Ксения Мяло - Россия и последние войны ХХ века
В совместном заявлении сторон говорилось, что "джамаат дагестанского народа представляет интересы дагестанцев в деле служения Аллаху, так же как и командование армии Дудаева представляет интересы чеченского народа, интересы свободы и независимости всего Кавказа. Мы гордимся тем, что этим договором мы заложили начало тесного сотрудничества между народами и боевыми подразделениями джихада Дагестана и Ичкерии..." (Милрад Фатуллаев, "Мощный плацдарм пантюркистского влияния". - "Независимая газета", 25 июля 1997 года. - Курсив мой. - К.М.).
Стороны, заключившие военный союз, заявили о целях совместной борьбы против "общего врага - Российской империи" и создания единого, основанного на нормах шариата мусульманского общества на всей территории Кавказа. И это были не просто слова. Одновременно с увеличением числа "курсантов", направляющихся на военно-тренировочные базы, расположенные, по большей части, на территории Чечни, и в Чечню, и в Дагестан во все большем количестве начали прибывать проповедники, а скорее пропагандисты из Пакистана, Саудовской Аравии, ОАЭ, Египта, возрос поток соответствующей литературы, а также финансов. По некоторым данным, уже в 1996 году филиалу ИПВ в Дагестане Саудовская Аравия выделила 17 миллионов долларов США.
Одновременно в республике открылись филиалы зарубежных исламских центров - в частности, имеющих штаб-квартиры в США и в Германии.
"В Махачкале, - отмечает один из экспертов, - неоднократно отмечалось появление представителя исламской организации "Братья-мусульмане" в России, гражданина Судана Адама Мухамеда Адама.
Важную роль в координации деятельности эмиссаров исламских фундаменталистских организаций играл имам крупнейшей в Медине мечети Абдулгамид Дагестани. Он из Саудовской Аравии руководил лидером ИПВ Дагестана Ахтаевым, а также рядом представителей даргинского духовного управления через Грозный". Идеология радикального исламизма, по сути, тождественная идеологии талибов, связи с которыми и не скрывались, агрессивно наступала на традиционный ислам, объявляемый "не чистым" и "не настоящим". Это, разумеется, не могло не вызывать болезненной реакции, особенно в Дагестане, всегда считавшемся и ощущавшем себя колыбелью ислама на Северном Кавказе.
Об экспансии ваххабизма и ее далеко не идеально-религиозных целях с тревогой говорил в феврале 1998 года верховный муфтий Дагестана Сайидмухаммед Абубакар (убитый в августе того же года): "Как быть, если "Камазами" завозят идеологическую литературу, а ты и брошюру не можешь отпечатать? Они вооружены, а у тебя только одно оружие s слово, убеждение, а у них "зеленые", без счета подбрасываемые из-за рубежа, а ты "отделен от государства"". Правда, удобная позиция?.. Появилась опять же удобная формула, чтобы оправдать бездействие тех же эфесбэшников: "Мы с инакомыслием теперь не боремся". Но о каком инакомыслии речь? Это уже действие. Существуют статьи УК о разжигании межнациональной, межконфессиональной розни, о том, как нужно поступать с теми, кто вносит деструктивные тенденции в общество". ("Родина", соч. цит., с. 194).
Напор ваххабитов на традиционный ислам и, конкретнее, суфийские ордена на Северном Кавказе (которые, по словам бывшего министра иностранных дел, иорданского чеченца Шамиля Бено, "коррумпированы и не способны представлять истинные интересы правоверных"), побудил традиционное духовенство Дагестана и Чечни предпринять попытку консолидации антиваххабистких сил. С этой целью в Грозном был созван конгресс мусульман Чечни и Ингушетии, на котором было принято общее заявление, осуждающее деятельность ваххабитов и призывающее органы власти Северного Кавказа объявить ваххабизм вне закона, а также немедленно расформировать вооруженные группировки проваххабитского характера. Масхадову предлагалось избавиться от "представителей администрации президента и правительства, морально и материально поддерживающих это экстремистское течение".
Слово "экстремистское" в складывающейся ситуации было не жупелом, а констатацией, если угодно - медицинским диагнозом. Ведь в начале того же 1998 года в Гудермесе состоялось совещание сил религиозной оппозиции, на котором обсуждалась ситуация в Дагестане - в ключе отнюдь не аполитичном. Участники совещания указали на важность "священной войны в мусульманской религиозной практике", а затем конкретизировали проблему, назвав отношения между ваххабитами и пророссийским руководством Дагестана "военными" со всеми вытекающими отсюда следствиями. Лидеры исламского джамаата призвали своих сторонников "в полном объеме активизировать исламский призыв и вести джихад против неверия и всех тех, кто его олицетворяет".
Остается напомнить, что в том же 1998 году была предпринята попытка захватить здание правительства и госсовета Дагестана, организованная братьями Хачилаевыми.
В таком контексте антиваххабитский конгресс в Грозном не может не быть признан явлением экстраординарным и дававшим Москве исключительные возможности, по меньшей мере, нейтрализации столь опасно развивающегося процесса на Северном Кавказе. Причем в данном случае она могла ограничиться всего лишь именно нейтралитетом, благожелательным по отношению к антиваххабитским силам. Впрочем, в крайнем случае довольно было бы и простого нейтралитета, но именно от этой позиции отказалась Москва.
22 июня 1998 года на Старой площади, в здании администрации президента России, прошло заседание обновленной комиссии при президенте России по противодействию политическому экстремизму. Комиссия пришла к выводу, что течение ваххабизм не является экстремистским, и это был настоящий удар в спину антиваххабитским и пророссийским силам на Северном Кавказе - удар, сравниваемый, пожалуй, лишь с теми, которые горбачевское руководство в свое время наносило сторонникам сохранения СССР в союзных республиках.
И, разумеется, подобное не объяснишь одной лишь некомпетентностью. Речь скорее о другом, и, думается, прав в своей оценке Вахит Акаев: "Тот факт, что ваххабизм, официально запрещенный в Чечне, Ингушетии и оцениваемый как исламский фундаментализм в Дагестане, был в тот момент признан российскими силовыми министрами* как течение мирное, неэкстремистское, говорит о том, что это течение нашло поддержку в определенных политических кругах в Москве".
Причем приходится сделать вывод, в кругах, втянутых в "Большую Игру", цели которой как раз в это время начали особенно отчетливо обозначаться на Кавказе и требовали замены первичного, "общедемократического" и светского, формата процесса иным - радикально-исламским. Едва ли не последним напоминанием о начальном европеистском замысле "Общекавказского Дома" стала состоявшаяся в июне 1997 года в Кисловодске встреча кавказских руководителей (на ней присутствовали губернатор Ставрополья Черногоров, президент Ингушетии Аушев, представители Северной Осетии, Кабардино-Балкарии и Дагестана, а также казачества), которую назвали Кавказским Маастрихтом. Однако отсутствие Чечни, ключевой для данного региона республики, делало всю перспективу "Маастрихта" химерической, в Чечне же происходили крутые перемены. Причем они резко обозначились именно тогда, когда, казалось бы, возникли самые благоприятные условия для реализации тщательно готовившихся проектов "Кавказско-Евразийского Общего рынка".
Упования на Запад в ичкерийском руководстве сменяются резко, подчеркнуто выраженной антизападной ориентацией, и публичные заявления по этому поводу делают лидеры - исполняющий обязанности президента Зелимхан Яндарбиев и главный идеолог Мовлади Удугов, теперь создающий движение "Исламская нация" и прямо говорящий о возможности объединения Дагестана и Чечни в единое государство. Разумеется, публичные заявления политиков такого ранга суть одновременно и политические акции, но именно поэтому их и не стоит принимать за чистую монету, не анализируя сложных композиций, в которые они оказываются вмонтированы.
А ключ к композициям пятилетней давности, весьма вероятно, дают сходные схемы сегодняшнего дня. Только теперь последствия непростительного легковерия (а если это не легковерие, то придется предполагать нечто иное предательское соучастие) могут оказаться стократ опаснее для России. Ибо взрывной потенциал по всей южной дуге критически нарастает.
* * *
Сегодня российское руководство со странным энтузиазмом говорит о "дуге международного терроризма от Филиппин до Косово", усматривая здесь возможности для развития американо-российского партнерства. Общественное мнение, мало искушенное в хитросплетениях вопроса и так и не изжившее иллюзий новой "встречи на Эльбе", с готовностью принимает эту, мягко выражаясь, упрощенную версию.
Газетные полосы пестрят выразительными заголовками: "Россия и США решили давить на талибов", "США будут бороться с узбекскими боевиками", "Один враг на два государства" (речь, разумеется, о бен Ладене) и прочее в том же роде. При этом за кадром остается такой примечательный факт, как партнерство США и бен Ладена в поддержке террористической ОАК не далее, как летом 1999 года. Что до узбекских боевиков, которые, наряду с талибами, тоже выступают в качестве "общего врага" России и США, то восхождение наиболее их крупных лидеров - таких, в частности, как Тахир Юлдашев и Джумабай Ходжиев (более известный под именем Джума Намангани) относится к 1988-1989 годам, и их по всей справедливости следует отнести на счет успехов стратегии Бжезинского-Кейси, описанной выше. О талибах тогда не было и речи, а все внимание и вся поддержка США адресовались позже потерявшим свои позиции в Афганистане лидерам пешаварской семерки - с которой, разумеется, неизбежно выстраивали отношения и лидеры формирующегося как в Узбекистане, как и в Таджикистане, "исламского сопротивления".
