Радикальная война: данные, внимание и контроль в XXI веке (ЛП) - Форд Мэтью

Эта реальность воспроизводится с помощью технологий, сетей и компаний социальных медиа, на которые так полагаются миллиарды людей. Эти новые информационные инфраструктуры формируют основные столпы социальной жизни, идентичности и работы. Однако люди мало что понимают в кодировании и алгоритмах, которые обеспечивают работу этих платформ и позволяют троллям, фейкам и хакерам манипулировать вниманием. Как следствие, наше восприятие мира находится в состоянии антиутопического кризиса. Реальность и ее репрезентация, похоже, рухнули, перевернувшись друг в друга, что ставит под вопрос формирование смысла и понимание последствий войны. Далее мы исследуем, как мы оказались в таком положении и что это означает для войны и общества.

ПОНИМАНИЕ НОВОЙ ЭКОЛОГИИ ВОЙНЫ

Война в XXI веке носит партисипативный характер. Это война без посторонних. Под этим мы подразумеваем, что процесс объединения людей и их цифровых устройств в сеть сделал их одновременно и участниками, и объектами военных действий. В одно и то же время люди могут записывать ход войны и невольно передавать данные, которые полезны тем, кто занимается разработкой целей для поля боя. Web 2.0, умные устройства и IOT создают новые "архитектуры участия", позволяя широкому кругу участников - военным, государствам, журналистам, НПО, гражданам, жертвам - высказывать свое мнение и участвовать в военных действиях немедленно и постоянно (Merrin 2018). Но сам акт участия разрушает границу между теми, кто наблюдает за войной, и теми, кто в ней участвует, убаюкивая акторов ложным ощущением того, что они активны, что они что-то меняют, создавая зыбкие ожидания того, что информация превращается как в знание, так и в действие. Постоянно производя и перерабатывая данные, эти участники-комбатанты делают возможными новые виды и новые масштабы войны. В результате традиционные параметры войны, когда войны велись за режимы, религию, территорию и экономику, изменились вокруг цифрового индивида. В то же время наше ежедневное взаимодействие с цифровыми устройствами и сетями породило избыток данных, открыв возможность для тех, кто хочет использовать их в целях слежки, охраны порядка и ведения войны.

Хотя мы все еще можем видеть отголоски медиаэкологии двадцатого века, в которой различные элиты могли управлять вниманием аудитории с помощью вещательных СМИ, в двадцать первом веке цифровой индивид занимает место в среде, где данные переделывают и вытесняют центральную роль МСМ. Цифровые индивиды теперь обладают технологией, позволяющей им производить и потреблять материал, созданный ими самими и другими. Это привело к тому, что люди стали создавать свои собственные медиаканалы, размещенные на таких веб-платформах, как YouTube. Это предвещает переход от давних властных отношений, сформулированных в терминах контроля внимания к СМИ, к тому, что мы рассматриваем в терминах контроля внимания к данным. Это привело к смещению позиции вещателя и замене ее позицией пользователя, который теперь играет центральную роль в создании и передаче нарративов и связанных с ними метаданных. Эти изменения сигнализируют о появлении того, что мы называем новой экологией войны.

Одним из плодотворных способов осмысления этих изменений является размышление Бенджамина Х. Браттона о том, как вычисления планетарного масштаба изменили геополитическую реальность (Bratton 2016). Браттон предлагает модель, которую он называет "стек", которая не только предлагает "альтернативную геометрию политической географии", но и требует, чтобы мы "составили карту новой нормальности" (Bratton 2016, p. 4). Таким образом, новая нормальность "новой экологии войны" - это быстрое возникновение гиперсвязанной среды, в которой информатизация разрушает традиционно различимое разделение между акторами, репрезентациями и актами войны. Следовательно, гиперсвязь теперь является одновременно мгновенной и асинхронной, сжимая время в постоянное "сейчас", которое лучше всего представлено в лентах социальных сетей, которые удерживают пользователей в моменте и вытесняют МСМ.

В этой главе мы покажем возникновение этой новой нормы, динамической парадигмы или "экологии" войны, чтобы начать понимать, как понимать Радикальную войну. Мы адаптируем термин "экология" из давней традиции работы над "медиаэкологиями" (McLuhan 1964; Postman 1970; Fuller 2007) и опираемся на Эндрю Хоскинса и Джона Туллока, которые определяют медиаэкологию как

воображаемые медиа (как и почему медиа представляют себе мир в рамках определенного периода или парадигмы и каковы их последствия) и наши воображаемые медиа дня (как медиа становятся видимыми или иным образом в этом процессе придания миру понятности), в которых некоторые экологии воспринимаются как изначально более "рискованные", чем другие, новостной общественностью, журналистами, политиками и учеными. (2016, p. 8)

Наша разработка "новой экологии войны" учитывает эти влияния, но идет дальше. Мы используем этот термин, чтобы предложить новый способ изучения того, как война полностью насыщается данными, ведется и переживается в рамках "информационной инфраструктуры", которая смешивает человеческое и нечеловеческое (Bowker and Star 2000). Новая нормальность дестабилизирует старые способы репрезентации и доверия, оставляя знания о войне и ее понимание в состоянии потока. Цунами цифровых нарративов запутало аудиторию и МСМ в том, какой версии событий верить. В результате война стала казаться более текучей, соприсутствующей, постоянной, непосредственной, а в том объеме противоречивых материалов, который сейчас доступен, не поддающейся осмыслению. В результате, имея крайне политические и весьма спорные результаты, она также привела к появлению новой экономики данных, получающей прибыль от сбора, хранения, агрегации, взлома, покупки и продажи персональных данных. Это мир вездесущего наблюдения, в котором большинство наших действий "по крайней мере, имеют возможность быть замеченными, записанными, проанализированными и сохраненными в банке данных" (Cheney-Lippold 2017, p. 4).

Не менее важно и то, что, создав условия для партисипативной войны (см. Приложение), эта глава показывает, как технологи из Силиконовой долины нарушили традиционные для двадцатого века формы военно-гражданских отношений. Ранее эти отношения зависели от четкого разграничения между теми, кто носит военную форму, гражданским обществом в целом и политиками, перед которыми отчитывались военные. Однако, отстранив стороннего наблюдателя от войны, традиционные модели военно-гражданских отношений вынуждены бороться с технологами, перекраивающими отношения между вооруженными силами и обществом. Когда в войне участвуют все, как отличить гражданское лицо от комбатанта? Это изменение, как никакое другое, оказывает радикальное влияние на то, как мы должны думать о войне в XXI веке.

В этой главе мы попытаемся определить основные черты новой экологии войны и объяснить, как она контрастирует с более старым способом концептуализации войны и медиа, принятым в двадцатом веке. Это позволит создать основную аналитическую базу для изучения того, как наши поля восприятия стали полностью насыщены процессами дигитализации и датафикации. В результате старые способы репрезентации нарушаются и требуют от нас заново задуматься об изменчивости знания в связи с легитимностью войны, как она изображается в истории и памяти. В то же время, показывая, как старые модели военно-гражданских отношений нарушаются моделями партиципативной войны, мы закладываем основу для того, как мы исследуем данные, внимание и контроль в остальной части книги.

Экология старой войны

Исследователи медиа и репрезентации стремятся подчеркнуть важность медиатизации современных военных действий (Cottle 2006; Hoskins and O'Loughlin 2010; Maltby 2012; Patrikarakos 2017; Singer 2018; Merrin 2018). Однако для многих стратегов и ученых, занимающихся вопросами значимости военной мощи, СМИ, как правило, рассматриваются как вспомогательное средство по отношению к основной деятельности военных, направленной на достижение военных целей правительства. Однако по мере того, как противники стали активнее использовать Интернет для распространения своих сообщений, вооруженные силы демонстрируют все большую озабоченность информационной средой и развивающимися отношениями между войной и ее представлением в СМИ. Как следствие, идентификация и обозначение новых моделей конфликта стали множиться. В основном эти анализы проводятся в рамках парадигмы двадцатого века о войне и СМИ, где доминирующая модель строится в терминах вещательных СМИ, а не индивидуального участия. В результате ученые склонны искать преемственность с существующими интерпретациями войны, объясняя новое проведением параллелей с прошлым в надежде, что вооруженные силы смогут реорганизовать себя для более эффективного управления риском, случайностью и неопределенностью.