Главные люди опричнины. Дипломаты. Воеводы. Каратели. Вторая половина XVI века - Володихин Дмитрий Михайлович
Летом 1570 года страшный удар был нанесен по высшему слою приказных людей {63}. Казни проходили публично, в Москве на Поганой луже, и сопровождались пытками. В них участвовал сам царь, собственноручно пытая и убивая. В один из дней, по согласному свидетельству нескольких не зависящих друг от друга источников, палачи умертвили более 100 человек… Именно тогда ушел из жизни известнейший российский дипломат того времени — дьяк Иван Михайлович Висковатый. Он пытался отговорить Ивана Васильевича от продолжения террора, озвучив простой, но верный аргумент: кто же останется у царя для ведения войны и для дел правления? Московский посад сохранил воспоминания о публичных казнях 1570 года в сказаниях, содержание которых не делает чести государю.
Но кровь, смерти, пытки, застенки — внешняя история опричнины. А была еще и внутренняя. Главным вопросом ее было: кого и на какие должности государь передвинет после того, как старые его соратники «не оправдали доверия»? Так или иначе, в их число входили серьезные командные кадры, опытные управленцы… Те же боярские рода — неотъемлемая часть старомосковской элиты — казались несокрушимой «старой гвардией» опричнины. Но именно они после казней первой половины — середины 1570 года утратили свое влияние. Государь вынудил их потесниться. Если взглянуть на опричнину очами царя в 1570 году, откроется картина, вызывающая острое разочарование. Казни не дают уверенности в отсутствии новых изменников. Дела на фронте не радуют: планы победоносной кампании против литовцев ушли в прошлое, твердо стоят крупные города Северной Прибалтики, и даже крепости помельче готовы сопротивляться русскому продвижению на запад. В такой ситуации самые верные, самые надежные, казалось бы, люди, заласканные монаршей рукой в предыдущие годы, неожиданно оказываются пособниками врагов! Вряд ли в монаршую голову пришла мысль, что мера его «исправительной» жестокости давным-давно вышла за рамки здравого смысла и нравственного чувства. Надо полагать, Иван IV испытал потрясение. Люди-столпы на глазах утратили надежность. Их место в опричном аппарате должны были занять новые люди…
Тут происходит настоящий служебный переворот. Старинные боярские семейства уступают в опричнине позиции, и позиции эти занимают… «княжата»! Их доселе не пускали в состав «черного воинства». Да они, надо полагать, и не рвались туда. Но вот из социальной среды, доселе исключенной из опричных кадровых ресурсов, начинают обильно рекрутироваться воеводы и администраторы. Старый порядок рухнул в несколько месяцев. Осенью 1570 года его уже не существовало. «Княжата» во множестве приходят на высокие посты в опричной армии, получают чины в опричной Думе.
Следовательно, государь Иван Васильевич пришел к печальному для себя выводу: без «княжат» он обойтись не может. Во всяком случае, пока.
Поражение
В Приложении II перечислены походы опричных отрядов и больших полевых соединений. Очень хорошо видно, что опричная военная машина с максимальной интенсивностью работала в 1568–1570 годах. Именно тогда она и должна была проявить себя на полях сражений, показать, какие результаты дала реформа, за которую было заплачено дорогой ценой.
Лето 1569 года застало под Калугой опричные силы, развернутые в пять полков. Ранее их бывало не более трех, теперь же численность опричных боевых отрядов явно возросла. Сил опричнины в течение года с лишним (до осени 1570-го) хватало на то, чтобы выводить мощные пятиполковые соединения в поле.
Первое время войско опричников показывало примерно те же результаты, что и земская армия. Выходы в поле, оборонительные операции, удача в борьбе за Изборск, с помощью хитрости захваченный неприятелем, победа над войском крымцев под Зарайском… Если под стенами Изборска опричники действовали совместно с земцами и последние были главной силой, то у Зарайска татар громил собственно опричный отряд.
Но всё это были частные успехи. А государь искал способ добиться решающей победы в Ливонии. Опричной армии дали командный состав, всецело пользовавшийся доверием Ивана Васильевича. Надо полагать, он уверен был в способности опричной военной машины обеспечить стратегический перелом. Западный театр военных действий интересовал монарха в первую очередь. Иван IV бросал туда новые и новые силы, даже если приходилось ставить в рискованное положение степной юг. В результате Ливония сыграла роль колоссальной топки, куда русских воинских людей подбрасывали большой лопатой, будто уголек. И этот уголек исправно горел. Казалось, наверное, — людской ресурс неисчерпаем. В итоге он под занавес великой войны выгорит. Возмещать потери станет некем.
Летом 1570 года русское войско, усиленное отрядами ливонского короля Магнуса, союзника Ивана IV, осадило Таллин (Ревель). В распоряжении воевод была отличная артиллерия и многолюдные полки. Однако и город оказывал упорное сопротивление. Через два месяца после начала осады из России подошло подкрепление — опричный корпус. Его присутствие в осаждающей армии дало эффект, прямо противоположный ожидавшемуся. В хронике таллинского пастора Бальтазара Рюссова, в частности, сообщается: «Этот отряд гораздо ужаснее и сильнее свирепствовал, чем предыдущие, убивая, грабя и сжигая. Они бесчеловечно умертвили много дворян и простого народу». В итоге решимость защитников города лишь возросла, а мирные переговоры с ними потеряли всякий смысл. Проведя всю зиму под стенами неприступной крепости, русские полки в марте 1571 года вынуждены были отступить.
Воеводы, виновные в срыве Ревельской операции, под арестом отправились в Москву.
Тогда же немец-опричник Таубе попытался поднять мятеж в Юрьеве-Ливонском.
Еще хуже складывались дела на южном фронте.
Новая гроза пришла весной 1571 года. Разразившаяся тогда военная катастрофа пошатнула здание опричнины, впрочем, зашаталась и вся Россия.
Девлет-Гирей явился на южные «украины» Московского государства с большим войском, полный решимости разорить страну, а еще того лучше — погубить ее. Между тем Москва равноценных сил выставить в поле не могла: значительная часть русских войск занята была под Ревелем. Да и поредели полки Ивана IV после многолетней войны на два фронта…
Более того, действия наличных сил трудно было скоординировать: командование-то было разделено на опричное и земское.
С русской стороны к татарам перебежали дети боярские, напуганные, по всей вероятности, размахом опричных репрессий. Или, возможно, раздосадованные казнью кого-то из родни… Один из перебежчиков показал крымцам дорогу в обход оборонительных позиций русской армии. Другой сообщил, сколь малы силы, противостоящие хану. Девлет-Гирей перешел Оку вброд, и, сбивая наши заслоны, стремительно двинулся к Москве. Опричным отрядам не удалось затормозить его наступление.
Царь с частью опричного корпуса отступает к Москве, оттуда к Александровой слободе, а из слободы — аж в Ростов. В ту несчастную весну все идет неудачно, все не работает, все происходит не по плану. К тому же Московское государство ослаблено: страну терзает моровое поветрие, два года засухи привели к массовому голоду. Людей, которых можно поставить в строй, катастрофически не хватает.
Иван Васильевич испытывает настоящее потрясение. В 1552 году под Казанью он боялся по милости собственных воевод попасть к неприятелю в руки. Теперь старые его страхи оживают и материализуются. Неожиданно для Ивана IV татары оказываются в непосредственной близости от его ставки. Никто не привел государю «языка». Никто не позаботился о ведении сторожевой службы. Прежде всего, допустили странное легкомыслие командиры передового и сторожевого полков, на которые возлагались обязанности авангардных частей армии. Опричные воеводы проходят мимо царя с полками в растерянности, не зная, что предпринять. Иван IV опасается, как бы кто-нибудь не взял его коня под уздцы и не привел его вместе со всадником к Девлет-Гирею. Отступление кажется государю наименьшей из бед. Так поступали многие князья Московского дома, застигнутые татарским набегом врасплох. Курбский в третьем послании Ивану Грозному напишет: «…мог бы ты… вспомнить… какие язвы были Богом посланы — говорю я о голоде и стрелах поветрия (мора), а напоследок и о мече варварском, отомстителе за поругание закона Божьего, и внезапное сожжение славного града Москвы, и опустошение всей земли Русской, и, что всего горше и позорнее, — царской души падение, и позорное бегство войск царских, прежде бывших храбрыми; некие здесь нам говорят, будто бы тогда, хоронясь от татар по лесам, с кромешниками своими, едва ты от голода не погиб!» {64} Для Штадена тоже все понятно: «…великий князь вместе с воинскими людьми — опричниками — убежал в незащищенный {65} город Ростов». Но в столь опасной ситуации государю, вне зависимости от того, испытывал ли он необоримый ужас, или был способен преодолеть его, не следовало рисковать жизнью. Гибель монарха могла ввергнуть Московское государство в еще горшие неприятности. Другое дело — опричное войско. Стоило ли уводить значительную часть его с собой, оголяя оборону Москвы, и без того скудную? Бегство царя в обстоятельствах 1571 года логично и понятно. Но бегство боевых отрядов и непонятно, и нелогично. {66} Совершенно также непонятно и то, почему Иван Васильевич не остановил опричных ратников: если бы дело было в одном только страхе, если бы царь вел себя на протяжении всей жизни как патологический трус (чего не было), то и в этом случае не находит объяснений желание уйти с ненадежным воинством в неукрепленный город, в то время как из-под Таллина в Россию возвращалась первоклассная полевая армия. Возможно, государем овладела растерянность… Или же сами опричники не очень-то соглашались вернуться и принять бой с крымским ханом? На эти вопросы пока нет здравых и точных ответов.
