Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Фергюсон Ниал (Нил)
Другими словами, что бы ни утверждали сторонники экономического ревизионизма, на деле дефицит рос при быстром падении номинального валютного курса и уменьшался, когда марка стабилизировалась {2140}. То есть именно тогда, когда Германия должна была давить на получателей репараций, затапливая их рынки дешевыми товарами, она фактически облегчала им жизнь, выступая отличным рынком для их экспорта {2141}. Для мировой экономики это, вероятно, было полезно — в противном случае ей могла угрожать депрессия {2142}. Однако с точки зрения германской дипломатии такое развитие событий было абсолютно контрпродуктивным.
Причины неожиданно большого дефицита торгового баланса в данном случае очевидны. Враждебность к германскому экспорту за рубежом, возможно, тоже сыграла свою роль, однако главная проблема заключалась в том, что, хотя в номинальном выражении курс марки к основным валютам падал, в реальном выражении — с учетом меняющегося соотношения цен — германская конкурентоспособность заметно не улучшалась {2143}. Это было связано с низкими ценами на британских и американских рынках, спекуляцией марками, которой продолжали заниматься иностранцы, и высокой скоростью роста внутренних цен и зарплат в Германии.
Таблица 44. Военные долги и репарационные обязательства (тыс. ф. ст.) в 1931 г.
источник: Eichengreen, Golden Fetters, p. 278.
Так что идея о том, что обесценивание марки поможет Германии избежать уплаты репараций, была в корне ошибочной. Скорее, срабатывал обратный эффект. Соответственно, возникает вопрос: не могла ли лучше сработать в качестве средства давления на союзников политика стабилизации, которая приглушила бы германский спрос на импорт? Опыт периода после 1930 года, когда жесткая германская дефляционная политика резко снизила импорт, подсказывает, что это весьма вероятно. В конце концов, репарации пережили кризис 1923 года и были восстановлены — реструктуризированы, но не уменьшены — в 1924 году; но были практически упразднены в 1931 году Меморандумом Гувера. Этот момент, когда военный внешний долг Германии, номинально составлявший в 1931 году примерно 77 миллиардов долларов, был, в сущности, аннулирован в ущерб ее бывшим противникам (см. табл. 44), стал пирровой победой веймарской внешней политики. Если учесть, что совокупный объем выплаченных Германией репараций определенно не превышал 4,5 миллиарда долларов, выводы выглядят очевидными. То, что гиперинфляция сделала с внутренним военным займом, депрессия сделала с внешним бременем в виде репараций. Германский рейх не только мало тратил на Первую мировую войну, но и в итоге сумел избежать оплаты ее издержек — за вычетом малой части.
Долг, который невозможно востребовать
В действительности проблема с условиями мира заключалась не в том, что они были слишком жесткими, а в том, что союзники не могли заставить Германию их исполнять, — то есть не в том, что Германия не могла платить долги, а в том, что с нее не получалось их истребовать. В 1870–1873 годах немцы оккупировали обширные территории на севере Франции и не уходили с них до выплаты контрибуции. Напротив, после Первой мировой победители установили окончательную сумму репараций только в 1921 году — уже после снятия морской блокады и при минимальном военном присутствии в Рейнской области. Вместо того чтобы использовать оккупацию как стимул для выплаты репараций, союзники — точнее, французы — пытались использовать угрозу расширения оккупации, чтобы предотвратить дефолт. Это было ошибочным шагом с психологической точки зрения — у немцев возникало искушение сделать ставку на то, что французы блефуют, как опрометчиво предположил Кейнс в 1922 году. Альтернативой этому была добровольная уплата репараций, но, как и следовало ожидать, демократически избранные политики совсем не торопились вводить для этой цели новые налоги. Веймарским политикам — в том числе тем из них, кто искренне считал, что Германия должна выполнять условия мирного договора, — приходилось лавировать между финансовыми претензиями собственных избирателей и бывших врагов Германии. Проще говоря, союзники хотели компенсации за причиненный им войной ущерб, а германские избиратели — за понесенные ими с 1914 года тяготы.
Согласно данным по германскому бюджету, на исполнение условий Версальского договора с 1920 по 1923 год реально было потрачено от 6,54 до 7,63 миллиарда золотых марок. Это составляло примерно 20 % расходов федерального правительства и 10 % госрасходов в целом. Иными словами, в 1920 году репарации обеспечивали одну пятую бюджетного дефицита федерального правительства, а в 1921 году — более двух третей {2144}. Однако даже за вычетом репараций общие госрасходы все равно составляли около 33 % чистого национального продукта — притом что довоенный уровень не превышал 18 % {2145}. И хотя без репараций инфляция, наверное, была бы ниже, а госдоходы — выше, от бюджетного дефицита это Германию, скорее всего, не избавило бы. Более того, если бы страна волшебным образом избавилась от репараций, вполне могли вырасти внутренние расходы.
Помимо консолидированного долга, реальная стоимость обслуживания которого все время снижалась, германские репарации собственным гражданам — так можно назвать внутренние расходы — включали в себя рост зарплат в государственном секторе, пособия по безработице, выплату которых наполовину финансировало федеральное правительство, субсидии на жилищное строительство и на снижение продовольственных цен {2146}. Не стоит забывать и о пенсиях для 800 тысяч раненых, 533 тысяч солдатских вдов и 1,2 миллиона сирот {2147}. Однако хуже всего была бюджетная дыра, которую создавали железные дороги и почта: на долю железнодорожного ведомства приходилась между 1920 и 1923 годом четверть дефицита федерального бюджета. Отчасти это было связано с закупками нового подвижного состава и с неспособностью индексировать тарифы на грузовые и пассажирские перевозки в условиях инфляции {2148}. Однако свою роль сыграло и стремление правительства поддерживать уровень занятости, приводившее к хроническому раздуванию штатов {2149}. Ситуация в почтовой, телефонной и телеграфной системе была аналогичной {2150}. Вдобавок в 1919 и 1920 годах до 6 % расходов федерального правительства уходили на программу по восстановлению торгового флота, которая также была нацелена на поддержку занятости в судостроительной отрасли {2151}. Эти “внутренние репарации” способствовали росту германского бюджетного дефицита намного больше, чем выплаты бывшим противникам.
Разумеется, с подобными проблемами сталкивались все участвовавшие в войне страны. Их долговое бремя было настолько велико, что правительства не могли одновременно выплачивать проценты по долгу и выделять средства на социальные блага, которые политики обещали предоставить избирателям после войны. Типичный список этих благ огласил британский министр реконструкции Кристофер Аддисон в феврале 1918 года:
