Пьер Губер - Мазарини
Что до мелкого крестьянства, батрака, которому не удавалось прокормить семью плохими урожаями, собранными на жалких арпанах[31], ему оставалось одно: работать все больше, стричь изгороди, косить сено, хлеб, давить виноград, молотить зерно у зажиточного фермера, работать помощником каменщика и кровельщика в городе, становиться на несколько недель дровосеком, но главное—работать у себя дома вместе с женой и Детьми, обрабатывая дерево, плетя лозу, прядя Шерсть, трепля лен и заготавливая пеньку. Крестьяне и их жены пряли и ткали все виды тканей, кроме льна (эта влаголюбивая культура росла узкой полосой на северо-западе Франции вплоть до Олонны), оставляя городу окончательную отделку, обработку, отбеливание, упаковку и отправку по назначению. После того как во французские ткани была одета вся страна, эти замечательные материи стали отправлять в Англию (полотно), их везли в порты Ближнего Востока, особенно в Испанию и Вест-Индию: она была основным рынком сбыта и платила драгоценными металлами и за тонкие, и за бугорчатые ткани, спряденные в сырых хижинах. Итак, ценные товары помогали бедному люду выжить, а королевству позволяли получать столь необходимые серебро и золото. Впрочем, доход приносил не только текстиль.
Легко догадаться, что еще одним важным источником дохода были вино и винные изделия, производившиеся в изобилии. Виноград тогда выращивали повсюду, даже в долинах Уазы и Соммы. В некоторых районах (не тех, что в XX веке) существовали благоприятные природные условия и труд человека не пропадал втуне, так что каждый глава семьи стремился пить собственное вино, пусть даже оно было кисловатым. Чтобы возделывать виноград, требовался талант, нужно было много работать, но это повышало уровень жизни труженика, тем более что человек, как правило, сам продавал свое вино. Вино, почти священная жидкость, которой, кроме всего прочего, приписывали укрепляющие и целебные свойства, поглощалось в огромных количествах в таких больших городах, как Лион и Париж (крестьяне пили его главным образом по праздникам). Из пошлинных реестров того времени мы с удивлением узнаем, что их жители, в том числе женщины и младенцы, выпивали каждый день пол-литра вина… Естественно, во Франции тогда было много виноградарей (конечно, не в Лангедоке и не в Божоле): в Иль-де-Франс, в Орлеане и в Валь-де-Лувр, вокруг Оксера, по берегам Роны, в низовьях Лиона, а лучшими винами считались вина Эрмитажа, Кондрийе, Бона и Ли (неигристые). Если лучшие бургундские вина отправлялись прежде всего в Париж и в Нидерланды, то бордоские клареты и «черные» кагоры в течение многих столетий выпивали вечно жаждавшие англичане и жители Фландрии; нескольких десятков лет крепкие голландские барки курсировали между Луарой и Адуром, покупая вино прямо из бочек, что способствовало распространению старинной техники «выжигания», особенно в долине Шаранты и в бассейне Адура: то был неоценимый вклад в дело создания и развития производства разных сортов коньяков и арманьяков. А еще голландцы собирали на берегах аквитанских рек можжевеловые ягоды, использовавшиеся в производстве крепкого алкоголя: из Нидерландов он попал в Англию, где его стали подделывать и где он завоевал известность под именем джина. Трудно переоценить место вина в жизни французов и б экономике страны: те, кто его производил, редко попадали в число беднейших жителей; те, кто торговал вином, перевозя его по суше и морю, правильно выбрали род деятельности; наконец, государство тоже не оставалось в накладе, взимая косвенный налог, городскую и таможенную пошлины и налог на продукт, который трудно утаить. Не стоит забывать, что крупные виноделы-собственники, в том числе Церковь и министры, помимо прибыли, получали гастрономическое удовольствие. Выращивание скота, о котором историки говорят явно достаточно, имело много общего с виноделием: его легко было обложить налогами и трудно утаить, стада все время передвигались на выпасах, бычков отправляли гулять по «зеленым дорогам», чтобы они нагуляли жира перед бойней. Если крупные города --ив этом случае мы больше всего знаем о Париже и Лионе — поедали много мяса, а бедняки питались отбросами с бойни, в деревне дело обстояло иначе. «Свинью бедняка», этот широко распространенный миф, могли выкормить (кроме крупных ферм) лишь там, где было много бесплатной еды для этого прожорливого животного: свиньям нужны были желуди, в крайнем случае — буковые орешки, то есть дубы и буки, а эти красивые деревья принадлежали, как правило, сеньорам, а потому требовалось разрешение добросердечного господина (впрочем, крестьяне не гнушались и воровством: детей посылали якобы по грибы или ягоды!). А ведь требовалось сохранить мясо зимой, при том, что не все провинции имели практически бесплатную соль, как Бретань. В обиход вошел и термин «корова бедняка», которую мальчишка ведет по дороге, однако то, что справедливо для лесистой и влажной местности, никак не годится для огромных пространств, занятых полями пшеницы в районах, где две трети крестьян не имели ни одной коровы, а если и держали скотину, то предпочитали в основном продавать молоко, сыр, телят; однако сыры, высушенные на решете, помогали, вкупе с фруктами (чаще всего с яблоками), пережить зиму.
Бедняки предпочитали держать «шерстяное животное» — овцу (баранов резали), поскольку она была наименее прожорлива, да еще какую-нибудь птицу. Молоко, шерсть, ягнята, яйца, молодые петушки и старые несушки — все это чаще продавалось, чем съедалось. В центре и на западе Франции существовали огромные фермы с пастбищами, покрытыми сочной зеленой травой, где разводили необходимых в хозяйстве ослов и мулов (гористая местность, Пуату…), лошадей для пахоты, тягловых и верховых лошадей и, конечно, крупный рогатый скот: из Нормандии, Берри и Бурдонне стада медленно двигались к гигантским рынкам Со и Пуасси. Заплатив пошлины за переход по мостам, фермеры платили парижский налог и гнали скотину на бойню столицы. Поголовье все время обновлялось, составляя главное богатство ферм и хозяйств, остававшихся в тени для фискальных органов: их не считали богатыми, поскольку там производили мало пшеницы.
Как бы ни разнились производимые товары, как бы ни отличались друг от друга крестьянские хозяйства и провинции, труд крестьянина, гораздо более разнообразный, чем мы можем себе представить, все-таки помогал деревне выживать во все времена, за исключением периодов глобальных несчастий, увы, слишком частых. Через налоги и пошлины значительная часть денег, вырученных за урожай и проданный скот, уходила в город, кормила, поила и одевала горожан, обогревала их (лесом, сплавляемым по рекам) и, конечно, обогащала. Земельная рента, в разных ее формах, накапливалась в городах, деньги превращались в новые дома, роскошную мебель, сверкающие драгоценности; деньги реинвестируются, их отдают в заем, под проценты, причем ростовщичество, часто незаконное, охотно используется для того, чтобы поправить «дела короля» — финансовый мотор страны: так было до Мазарини, так будет во времена его правления, ничего не изменится и после него.
* * *Город
Город, питавший жизненную силу из труда деревенских тружеников, не довольствовался обогащением за счет спекуляций земельной рентой. Помимо привычных видов деятельности — мастерских ремесленников, лавок торговцев и рынка, порой весьма значительного, — здесь существовали перерабатывающая промышленность, текстильное производство — например, в Амьене и других городах на север от Сены особенно процветало производство дорогих тканей — шелка, кружев, золототканых и серебрянотканых материй — и предметов роскоши. Именно в городах — Руане, Лионе и, главное, в Париже — было сосредоточено, так сказать, «культурное производство» (в Париже оно находились на левом берегу Сены). Середина XVII века характеризуется исключительной активностью, в оборот была запущена огромная денежная, товарная и человеческая масса, после долгих лет разрушительных и темных Религиозных войн разворачивается бурное строительство. Самым известным и наиболее ярким примером является столица. К 1590 году население Парижа увеличилось с 200 000—250 000 человек (период Святой Лиги[32]) до 400 000 человек накануне Фронды. Тот факт, что население столицы практически удвоилось, можно объяснить лишь возобновлением строительства: историки описывают город как вечную стройку. С начала века в Париже запрещалось строить деревянные здания (разве что во дворах, в качестве служебных помещений, что было ошибкой). Итак, прекрасный камень и каменотесы — зачастую овернцы[33] и каменщики — как правило, уроженцы Лимузена — активно помогали расширить границы города и ближайших предместий, используя пустующие пространства' на севере и северо-востоке столицы, где еще недавно находились укрепления Карла V и построенная при Людовике XIII укрепленная линия «желтых рвов» — будущие Большие бульвары. Именно таким образом были присоединены и построены три предместья: Вильнев, старинные предместья Монмартр и Сент-Оноре. Король, магистр ордена Тамплиеров, аббатство Сен-Жермен владели огромными земельными участками: великие урбанисты Генрих IV и Сюлли создали Королевскую площадь, площадь Дофина и прилегающие к ним кварталы. Позже финансовые тузы, близкие ко двору, обустроили то, что станут называть Островом Людовика Святого (раньше там были пастбища), с помощью темных махинаций построив замечательный архитектурный ансамбль. За несколько десятилетий было основано около пятидесяти новых монастырей, построено и расширено около дюжины церквей, счастливо соединив католическое Возрождение и расцвет жилищного строительства. Грандиозное строительство привлекало в столицу все больше людей, почти все время здесь находился двор и богатая клиентура, которую нужно было кормить, одевать и наряжать, а потому парижские дома начали надстраивать, ведь расширять их возможности не было. Эта практика оказалась характерна и для следующего периода жизни столицы.
