Лев Князев - Лицо бездны
- ЕБЦУ, - товарищ капитан.
- Нельзя ли без юмора? - строго взглянул Серегин. Давай сюда. И прочитал вслух: "Если нет другого выхода, прорезайте обшивку, обеспечьте сохранность системы".
Капитан посуровел и, не удостоив радиста взглядом, буркнул:
- Вы свободны...
...Погода портилась на глазах. Чертыхнувшись, Виктор Геннадьевич закрепил себя двойным беседочным узлом и полез за борт. Ткнул электродом в металл и тут же волна окатила его сзади.
- Как напряжение в цепи? - крикнул сверху электромеханик. Сварщик, помотав головой, продолжал резать, не останавливаясь. Электрод сгорел, он выбил его из державки, протянул руку - кто-то тотчас сунул ему другой электрод. Засверкала дуга. Прыгавшая у борта перевернутого буксира спасательная шлюпка подскочила на волне и ударила сварщика по ногам, он сорвался, закачался на страховочном конце.
- Да отцепите вы ее, заразу!
- Как отцепишь, если шлюптали у нее внутри! - боцман спустился на моторный бот спасателя, подошел к перевернутой шлюпке с кормы. Приготовив капроновый конец, он перевалился через борт и долго ловил момент, пока не закрепил трос за скобу на киле шлюпки.
- Пошел! - скомандовал он сидевшему за рулем мотористу. Моторка оттянула норовистую шлюпку от борта. С полчаса сварщик работал спокойно, но вдруг конец оборвался, освобожденная шлюпка шкодливо запрыгала к буксиру, и, достигнув борта, подскочила и снова клюнула сварщика по нотам. Поминая всех святых, Геннадий Викторович вылез на днище, растер мокрое замерзшее лицо обеими руками.
- Сколько время-то? - спросил он у электромеханика.
- Третий час. Пообедать съездишь на спасатель, Геннадий Викторович?
- Половину еще не прорезал, - мотнул головой сварщик. - Не пропадем и без обеда.
Только ж уберите вы эту заразу! - ругнулся он на шлюпку.
Предательски ластясь, вода подступила к швеллеру, на котором он примостился. Максим подогнул под себя ноги, оперся рукой о холодную, покрытую ледяной бахромой трубу и поднялся, застонав от нестерпимой боли, пронзившей спину. Показалось, кто-то большой и жестокий неумолимо вталкивает в него выше поясницы толстый кол и медленно ворочает его, приближаясь снизу к сердцу. Максим согнулся, снова выпрямился, пытаясь найти какое-то положение, при котором боль стала бы хоть чуточку слабее, а она нарастала. Когда-то он страдал от зуба - но что зуб по сравнению с этой азиатской пыткой! Нет сил даже застонать, произнести хоть слово. Он обливался холодным потом, извиваясь в муках. Мама! - прохрипел он в тоске. И вопль этот прошел сквозь металл и атмосферу, достиг сердца матери в далекой белорусской деревне. Она растерянно замерла с полным подойником в руке посреди двора. Оглянулась на хлев - в раскрытую дверь глядела ей вслед добрыми глазами, помахивала хвостом только что подоенная Манька.
- Што, мам, помочь? - окликнул с крыльца дома Витька, младшенький, оставшийся после школы в селе механизатором. Не поехал вслед за Максимкой искать счастья за морями-океанами, и слава богу, при матери. И Максимку бы женить, дом бы правление дало, механики здесь вот как нужны, к чему нам эти загранки. - Пошла мать, затосковав по старшенькому. Спасибо, обещал после рейса навестить, отдохнуть. Что-то даже непонятное добавил: "Жди, мама, в феврале меня и, мажет, еще кого". Женится на Востоке, так и бог с ним, лишь бы дал им бог счастья... В эту минуту сын ее, стеная от невыносимой боли, шагнул в ледяную воду и сразу погрузился по грудь. Раскаленная игла пронзила его от пяток до затылка. Господи, нет больше сил! - прохрипел он и нырнул с головой, вдохнул в себя Бездну, но какая-то сила отторгла его. Судорожно дернувшись, он вынырнул в темноту, закашлялся, уцепился обеими руками за ледяной прут, встал на ноги.
И увидел свет над головой. Прерывистая, неровная малиновая полоска уже почти сомкнулась, обрисовав прямоугольник. Как же он забыл, что ребята уродуются в ледяном шторме, спасая его. А он распустил нюни, и чуть не подвел их. Максим выбрался на швеллер (вода уже накрыла его тонким слоем), помотал головой - и словно пробка хлопнула в ухе - услышал шаги людей вверху, на днище, и клацанье металла, и даже голоса. Да, и голоса он слышал! Дождусь, выберусь! - приказал он себе. Ладно, что не долго был в воде - переохладишься, никакой доктор не оживит. Ишь, сволочь, приманила меня! - погрозил он разовым язычкам плескавшей под ним Бездны. И вдруг осознал, что боль исчезла так же внезапно, как началась. Все ясно, сказал он себе, это почки. Застудился, как дед Пятрок, он тоже, бывало, катался по полу во время колик и тихо стонал, пока мама не спаивала ему лекарство. Дедуля, я в тебя, будь спокоен. Гранатами нас не добили, тем более водой. Викуля, жди, я приду! Он не произнес вслух ни слова, но молодая девушка в далеком прибрежном городе вдруг почувствовала себя лучше и улыбнулась, и включила сверкающий никелем и пластиком ШАРП.
Дмитрий ввалился в прихожую большой, пышущий здоровьем и уверенностью. Протянул Виктории тяжело нагруженную сумку.
- Принимай добавок к чаю! Здравствуй!
- Привет, Дмитрий Иванович, - улыбнулась она. - А сумку поставь вот сюда, раздевайся.
- Снова по имени-отчеству! - смеялся он, проходя вслед за ней в комнату. А как же насчет любимый и родной? Или я что-то не так расслышал? О, у тебя Шарп! - подошел он к установленному на отдельном столике магнитофону. Можно включить? Щелкнул клавишей, Хампердинк запел о несостоявшейся любви. Староват, староват репертуар, - говорил он, оглядывая комнату и Викторию и, как видно, не зная, куда приткнуть большие руки с красными кистями. Протянул их к Виктории. - Как насчет ваших великих добрых слов, Виктория Михайловна?
Она показала ему на стул.
- Садись. И не делай вид, что ты такой несмышленыш, которому все надо объяснять, ты ведь не такой?
- Наверное, - согласился он, устраиваясь на тяжело заскрипевшем диване. Но, может быть, в честь приятного для тебя события все же попьем чаю?
- Еще бы! - согласилась она. - Дима, ты посиди спокойно, если хочешь, вон журналы, а я пока все сделаю... - Она принялась накрывать на стол. Дмитрий полистал прошлогоднюю "Америку", отложил журнал.
Сионистская агитка, - он сжал губы, следя глазами за Викторией. Она разлила по чашечкам кофе, уселась, кивнув на стул напротив себя.
- Устраивайся ближе, поговорим, чтобы вое было ясно.
- Может, воздержимся от выяснений? - осторожно сказал он, пересаживаясь с дивана.
- Хорошо, воздержимся. Бери там сахар или конфеты, печенье... и знаешь, после твоего звонка и особенно вот сейчас стало так хорошо, спокойно, что даже стыдно, - проговорила она, глядя на него извиняющимся взглядом. Понимаю, там ему ужасно, а я веселая, какая-то глупая, бабская уверенность, что с ним все в порядке. Но ведь его спасут, правда, Дмитрий?
- Еще бы! - сказал он. - Извини, я все же не могу. Такая встреча! - он поднялся и принес из прихожей свою сумку, извлек бутылку дорогого коньяка и две коробки конфет.
- Я не буду! - поспешно сказала Виктория.
- Знаю... - Он налил в фужер, кивнул ей и залпом вылил в рот коньяк. Усмехнулся. - Раньше, чем ты думаешь. Быть может, уже сейчас он извлечен оттуда, растерт спиртом, напоен чаем и лежит под теплым одеялом, воображая будущее свидание с красивейшей женщиной планеты Земля...
- Скажи, а мы сразу узнаем, когда его спасут? - потянулась она к нему, как ребенок тянется к доброму и сильному дяде, который может исполнить любую мечту.
- Это я тоже продумал, дорогая Виктория Михайловна. - Он налил и выпил еще один фужер. - Я оставил твой телефон Юрьеву - и как только он получит радио-мессидж (сообщение), он брякнет сюда обрадовать нас... То есть, тебя, разумеется.
- Ну насчет этого - его заслуги нет.
- Дима, прости, что так получилось. - Я в самом деле не ожидала, что парень окажется совершенно необыкновенным. И потом он так ко мне относится!
- Понимаешь, немало я слышала всяких комплиментов, а он просто сказал - и я поверила.
- Думаешь, мне так интересно все это.
- Извини, больше не буду. Но ты должен понять, что дело не в его внешности или служебном положении. Успокойся, насчет этого ты его переигрываешь!
- Спасибо, - сказал он, потягивая кофе.
- Я даже не помню, какой у него нос, какого цвета глаза, веришь?
- Картошкой, водянистые, я все отлично помню. Робкий малый к тому же...
- Не унижай себя, Дмитрий, - сдвинула она брови. - Мне все это неважно, пойми. Но мы вот ехали тогда и спорили с одним Квазимодой... Со стармехом... Виктория, торопясь, стала рассказывать о той поездке в "Икарусе". Про то, что есть, оказывается, люди, которые разуверились во всем. Ну, буквально ничему не верят, начиная от Маркса, кончая начальником пароходства. Они видят на улице неполадки и говорят: в нашей Системе - все так! Вспоминают обиду или слушают жалобу и говорят: не добивайтесь правды, в нашей Системе это бесполезно. Послушать их - так никакого просвета, складывай ручки таракашкой и умирай. И вот мы - я и Максим - спорили с ним всю дорогу, доказывали, почему он в корне не прав, что, если видишь непорядок, надо бороться до конца, что его разочарование, в конце концов, это от усталости, возраста, вздорного характера. Почему его и прозвали Квазимодой...
