Саул Боровой - Еврейские хроники XVII столетия. Эпоха «хмельничины»
Ганновер рассказывает, что при первых признаках успокоения первыми на родину возвращаются бедняки, и причин для этого достаточно: у них не было больше возможности скитаться на чужбине[124]. Но так как «успокоение» оказывается очень нестойким, при новом подъеме волны они же падут первыми жертвами.
Следует отметить один очень интересный факт, рассказанный Ганновером: в непосредственной вооруженной борьбе с повстанцами активное участие принимает еврейская беднота. Ганновер сообщает[125], что к войску Фирлея, расположившемуся боевым порядком у Замостья, «присоединилось несколько сот храбрецов из еврейской бедноты»[126]. Очевидно, социальная верхушка польско-украинского еврейства сумела переложить полностью на плечи бедняцкой массы вооруженную защиту своей жизни и имущества, оперируя при этом лозунгами «еврейского единства», борьбы «за веру» и т. д., но не в меньшей мере, надо полагать, используя материальную зависимость и социальное подневольное положение плебейских слоев еврейского населения.
Здесь мы подходим вплотную к чрезвычайно важной проблеме.
Социальные причины движения с необычайной яркостью прорываются через национально-религиозную оболочку его. По ходу изложения нами уже отмечался переход широких слоев мелкой польской шляхты на сторону восставших, точнее на сторону казацкой старшины, предательски использовавшей движение в своих классовых интересах. С другой стороны, известно, что крупное «православное» землевладение было полностью в правящем лагере — в лагере врагов восстания.
Вспомним роль киевского воеводы Адама Киселя, этого, по его собственному определению, natione polonus, gente ruthenus. Больше того, активными противниками крестьянской войны оказываются и высшие православные иерархи Украины. А крестьянские массы — эти «защитники православия» — в самом начале восстания, наряду с фольварками польских магнатов, католическими костелами и еврейскими лавками, разгромили Густинский и Мгарский православные монастыри.
И, естественно, возникает вопрос, приняли ли социальные низы еврейского населения Украины и в какой мере — участие в антифеодальной борьбе масс. Как мне уже пришлось писать в другом месте, классовый спектр еврейского населения Украины был значительно более ярким и полным, чем это обычно изображается националистической историографией. Среди плебейских элементов еврейского населения Украины мы встречаем в конце XVI и начале XVII вв., например, ландскнехтов. Так, среди наемников Валленштейна было несколько евреев, выходцев из польской Украины. Но что еще важнее для нашей темы, отдельные евреи из украинских земель подвизаются и у себя на родине на военном поприще в рядах казачьих отрядов. Напомним здесь неоднократно цитированное показание из респонсов р. Иоэля Сиркеса об еврее-рыцаре, Борохе, погибшем во время московского похода 1610 г. в рядах казацкого войска. Причем, этот текст говорит, что указанный Борох был не единственным евреем в этом отряде. Респонс так и начинается: «Нас было одиннадцать хозяев, служивших в войске»[127].
Для позднейшего времени у нас есть еще более любопытный материал. Так, мы встречаем евреев-казаков и в Запорожской сечи — в месте, куда сходятся со всех концов юго-востока Европы разноплеменные плебейские элементы. Дошедшие до нас биографические данные об евреях-запорожцах показывают, что и они, при всей необычности их судьбы, были выходцами из обычной еврейской среды, типичные люди своего времени. Если здесь же отметить, что из дошедших до нас ста с небольшим «аттестатов» казаков четыре свидетельствуют об еврейском происхождении их владельцев (а всего нам известно о восьми евреях-запорожцах, служивших в течение одного и того же десятилетия в войске), то при всей случайности этой пропорции нельзя не прийти к выводу, что еврей-запорожец не был совершенно необычным явлением[128].
Встречаем мы позже евреев и в составе гайдамацких отрядов. Об этом согласно свидетельствует ряд источников. Так, например, в «Кратком известии о заграничных делах» 1767 г. сказано: гайдамаки «не из одних запорожцев состоят, но по большею частью между ними природные поляки, жиды, волохи и др. наций беспокойные люди находятся». Больше того, из недавно опубликованных документов мы узнаем даже о действовавшей на Украине в годы, непосредственно следовавшие за «колиивщиной», шайке евреев — вооруженных грабителей, состоявшей из 10 человек. Любопытно, что они строго придерживались еврейских религиозных обычаев. Так, прибыв в пятницу на место грабежа и не застав хозяина дома, они отправились в ближайшее местечко, чтобы там провести субботу, как это полагается благочестивым евреям. В ночь на воскресенье они возвратились, убили помещика (офицера русской службы капитана Цыгана), ранили его жену и основательно пограбили[129].
Даже разрозненные факты такого характера — уже не исторические курьезы. Они ломают твердо сложившееся представление о социальной структуре и быте еврейского населения Украины той поры.
Но сейчас вопрос ставится не об евреях-одиночках среди хлопско-казацких отрядов, а об участии целых прослоек евреев.
Обратимся к тому скудному материалу, который дает некоторый ответ на этот вопрос.
Житель Стародуба Григорий Климов, рассказывая московским властям в самые первые месяцы крестьянской войны о событиях на Украине, сообщил между прочим об отношении евреев к Хмельницкому: «а жиды де многие крестяца и приставают к их же войску[130]. А лях де хотя и похочет креститца, а их не принимают, а всех побивают»[131]. Значит, если верить стародубцу, еврейское население массами переходит к Хмельницкому, и это приветствуется повстанцами. С не меньшей категоричностью говорит об этом же Федор Арсеньев в донесении к царю Алексею Михайловичу. Он пишет (2 декабря 1648 г.), что, по полученным им сведениям, Хмельницкий захватил Вишневецкого в плен. Многие же евреи крестились и живут теперь в городах заодно с казаками[132]. В актовом материале московских приказов сохранилось еще одно весьма глухое известие (со слов какого-то грека-купца) о том, что «иные де многие жиды крестились»[133].
Здесь же следует отметить один запечатленный в раввинских респонсах факт, сам по себе на первый взгляд незначительный, но представляющийся нам весьма знаменательным. Никольсбургский (в Моравии) раввин записал следующее свидетельское показание: «Я знаю эту женщину, и имя ее Буня, на нашем языке Бунька, а мужа ее звали Иосиф, и они проживали в святой общине Бурза… а в четверг, после праздника, туда явились бунтовщики и вечером того же дня они учинили резню среди бежавших туда евреев… И вот, я знаю, что именно тогда муж этой женщины был убит рабочим, мстившим ему за то, что тот иногда бил его, когда он портил работу… После этого показала женщина: рабочий указанного еврея, прислужник в принадлежащем ему шинке, зарезал из мести». Мы выделяем этот респонс[134] из многочисленных аналогичных свидетельств, так как по ряду признаков представляется почти несомненным, что убийцей упомянутого Иосифа был еврей[135]. Таким образом, есть как будто основание считать, что в данном случае мы встречаемся с фактом классовой мести еврея-работника, действовавшего под влиянием революционного подъема, охватившего «иноверные» массы.
Нет сомнения, что дальнейшие исследования различных источников эпохи крестьянской войны дадут еще дополнительный материал к вопросу об участии социальных низов еврейского населения Украины в антифеодальной борьбе. Нужно ли напоминать, что даже самая постановка такой проблемы совершенно невероятна для националистической историографии «Хмельничины» во всех ее национальных секторах.
Что же рассказывают еврейские хроники об участии в крестьянской войне социальных низов еврейского населения?
Переход на сторону повстанцев был неизбежно связан (в исторически сложившихся условиях) с актом крещения, но крещение было зачастую и единственным способом сохранить свою жизнь. И в большинстве случаев, когда хронисты говорят о крещении, нельзя еще делать вывода, что мы здесь встречаемся с переходом в ряды повстанцев. Следует тут же отметить, что хронисты чрезвычайно нехотя говорят вообще о случаях «измены вере». Некоторые, например, Саббатай Гакоген Рапопорт, об этих фактах не говорят вовсе.
Ганновер и Мейер из Щебржешина отделываются одним упоминанием[136]; автор «Плача» также чрезвычайно лаконичен: говоря о разгроме Погребища и Прилук, он отмечает: «многие изменили своей вере»[137]. Но зато все хронисты становятся значительно красноречивее, когда рассказывают о последовавшем после победы польского панства возвращении в иудейство крестившихся[138].
