Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня)
- Добро, Борис Федорович, понял я. Но когда же, в кое время, из Москвы-то ехать нам?
- Через семь дней готово будет все, и вы тронетесь с государевой грамотой в путь... Ну, что ж ты опустил глаза, ровно девица красная? Что скажешь ты мне?
Зарумянившееся, смущенное лицо молчаливого Игнатия рассмешило Годунова.
- Да ты и впрямь не девица ли? Чего же ты молчишь?
- Батюшке государю сие угодно! Что могу сказать я?!
- Хочешь ли сам-то побывать в чужой земле?
- Кабы недельки две обождать? - робко произнес Игнатий.
Годунов удивленно вскинул бровями.
- Чего ждать? Зачем?
Игнатий замялся, щеки его зарделись румянцем сильнее прежнего.
- Никиту бы Васильевича хотелось мне повидать... Скоро, бишь, он прибудет домой... Стрельцы пришли тут из Ярославля...
Борис Федорович, слегка усмехнувшись, спросил:
- А зачем тебе понадобилось видеть Никиту Васильевича?
Игнатий, совершенно растерявшись, сказал:
- Так... хотелось бы повидаться... Привык я к нему.
- Вот приедешь из Рима и повидаешься, а мы тут богу помолимся, благодарственный молебен отслужим Никите-мученику за то, что он сберег жизнь моему дядюшке... Государь наказал Шевригину через семь дней выезжать с товарищами. Так и будет. Государево слово нерушимо.
- Слушаю, батюшка Борис Федорович...
Низко поклонился Годунову Игнатий.
"Ах, Анна! Если бы ты знала, как тяжело сейчас расставаться с Москвой!"
Борис Годунов достал из шкафа маленький образок и благословил им в дорогу Игнатия.
- Будь достойным слугой государя в чужих краях, - сказал он. - Истома тебя научит, как чин блюсти за рубежом, что говорить там... Истома бывалый человек. Ну, с богом!
IX
В одной из царских палат сошлась пестрая толпа простых, плохо одетых людей разных возрастов и состояния. Их привел сюда с собою Борис Годунов.
Здесь находился и Андрей Чохов, и богатый новгородский колокольник и пушечных дел мастер, почтенный человек преклонного возраста Иван Афанасьев, прославивший себя знаменитым колоколом "Медведь", перевезенным по приказу царя из Новгорода в Москву, и зажиточный московский "художник" пушечного литья Богдан, и Семен Дубинин - московский же прославленный пушкарь, и Нестор Иванов - хитроумный псковский мастер на все руки. Его литья славился колокол "Татарин", висевший на колокольне Вознесенского монастыря в Кремле. Было здесь много мастеров литейного дела и ковачей железных орудий, собранных из Замосковья.
В ожидании выхода царя Борис Федорович расставил всех так, чтобы каждый из них был на виду у государя.
- А станет спрашивать вас батюшка государь Иван Васильевич, отвечайте с глубоким поясным поклоном без замешательства, но толково и не путано, дабы не затруднять его премудрую светлость излишним допросом, - поучал Годунов собравшихся.
Пушечного и колокольного дела мастера с прокопченными лицами, с почерневшими от огня и металла руками, одетые в поношенные кафтаны и грубую обувь, робко сутулясь, становились на указанные Годуновым места и в страхе замирали на них.
Андрей Чохов, которому уже много раз приходилось бывать во дворце на приеме у царя, держался ровно, спокойно, посматривая искоса на приезжих пушкарей. Особенно смешными показались ему своею угловатостью и нерасторопностью некоторые приезжие замосковские ковачи.
Встретил он тут и устюженских рудоискателей, с которыми свел дружбу во время наездов в Устюжну Железнопольскую. Они привезли с собой в подарок царю тридцать выкованных в Устюжне пушек. Грубая выделка их не понравилась Андрею, и он не скрыл этого от своих устюженских друзей. Те смиренно выслушали слова Чохова, с улыбками смущения переглянулись и, как бы оправдываясь, сказали: мы, де, копачи, рудоискатели, и к тому художеству, что видим в Москве, не навыкли. Меди у нас нет, и литье нам не под силу.
- Видит бог, - с тяжелым вздохом шепнул один из них на ухо Чохову, ковали мы те пушки с великим усердием, а ныне, как осмотрели московский наряд, страх взял нас, - как бы не прогневать своим подарком батюшку государя Ивана Васильевича, согрешили мы: имя царское на тех пушках чеканили, без его дозволения.
Андрей успокоил их, сказав, что государь примет их дар приветливо. Не такое теперь время, чтобы не радоваться новым пушкам. Со всех сторон жмут Русь враги, и какие ни будь пушки, все одно, они способны к убоистой пальбе по врагу. А это и есть главное в нынешние времена. Вон рассказывают: псковские сидельцы смолу готовят, бревна, кирпичи, чтобы сбрасывать на толпы воинов Стефанова королевского войска, коли оно подойдет к стенам Пскова. Будь у них эти тридцать устюженских пушек - и веселее бы стало в те поры воевать псковичам, и смолу и бревна, пожалуй, не понадобилось бы готовить.
После этих слов Андрея совсем приободрились устюженцы.
Но вот Борис Федорович, оставив с пушкарями двух дьяков с подьячими, удалился на царскую половину дворца. Все застыли в напряженном ожидании. Старший дьяк Михайла Вавилов, грузный, степенный человек средних лет, одетый в нарядный кафтан, сверкая перстнями, поднял руку вверх, взмахнул ею, и громко сказал:
- На колени! Государь жалует!
С глухим шумом, засуетившись в страхе от этого выкрика, опустилась на колени толпа пушкарей.
В необычайной тишине они ждали, обратившись лицом к дверям во внутренние покои дворца. Слышны были отдаленные благовесты в тишине и хриплые покрикивания царевых конюхов на лошадей под окнами во дворе.
Наконец двери медленно отворились. В палату вошли двое рынд, за ними несколько одетых в боевые кольчуги воевод, затем толпа бояр и, наконец, Борис Годунов. Когда все вошедшие стали полукругом позади царского трона, в дверях показался царь.
Он ступал медленно, но размашисто, с громким стуком передвигая посох. В дверях остановился, стал хмуро, пристально вглядываться в стоявшую перед ним на коленях толпу простолюдинов. Сам - высокий, слегка сутулый, сухой, с желтым морщинистым лицом. Большой, крючковатый, заостренный нос и жесткая молчаливость его стиснутых губ, вместе со всей мрачной осанкой фигуры привели в сильный испуг впервые видевших его прибывших из отдаленных уездов пушкарей. Тут им вспомнилось и все то жуткое, что рассказывали там, в глуши, о грозном царе.
Едва дыша от страха, оцепенелые, неподвижные, они опустили глаза, не выдержав проницательного, испытующего царева взгляда.
Бояре и воеводы, ожидавшие царя у трона, тоже застыли, неподвижно ожидая восхождения царя на трон.
Но вот он вдруг быстро повернулся в направлении к трону и крупным шагом, твердо ступая, поднялся по ступеням на трон.
По знаку, данному Борисом Годуновым, дьяк Вавилов прокричал имена и звания находившихся в палате мастеров пушечного и колокольного дела, а также откуда прибыл тот или иной мастер.
Выслушав, царь опустился в кресло.
Борис Годунов, находившийся у подножья трона, сказал пушкарям, чтобы они поднялись, а когда они встали, обратился к ним со следующей речью:
- Православные люди, верные чада царства Русского! Государь ваш, батюшка Иван Васильевич, зело отечески заботясь о рабах своих и о земле нашей, милостиво собрал вас тут в чертогах царских, чтобы сказать вам: зарубежные вороги вконец преградили дорогу иноземным мастерам в наше царство. Ныне его царская милость надежду возлагает на вас, коим также ведомо художество литейного и иных дел мастерства.
Ответом на речь Годунова было продолжительное молчание. Никто не решался говорить.
- Ну, что же вы молчите? - зарумянившись от волненья, недовольно поморщился Годунов.
Царь нетерпеливо заерзал в кресле, окидывая внимательным взглядом пушкарей.
Вперед выступил молодой, хорошо известный царю мастер Семен Дубинин, - его литья пушки когда-то громили шведов под Ревелем. Маленького роста, курносый, обросший курчавыми волосами, он говорил быстро, слегка картавя:
- Видел я пушки веницейского мастера Павла Дебосис да немчина Якова худо сделаны, и других видел немало в Ливонии. Незавидно. Да и воеводы наши знают, сколь удобны и легки наши пушки и убоисты. Одно бы, прошу прощенья у государя и у бояр, одно бы...
Дубинин запнулся.
Царь Иван в нетерпеньи топнул ногой.
Годунов озабоченно кивнул Дубинину: "ну!"
- Одно бы теперь надобно нам... Колокольных мастеров у нас избыток... Доброй руды утекает на колокола великое множество, да и мастера дюже хитроумные на колокольном деле сидят, а нам в такое время пушек бы поболе. Как вот тут? Прошу прощенья за свое слово, я бы хотел...
Не успел он досказать своих слов, как вперед бурею выскочил широкий, с большим красным бородатым лицом, псковский колокольных дел мастер Тимофей Оскарев. Слегка охрипшим голосом, размахивая рукой, он выкрикнул:
- Не слушай его, батюшка государь, - еретик он, супостат! Колокола божье дело! Пушки - земное! Колокола в беде спасают, сзывают христиан к лобному месту, колокола в божий храм на молитву зовут, колокола твое царское имя славят...
