Коллектив авторов - Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу
Гвардейское подразделение кавалеристов в пешем строю под командованием офицера,
Два глашатая,
Два церемонимейстера,
Орден Белого Орла,
Печать Королевства,
Знамя,
Меч,
Королевская мантия,
Держава,
Скипетр,
Корона,
Обер-церемонимейстер,
Гвардейское подразделение кавалеристов в пешем строю под командованием офицера,
Все представители власти, долженствующие присутствовать при коронации.
Подразделения гвардии остановятся перед костелом св. Яна. Регалии будут приняты у дверей костела примасом во главе высшего духовенства. Эти регалии будут возложены на специально приготовленный стол, покрытый ярко-красным бархатом с золотыми позументами. Примас отслужит мессу Святого Духа, после чего регалии будут освящены и в том же самом порядке отнесены обратно в Замок, где будут положены в Тронном Зале». В установленный час Его Величество Император и Король, украшенный Орденом Белого Орла, отправится вместе с императрицей, уже надевшей корону и королевскую мантию, в Тронный зал. Далее процессия двинется в коронационный зал, высшие сановники понесут регалии, а саму корону – председатель Сената Королевства Польского с двумя ассистентами. В инструкции прямо говорилось, что во время коронации, после того как примас подаст королю мантию (порфиру), «Его Величество Император и Король повелит подать ему корону. Сановник, который ее нес, возьмет ее со стола и передаст примасу, который ее подаст Его Величеству на подушке, говоря: “Во имя Отца и Сына, и Святого Духа!”. Император и король наденет корону на голову»{163}.
Во время церемониала была использована корона царицы Анны Иоанновны, выполненная мастером Дункелем (в России императоры, начиная с Екатерины II, короновались Большой короной Российской империи). Корону Анны Иоанновны в Варшаву привез церемонимейстер польского королевского двора Я. Жабоклицкий. Он пользовался в Варшаве репутацией чудака, поэтому в некоторых польских воспоминаниях торжественное путешествие российской короны описывалось иронически, что свидетельствует одновременно и об отсутствии должного почтения к ней в польском обществе. В подобном ключе, например, вспоминал обо всей процедуре Леон Сапега: «По окончании турецкой войны был назначен срок коронации императора Николая польским королем. Для этой церемонии хотели найти корону, которой короновались польские короли. Но все поиски были напрасными. Ни в Варшаве, ни в Кракове от нее не осталось и следа. И вот было принято решение привести из Москвы царскую корону. Это стало поводом для ропота многих, которые увидели в этом желание показать, что Польша является лишь придатком России. За этой короной послали в Москву церемонимейстера Жабоклицкого […] Он был невероятно горд этой столь важной в его глазах миссией, тем, что ехал придворной каретой, и что на каждой почтовой станции ему, а вернее короне, отдавали воинские почести»{164}.
Согласно предписанному порядку сначала все королевские регалии, включая и корону, были перенесены польскими сановниками из Королевского замка в католический кафедральный собор, где они были освящены. Затем регалии были возвращены обратно в Королевский замок – в зал Сената, где специально для них воздвигли алтарь с распятием – и расположены на специальном столе. Императрица Александра Федоровна к началу церемонии уже имела на голове корону, выполненную одним из варшавских ювелиров.
Церемонию освящал примас (глава католического духовенства Королевства Польского) Ян Павел Воронич. Он, прочитав молитву, подал царю порфиру, которую Николай I сам надел на себя, затем, благословив корону, подал ее императору, который и ее надел на себя сам соответственно русскому православному обряду венчания на царство. (Этот жест стал потом предметом польских комментариев). Император принял из рук примаса цепь Белого Орла и возложил ее на грудь императрицы, а потом получил от священника скипетр и державу. Затем примас трижды провозгласил «Vivat Rex in aeternum!»[2], что сопровождалось 101 пушечным выстрелом и колокольным звоном по всей Варшаве. После этого были прочитаны молитвы – сначала новым польским королем, затем Вороничем.
Таким образом, обряд сочетал в себе российскую традицию коронации со специально изобретенными ради этого случая и ранее не практиковавшимися элементами церемониала. Рассмотрим, каковы были последующие комментарии к этой церемонии – как русские, так и польские.
На страницах русской прессы специально подчеркивалось фигурирование в церемониале российской короны. Так, официальный российский взгляд на происшедшее выражали «Отечественные записки». «Спешу сообщить вам описание события важного, коего я был свидетелем, – говорилось в статье «О коронации его императорского величества», подписанной инициалами Н. Б., – события, достойного Истории не только отечественной, но и всемирной; […] Коронования Царя Польского в стенах Варшавских Короною Российскою, – сим священным символом соединения навеки неразрывным узлом дружбы и согласия двух соплеменных, славных народов»{165}. Это соответствовало рескрипту, присланному Николаем I военному генерал-губернатору Петербурга 13 мая 1829 г. и опубликованному в российских газетах. В нем говорилось о том, что он, Николай I, согласно воле покойного брата, короновался 12 мая в своем столичном городе Варшаве, возложив на голову свою, семейную, собственную императорскую корону всея России. В документе подчеркивалось, что этим торжественным актом на все времена было подтверждено и определено положение Царства Польского, навсегда нераздельного с Российской империей{166}. «Северная пчела» Ф. В. Булгарина также выражала ликование по поводу «торжественного коронования», которым «запечатлен неразрывный союз двух соплеменных народов: корона России на голове польского царя есть символ благотворного соединения! Она знаменует, что два народа, разные именем, составляют отныне одно семейство под сенью одной отеческой власти»{167}.
Присутствовавший при церемониале А. Х. Бенкендорф выражал типичную российскую точку зрения, когда так комментировал происходящее: «В доказательство того, что обе страны находятся под одним и тем же правительством, государь велел привезти из Петербурга императорскую корону»{168}. Интересно в связи с этим замечание также бывшего свидетелем коронации поэта В. А. Жуковского, записавшего в дневнике телеграфным стилем: «День коронации, место между нунциями […] Чтение молитвы. Неприличие благословения короны»{169}. Очевидно, у апологета российского самодержавия и воспитателя наследника престола вызвало неприятие благословения короны православных императоров – по сути православной святыни – католическим священнослужителем.
Взгляд русских, вспоминавших позднее о польской коронации Николая I, кажется сосредоточенным на настроениях поляков и рассуждениях о том, искренними ли являлись их верноподданнические чувства. Одновременно, рассматривая это событие сквозь призму произошедшего вскоре восстания 1830 г., мемуаристы порой проявляют избыточную критичность в оценке русско-польских отношений в 1829 г.
Так, Бенкендорф отмечает внешние проявления радости поляков: «Войско и народ продолжали встречать государя радостными кликами; дамы у окон и на балконах махали платками и казались в восторге от красоты императора, от бесподобного личика его сына, от приветливых поклонов и всей очаровательной осанки императрицы; словом, глаз самый наблюдательный не открыл бы в варшавской встрече ничего, кроме радости и привязанности верного своему монарху народа. Таким сей последний нам представился; таков он был и в сущности, по крайней мере относительно массы». Но в то же время видимая радость поляков омрачается в его глазах неудовлетворенностью русских. Бенкендорф пишет, что слух о предстоящей коронации «оживил новыми надеждами жителей возвращенных от Польши губерний и не порадовал русских». «В соборе, – продолжает он, – под древними сводами которого столько королей воспринимали корону и столько поколений поклонялись своим владыкам, поляками не могло не овладеть некоторое самодовольство при виде потомка Петра Великого, отдающего почесть вероисповеданию их края, и католическое духовенство не могло не ощущать странного чувства, вознося молитвы о возведенном на престол православном царе. На нас, напротив, все это произвело какое-то тягостное впечатление, как бы предзнаменовавшее ту неблагодарность, которую этот легкомысленный и тщеславный народ отплатит со временем за доверие и честь, оказанные ему русским императором»{170}.
