Коллектив авторов - Всемирная история: в 6 томах. Том 5: Мир в XIX веке
Опыт государств Запада свидетельствует о том, что их индустриальный рост был более сбалансированным и имел более широкую основу, чем принято считать. Он был в немалой мере взаимосвязан с развитием сельского хозяйства и инфраструктурных отраслей. В странах Европы и в Японии на этапе их промышленного рывка существовала достаточно тесная корреляция между динамикой сельскохозяйственного и промышленного производства.
Подъем сельского хозяйства и его интенсификация (сначала на полутрадиционной, а затем на более или менее современной основе) способствовали не только росту численности населения, но и повышению его жизненного уровня, относительному снижению издержек производства в несельскохозяйственных отраслях экономики, расширению емкости внутреннего рынка и в конечном счете обусловили перерастание протоиндустриального развития в индустриализацию.
Важнейшей предпосылкой, фактором и составной частью промышленного переворота была, как известно, революция в средствах коммуникаций, вызвавшая резкое удешевление перевозок при росте их скорости, надежности и качества. Это уменьшало предпринимательские риски, усиливало внутрихозяйственную интеграцию экономик и международное разделение труда, стимулировало интенсификацию потоков готовых продуктов, сырья, труда и капитала.
В период промышленного переворота производство в новых отраслях увеличивалось сравнительно высокими темпами, и на этой основе сложился миф о феноменальном росте индустриального сектора в XIX столетии. В самом деле, если в 1730–1760 гг. среднегодовые индикаторы прироста продукции в черной металлургии и хлопковой промышленности Великобритании составляли 0,3–0,6 % и 1,4–1,8 % соответственно, то в 1760–1830 гг. они достигли уже 4–5% и 6–8%. Это привело к значительному удешевлению некоторых товаров, в частности, цены на хлопчатобумажные ткани в 1790–1850 гг. понизились более чем в 60 раз.
Возможно, ввиду своей относительной доступности эти и подобные им показатели по современному (в противоположность традиционному) сектору индустрии широко использовались различными исследователями при конструировании индексов промышленного производства. Однако они в целом оказывались, как правило, завышенными, ибо, во-первых, нередко базировались на данных о потреблении сырья, материалов и энергии, а также валовых показателях. В то же время промежуточные затраты, как известно, на начальной стадии индустриализации росли обычно опережающими темпами по сравнению с выпуском конечной продукции. Во-вторых, расчеты в целом не в полной мере учитывали размеры производства в традиционных отраслях промышленности (пищевой, шерстяной, льняной, шелковой, кожевенной и др.), в ремесленных предприятиях и в нерыночном секторе экономики. Между тем, вопреки некоторым распространенным суждениям, роль традиционного сектора в индустриальных странах XIX в. на этапе промышленного переворота была весьма внушительна. В 1860 г. в этих странах 69–77 % всех занятых в обрабатывающей промышленности приходилось на предприятия, использовавшие не машинные, а инструментальные, т. е. традиционные, технологии. И этот показатель едва ли оказался ниже 50 % в 1913 г. В целом по западноевропейским странам и США в 1750–1913 гг. производство современных видов энергии (уголь, нефть, электроэнергия) возросло почти в 190 раз (т. е. в среднем ежегодно на 3,2–3,3 %). Однако доля традиционных источников (дрова, торф, кизяк, сила ветра, воды, мускульная сила людей и животных) в общем объеме используемых энергоресурсов составляла в 1880 г. — 46–47 % и в 1913 г. — 41–43 %. Около 1890 г. уголь и нефть обогнали традиционные источники в мировом энергопотреблении — даже если большинство населения мира непосредственно еще не использовало новые источники энергии. К концу XIX в. «ископаемое топливо» одержало верх во всемирном масштабе.
По оценкам П. Бэрока, доля современного сектора в общем объеме продукции обрабатывающей промышленности Западной Европы и США стремительно возрастала — с 2–4% в 1800 г. до 12–17 % в 1830 г. и 29–36 % в 1860 г. (без Великобритании — 1–3%, 6-10 % и 18–24 %). Однако даже в 1880 г. она была ниже половины (без Великобритании — 30–38 %) и лишь к 1913 г. достигла 55–65 %.
Некоторые исследователи, касаясь проблем индустриализации, чрезмерно драматизируют характер взаимоотношений между стремительно «наступающим» современным сектором и буквально «деградирующим» традиционным сектором экономики. Разумеется, было бы неправильно недооценивать достаточно высокую степень конфликтности этих взаимодействий и связанной с ним социально-экономической напряженности в индустриализирующихся обществах. Однако реальная картина была более сложной, ибо на самом деле существовал синтез, взаимодействие традиционного и современного секторов. Развитие крупной промышленности не только разрушало, вытесняло прежние формы хозяйства в некоторых отраслях и производствах, но и стимулировало их возникновение и функционирование на традиционной и полутрадиционной основе в ряде других сегментов экономики (механизация ткачества обусловила быстрый рост «полутрадиционной» швейной промышленности, а создание современных сахарных заводов вызвало подъем кондитерского производства, полуремесленного-полумануфактурного по своему характеру, не говоря уже о развитии сопряженных с современной индустрией отраслей, использующих ручной труд в строительстве и сфере услуг).
Некоторые страны, сравнительно поздно вступившие на путь индустриализации (Япония) и стремившиеся быстро «наверстать упущенное время», старались максимально повысить отдачу от традиционного сектора, рационально использовали значительный дуализм, существовавший в их хозяйственных системах. Только к концу периода Мэйдзи (1910 г.) современная промышленность по общему объему продукции превзошла показатели производства кустарных промыслов.
На этапе первичной индустриализации японцы весьма часто закупали за границей подержанное оборудование и использовали его за счет круглосуточной работы (с привлечением дешевой, в том числе женской и детской, рабочей силы) до полного физического износа. Вплоть до 1912 г. половина всех выпускавшихся в Японии капитальных товаров производилась традиционными методами. При этом железо часто заменялось деревом, а динамика трудозатрат в ряде отраслей и производств была сопоставима с темпами роста основного капитала. Эти особенности японской (да только ли японской?) модели ранней индустриализации, как нам представляется, не вполне согласуются с «модернистской» парадигмой промышленного переворота, описанной в фундаментальных трудах Ф. Дин, У. Коля и Д. Ландеса и ставшей весьма популярной среди многих историков и экономистов.
Таким образом, быстрое развитие отдельных «очагов» хозяйства с новейшей технологией (в частности, в промышленности и на транспорте) имело вплоть до последней трети XIX в. (а в Японии и Италии — до начала Первой мировой войны) в целом ограниченное — в территориальном и отраслевом плане — воздействие на общеэкономический рост. По расчетам американского экономиста Д. Макклоски, в Великобритании (1780–1860) современный сектор, имевший темпы роста производительности труда втрое большие, чем традиционный сектор (соответственно 1,8 % и 0,6 % в год), производил в среднем на протяжении отмеченного периода лишь 20 % ее национального дохода.
В целом общие темпы роста индустриального сектора возросли с 0,7–0,8 % в год в XVIII в. (данные по Западной Европе) до 2,7–2,9 % по индустриальным странам в 1800–1913 гг. (см. табл. 2).
Таблица 2
Доля ведущих держав в мировом производстве, %[2]
Страна Год 1800 1860 1880 1900 1913 Европа в целом 28,1 53,2 61,3 62,0 Россия 5,6 7,0 7,6 8,8 5,0 Англия 4,3 19,9 22,9 18,5 14,0 Франция 4,2 7,9 7,8 6,8 6,4 Германия 3,5 4,9 8,5 13,2 15,7 США 0,8 7,2 14,7 23,6 35,8 Япония 3,5 2,6 2,4 2,4 1,0Таблица 3
Сдвиги в отраслевых структурах производства и занятости ныне развитых государств в доиндустриальную эпоху и в период промышленного переворота, %[3]
