мичман Черемшанский.
Вечером Императрица вышла к офицерам, поблагодарила их за преданность и верную службу и высказала пожелание, чтобы офицеры вернулись в Петроград в свою часть.
Офицеры исполнили желание Ее Величества и в следующие же дни подверглись преследованиям, а некоторые и арестам.
Поздно вечером Императрица написала два одинаковые письма Государю и вручила их молодым офицерам: Соловьеву и Грамотину, пообещавшим доставить их Его Величеству.
Императрица писала:
"...Всё отвратительно и события развиваются с колоссальной быстротой. Но я твердо верю и ничто не поколеблет этой веры - всё будет хорошо.... Ясно, что они хотят не допустить тебя увидеться со мною прежде, чем ты подпишешь какую-нибудь бумагу, конституцию или еще какой-либо ужас в этом роде".
О членах Царской Семьи и о близких служащих Царица писала:
"Борис уехал в Ставку. Георгий в Гатчине, не дает о себе знать и не приезжает. Кирилл, Ксения, Миша не могут выбраться из города, Твое маленькое семейство достойно своего отца. Я постепенно рассказываю о положении старшим и Корове... Беби я сказала лишь половину... Все в отчаянии, что ты не едешь. Лили - ангел, неразлучна, спит в спальне. Мария со мной... Гротен совершенство. Ресин спокоен. Старая чета Бенкендорф ночует в доме, а Апраксин пробирается сюда в статском. Я пользовалась Линевичем, но теперь боюсь, что и его задержали в городе. Никто из наших не может приехать... Все мы бодры, не подавлены обстоятельствами, только мучаемся за тебя и испытываем невыразимое унижение за тебя, святой страдалец. Всемогущий Бог да поможет тебе..."
Царица просила Государя носить крест Распутина, "если даже и неудобно, ради моего спокойствия." То было последнее письмо.
