Розалин Майлз - Я, Елизавета
– По крайней мере шесть книг, – сказала Радклифф, заглядывая в конец. (Пусть ее глаза на тридцать лет моложе моих, зрение – не в пример хуже!) – Угодно Вашему Величеству почитать?
– Может быть, позже. Эй, любезный! – окликнула я привратника. – Что это за ящик?
– Из Ирландии. – Он потянул себя за вихор. – С письмом.
– Открой.
Он широко улыбнулся щербатым ртом:
– Нет, мэм, я читать не умею!
– Уорвик!
Уорвик сделала мне реверанс, приняла из рук носильщика письмо и начала читать:
– «Небесную правительницу наших земных небес приветствует ее вассальный воин Томас Ли, рыцарь.
В Лимрике во время казни великого ирландского бунтовщика на моих глазах престарелая дама взяла сей предмет двумя руками и пила из него, словно на празднестве богов. Посему я взял на себя смелость послать cue Вашему Величеству как дань Вашему могуществу. Бессловесный, он тем не менее скажет за себя. Шлю вместе с ним заверения, что буду и впредь так же поступать с Вашими врагами в этой богомерзкой стране.
Ваш во всем,
Томас Ли, капитан».
– Из него пила престарелая дама? – задумалась Радклифф. – Красивый кубок, мадам, или круговая чаша, отбитая у гнусных бунтовщиков. – Она повернулась к привратнику:
– Ну, открывай!
Ящик был заколочен гвоздями, пришлось вскрывать кочергой. Внутри оказался круглый, обернутый тряпьем сверток. Тонкое стекло, может быть, даже венецианское.
Привратник вытащил сверток.
– Осторожно, осторожно! – вскричала Уорвик.
Поздно. Что-то вывалилось из тряпья и шмякнулось об пол. Здесь оно, к моему ужасу, подпрыгнуло и – о. Господи! – покатилось, докатилось до моих ног и остановилось, оскалившись в улыбке.
Голова, человеческая голова, черная, полуразложившаяся, мертвые, кишащие личинками мух губы шевелились, будто пытались что-то произнести, открытые глаза пялились, из черных глазниц выглядывало по червю…
Я не могла даже вскрикнуть – меня безудержно рвало, снова и снова я харкала кровью и желчью, и только проглотив лекарство, погрузилась в обморочное забытье…
Ирландия.
Я велела устроить розыск в отношении дарителя», Томаса Ли. Мне сообщили, что этот жуткий рыцарь служил под началом моего лорда в Нидерландах и Франции. Он действительно видел, как сумасшедшая старуха, у которой казненный злодей убил сына, схватила отрубленную голову и жадно пила хлещущую из нее кровь. Этот же человек убил троих собственных сыновей и брата, прежде чем Ли без суда и следствия повесил его, утопил, четвертовал и обезглавил – а затем сжег старуху, подозревая в ней ведьму.
Жестокий и беспощадный человек, крутой и скорый на расправу, – но, говорят, только такие могут служить в этой дьяволовой заднице, Ирландии.
Забытой Богом стране.
Такова Ирландия.
Однако и Англия была не намного лучше, мой лорд постоянно добивался власти, он вознамерился быть и конем, и возничим английской судьбы. В Кадисе он отрастил бороду, я говорила? Каждый мужчина когда-нибудь это делает, потом одни сбривают, другие оставляют, кто предпочитает усы, а кто, как Робин, – бородку клинышком. Однако всегда это означает возмужание, стремление к силе, к положению, к самостоятельной власти. Или к власти как таковой…
Борода заступом, рыжая, как у лиса. Я ее ненавидела.
А еще больше я ненавидела и еще больше боялась его растущую жажду ссор. У меня были серьезные причины опасаться многого другого: народной любви к нему, его враждебности к лорду-адмиралу Говарду, которого он публично обвинял в провале Кадисской экспедиции, разногласий, которые он вносил в совет, его давней ненависти к Берли и Роберту, которые всегда были для него писаришкоми», мужчинами, лишенными мужских качеств, евнухами, проклятьем всякого мужественного воина. Однако все мои страхи коренились в его любви к войне, которой он жаждал все сильнее, чтобы восстановить ореол героизма и вернуть утраченное в Кадисе доверие. Я видела, что его влечет к предначертанному крушению, видела письмена на стене, хотя и не могла разобрать дату. И когда это случилось, оно, как все худшие крушения в жизни, случилось неожиданно.
Мы собрались отпраздновать добрую весть, я и горстка моих тайных советников, – нам сообщили о смерти моего старого друга и врага Филиппа Испанского. Человек, который когда-то любил и желал меня, предлагал руку, потом ненавидел и преследовал даже в моем собственном королевстве, отошел в мир иной. Я говорю добрую весть» не из злорадства, смерть пришла к нему желанным избавлением от чудовищных телесных мук. Черви, что завелись в голове ирландского бунтовщика после смерти, владели Филиппом при жизни – три месяца он, оставаясь в сознании, гнил заживо, пожираемый червями, которые копошились в его открытых зловонных ранах, жутких гниющих язвах, которые он не позволял врачам промывать, считая их Божьей карой за грехи своей плоти.
Мы глядели друг на друга, Берли и Роберт, мой лорд, кузен Говард и новичок в совете, молодой Ноллис, недавно заступивший на место отца. Он был еще совсем юный и нежный, этот Вильям, едва за двадцать – тот возраст, когда считаешь себя бессмертным, – и явно мой лорд, и даже маленький умница Роберт ощущали себя такими же. Однако кузен Говард давно достиг средних лет, и его суровые, пронзительные глаза, которые сейчас пристально следили за моим лордом, видели смерть и знали – она придет.
А Берли – о, как больно было на него смотреть! Скрюченный подагрой, страдающий одышкой, каждое слово дается ему с трудом – сколько он еще протянет, долго ли будет помогать мне так, как умеет он один? Ведь ум его по-прежнему остер, чутье – верно, хватка – тверда.
Кузен Говард нарушил молчание, и я поняла – он вспоминал Армаду, когда во главе английского флота вел собственную войну против короля Испанского.
– Упокой Господи его душу, – мрачно сказал Говард, – и избави нас от такого конца.
– Аминь! – подхватила я. – Благодарение Богу, теперь он покоится в мире!
– Очень может быть, мадам, мир осенит и нас, – просипел Берли. – Его сын, молодой Филипп, не унаследовал отцовского нрава, он не будет искать войны.
– Ха! – Мой лорд громко рассмеялся прямо в лицо старику. – Значит, сэр, самое время ее ему навязать!
Роберт отцовским жестом задумчиво свел пальцы и прошептал:
– Блаженны миротворцы…
Мой лорд снова вспылил.
– Чтоб вам провалиться, миролюбцы трусливые! – с жаром вскричал он. – Разве вы не видите, что лишь война доставит нам почетный мир и что единственный почет, который может сыскать мужчина, достигается на войне! Сейчас мы можем разнести их в клочья, размолоть их мясо, растереть их кости в муку, чтобы псам войны не осталось на поживу ничего, кроме вражеских ладоней! А для Ее Величества, – поспешно добавил он, почти не удостоив меня взглядом, – будут сожженные галионы, захваченные города и сокровища, честь и слава!
Столько же, сколько после Кадиса и других ваших авантюр!» – желчно подумала я. Он словно прочел мои мысли – вскинул голову и гневно посмотрел на меня.
– И все ради вас. Ваше Величество, все, все ради вас!
Берли устало покачал головой. Он подвинул вперед маленькую книжку, которую держал под рукой, и дрожащим пальцем указал на пятьдесят пятый[11] псалом: Кровожадные и коварные не доживут и до половины дней своих».
Лицо моего лорда почернело от возмущения.
– Клянусь ранами Божьими, сэр, мне не возражают! – Он схватился за шпагу.
Как, угрожать Берли? Больному старику? Я в испуге схватила его за руку – не то бы он вскочил.
О чем он думает? Я с ужасом видела, что не он один держится за эфес – кузен Говард тоже привстал. Я мотнула головой, он плюхнулся в кресло, но глаза его, суровые и пронзительные, следили за моим лордом, как за ядовитой гадиной. У меня голова пошла кругом.
– Ладно, милорды, – пролепетала я, – оставим этот разговор. Как насчет Ирландии? Депеши день ото дня все мрачнее. Бунтовщики копят силы, я боюсь мятежа – как его избежать?
– Его не избежать, – мрачно сказал Говард. – Ирландия – это бродильный чан, нам никогда не удавалось ее усмирить! Единственный выход – послать туда войско, возглавляемое крупным военачальником, чтобы объединить тамошних наших людей, которые действуют каждый на свой страх и риск и не способны сдержать восстание.
Ирландия всегда воюет… никогда не замиряется… послать войско… если не справится, послать другое… вечная история с Ирландией…
Сердце мое упало, желудок свело – обычная свистопляска.
Люди и деньги!
Всегда их мало!
Всегда!
Я ухватилась за мыс корсета, с силой вдавила его в живот, чтоб унять расходившееся нутро.
Потом подождала и заговорила уже спокойно:
– Кто будет этим видным военачальником?
