Игорь Князький - Тиберий: третий Цезарь, второй Август…
Дочь Августа оказалась на небольшом острове Пандатерия, откуда спустя несколько лет ее перевели в Италию в город Регий на самой южной конечности полуострова. Позор происшедшего Август переносил чрезвычайно тяжело: «… о дочери он доложил в сенате лишь заочно в послании, зачитанном квестором, и после этого долго, терзаясь стыдом, сторонился людей и подумывал даже, не казнить ли ее. По крайней мере, когда около этого времени повесилась одна из ее сообщниц, вольноотпущенница Феба, он сказал, что лучше бы ему быть отцом Фебы. Сосланной Юлии он запретил давать вино и предоставлять малейшие удобства; он не подпускал к ней ни раба, ни свободного без своего ведома и всегда точно узнавал, какого тот роста, возраста, и даже, какие у него телесные приметы или шрамы. Только пять лет спустя он перевел ее с острова на материк и немного смягчил условия ссылки; но о том, чтобы совсем ее простить, бесполезно было его умолять. В ответ на частые и настойчивые просьбы римского народа он только пожелал всему собранию таких же жен и таких же дочерей».{100}
Последняя фраза свидетельствует о том, что Август под ударами судьбы, принесшими неслыханный публичный позор его семье, отнюдь не утратил остроумия. Очень злого, правда.
Дело Юлии разрешило и семейные проблемы Тиберия. Август от имени пасынка дал ей развод. Тиберий, разумеется, рад был такому повороту дел, но участь Юлии его скорее огорчила. «Он был рад этому известию, но все же почел своим долгом, сколько мог, заступиться перед отцом за дочь в своих неоднократных письмах, а Юлии оставил все подарки, какие дарил, хотя бы она того и не заслужила».{101}
На Августа великодушие Тиберия произвело, скорее, скверное впечатление. Он, родной отец, беспощаден к дочери-блуднице, а тут, смотрите-ка, опозоренный ею же муж с далекого Родоса, куда сам вопреки желанию отчима непонятно зачем удалился, разыгрывает из себя великодушного и незлобивого заступника недостойной супруги. Август сам за него решил главную проблему — развел его с Юлией, так он вместо скромной благодарности в заступники без спросу подался… А всякий заступник Юлии Августа, как мы видим, только раздражал. Тиберий, похоже, несколько подзабыл, где он находится и, главное, к кому со своими милосердными письмами обращается.
Год назад истек срок трибунской власти Тиберия, что меняло не к лучшему его статус в империи. Пока у него были трибунские полномочия, пусть он их и не исполнял, проживая на Родосе в качестве частного лица, с ним в Риме все равно считались. Ведь Август официально никакой опале его не подверг, а только открыто сожалел об его отъезде. Возможно поэтому и, если целиком довериться правдивости Веллея Патеркула, «все, кого посылали проконсулами в заморские провинции, заезжали на Родос, чтобы узреть его благосклонность и съезжались к нему как к частному лицу (если только величие позволяло ему быть частным лицом), склоняя перед ним свои фасции и утверждая, что его непричастность к делам почетнее их командования».{102}
Едва ли, конечно, проконсулы так уж лебезили перед родосским изгнанником, пусть и добровольным. Скорее всего, зная переменчивость фортуны и видя в сохранении Тиберием его трибунского статуса залог возможного возвращения в верха имперской власти, доблестные наместники восточных провинций на всякий случай демонстрировали лояльность и должную почтительность. Кто-то из них мог быть даже искреннее расположен к Тиберию, уважая его военные достижения. Кто-то, может, и терпеть его не мог, но на всякий случай высказывал расположение. Истечение же полномочий и не продление их Августом означали совсем иной поворот в положении Тиберия. Он сам это прекрасно понимал и обратился к отчиму с просьбой о возвращении. Тиберий был весьма осторожен и предельно тактичен. Он не просил новой магистратуры, не выказывал никаких претензий на властные полномочия в делах военных и гражданских. Он лишь сообщал о желании повидать своих родственников, по коим очень даже истосковался. В первых же строках прошения он наконец-то объяснял Августу причину своего отъезда. Он, видите ли, хотел только избежать упреков в соперничестве с молодыми Цезарями. Теперь никто его в этом больше не подозревает, Гай и Луций возмужали, никто не оспаривает их второго места в государстве. Далее он живописал свою родственную тоску.
Такой проницательный человек, как Август не мог не увидеть, что все, о чем пишет Тиберий, безнадежно далеко от истины. А истина в том, что, перестав быть трибуном и не получая вызова в Рим, Тиберий впрямь превращается в заурядное частное лицо, по собственной прихоти своей вдали от Рима на Родосе пребывающее. Наивное хитроумие Тиберия Август раскусил мгновенно и в наказание дал ему немедленно просто убийственный ответ, содержавший решительный отказ в просьбе о возвращении в Рим и сопровождавшийся язвительным комментарием, чтобы пасынок оставил всякую заботу о своих родственниках, поскольку сам их с такою охотою покинул в свое время.
Такой ответ Августа был сильнейшим ударом для Тиберия. Отказ в возвращении, да еще и с откровенно издевательскими советами не докучать родственникам неуместной заботой, превращал Тиберия из трибуна, по странной прихоти своей на Родосе проживающего, в натурально ссыльного изгнанника, коему дорога в Рим по воле властелина империи заказана.
Подобного поворота Тиберий никак не ожидал. В отчаянии он обратился за помощью к матери. Ливия, конечно, похлопотала за сына, но даже ее влияния на Августа здесь не хватило. Видно отчим так и не простил пасынка. Единственное, чего с помощью матери Тиберий добился, это права именоваться посланником Августа. Так было скрыто позорное положение ссыльного, но сам Тиберий о своем действительном новом статусе на Родосе никаких иллюзий не питал.
«Теперь он жил не только как частный человек, но как человек гонимый и трепещущий. Он удалился в глубь острова, чтобы избежать знаков почтения от проезжающих — а их всегда было много, потому что ни один военный или гражданский наместник, куда бы он ни направлялся, не упускал случая завернуть на Родос. Но у него были и более важные причины для беспокойства. Когда он совершил поездку на Самос, чтобы повидать своего пасынка Гая, назначенного наместника Востока, он заметил в нем отчужденность, вызванную наговорами Марка Лолия, его спутника и руководителя. Заподозрили его и в том, что обязанным ему центурионам, когда они возвращались с побывки в лагеря, он давал двусмысленные письма к различным лицам, по-видимому, подстрекавшие их к мятежу. Узнав от Августа об этом подозрении, он стал беспрестанно требовать, чтобы к нему приставили человека из какого угодно сословия для надзора за его словами и поступками. Он забросил обычные упражнения с конем и оружием, отказался от отеческой одежды, надел греческий плащ и сандалии и в таком виде прожил почти два года, с каждым днем все более презираемый и ненавидимый. Жители Немавеи даже уничтожили его портреты и статуи, а в Риме, когда на дружеском обеде зашла о нем речь, один из гостей вскочил и поклялся Гаю, что если тот прикажет, он тотчас поедет на Родос и привезет оттуда голову ссыльного — вот как его ненавидели. После этого уже не страх, а прямая опасность заставили Тиберия с помощью матери неотступными мольбами вымаливать себе прощение».{103}
Положение у Тиберия теперь и впрямь было хуже некуда. Если уж стали уничтожать его портреты и статуи, открыто именовать ссыльным, а кто-то даже был готов снести ему голову, дабы доставить удовольствие старшему из усыновленных внуков Августа, то полная погибель могла уже казаться делом почти решенным. Хотя Веллей Патеркул и утверждал, что Гай Цезарь при встрече с Тиберием оказал тому «наивысшее почтение как старшему»,{104} сообщение Светония об «отчужденности» представляется куда более близким к истине. Если бы Гай Цезарь почитал Тиберия, то кто бы осмелился в его присутствии и даже именно ему обещать привезти голову родосского сидельца? Любопытно, что этому «доброхоту» хотелось бы приказания одного Гая. Об Августе почему-то даже не вспомнили.
Характерно и само поведение Тиберия в эти нелегкие для него дни. Полководец, воин, римский аристократ забрасывает традиционные для него военные упражнения, верховную езду и даже пренебрегает исконной римской одеждой. Римляне, кстати, охотно и умело перенимавшие и усваивавшие достижения эллинской цивилизации, к греческому быту, греческой одежде относились пренебрежительно. Человек, предпочитающий римским сапожкам, тунике, тоге, палию греческие сандалии, хитон и хламиду, вызывал в римском обществе осуждение. В свое время римские сенаторы упрекали победителя Ганнибала Публия Корнелия Сципиона Африканского, что тот, находясь в греческих городах Сицилии, «разгуливает в греческом плаще и сандалиях по гимнасию, занимается упражнениями и книжонками».{105}
