Владимир Толмасов - Сполохи (Часть 3)
Геронтий обалдело посмотрел на книгу.
- Слыхали мы, что такая книга есть, а кто написал, нам неведомо.
- Так ведь по ней Зосима правил службы всякие.
- И это нам неведомо. То делалось давно, егда нас и не было.
Отец Сергий вздохнул, пожевал губами и сказал:
- Не разберу я, вы все в самом деле дураки али только притворяетесь оными.
- Ну ты, сморчок, не замай, дух вышибу! - вскочил с места дьякон Сила и двинулся к архимандриту, но на пути встал Корней.
- Вижу я, далеко зашли, преподобные, дальше некуда. Пора и отдохнуть.
- За никонианина вступаешься, Корней!
- Я послан сюда отцом Никанором и несу перед ним ответ за ваше благочиние. Ступайте все спать, поздно уже...
Выпроводив старцев, Корней запер отца Сергия в келье и, оставив у дверей караул, пошел отдыхать...
Через неделю был готов ответ государю. Корней в сопровождении вооруженных мирян прошел в келью отца Сергия и вручил ему челобитную, подписанную всей монастырской братией и мирянами. В челобитной говорилось, что братия и мирские монастырские люди впредь обещают быть покорными и послушными государю, но просят не принуждать их к перемене предания и чина основателей монастыря Зосимы и Савватия, не присылать новых учителей, а лучше прислать на них свой меч царский и от сего мятежного жития переселить их в иное, безмятежное и вечное житие...
Дул холодный ветер с дождем. Отца Сергия вывели из кельи и повели под стражей к воротам, где ожидали его, трясясь от холода, разжалованные старцы Савватий Абрютин и Варсонофий и опухший от запойного пьянства князь Михаиле Львов, которых отец Сергий согласился взять с собой на Москву.
Корней побежал в дом, где в каморках содержались под караулом обезоруженные стрельцы. Подойдя ближе, он услышал разговор.
- А что, братцы, не учинить ли нам тем стрельцам свой указ? Побить их к бесовой матери - и дело с концом.
- Верно! А потом и Сергию, архимандриту, камень на шею да в воду.
- Хо-хо-хо! И концы в воду.
- Опасно, царю доложат - нам смерти не миновать.
- А мы и других, которые в лодье, на тот свет отправим. Скажем, морем, мол, разбило ихние суденышки, потонули царевы слуги.
- Эт-то можно...
- Значит, порешили! Пойду я гляну, нет ли кого...
Корней притаился за углом, видел: из дверей на крыльцо вышел служка Васька, зыркнул по сторонам глазами, успокоившись, потянулся и юркнул обратно. Корней - за ним. В полутьме разглядел, как Васька, согнувшись, отпирает замок, а трое караульных с обнаженными саблями напряженно ждут за его спиной.
- Самовольничаешь, Васька, - сказал Корней.
Служка вздрогнул, уронил отмычку, выпрямился. Те трое, завидев оружейного старца, замялись, вставили сабли в ножны.
- Да вот... - сбиваясь, проговорил Васька, - видим, что уезжают гости, решили проводить стрельцов.
- Добро, - насмешливо молвил Корней, - да не убейте по дороге. Ты, Васька, за них в ответе. Коли что с ними стрясется, первому башку снесу...
У ворот Ваську кто-то потянул за рукав. Оглянулся - поп Леонтий.
- Не удалось, голубок?
- Не вышло. Корней помешал.
- Опять этот Корней. Ох, дождется он, миленький, доиграется!
- Встретится он мне на узкой дорожке...
- Дай бог, голубок, дай бог.
И поп Леонтий засеменил прочь от ворот, огибая лужи и бормоча под нос не то молитву, не то ругань.
4
Незадолго до рождества собор десяти архиереев низложил Никона, лишил его почестей и сана и отправил на жительство в белозерский Ферапонтов монастырь. Не стало у церкви Никона, но реформы его ни архиерейский собор, ни царь отменять не собирались. Было разослано по всем монастырям и приходам соборное решение, что реформа Никона не его личное дело, а дело великого государя и православной церкви. Добивался Никон для себя единой высшей власти и думал, что уж достиг небывалых вершин, как папа Римский. Но Алексею Михайловичу надоело забавляться игрой в двух великих государей на Руси - он хотел царствовать один.
Пригодилось царю учение бывшего собинного друга, возводящее в божественные каноны неограниченную власть великого государя, а сам Никон стал ни к чему, только мешал патриарх и был непереносим из-за своего строптивого нрава. Не сумел Никон обуздать царскую власть, не удалось ему и церковь поставить над государством, зато, пользуясь его догматами, подмял под себя церковь Алексей Михайлович. Один Соловецкий монастырь ершился, выворачивался из-под царской длани и торчал, как бельмо в глазу...
Алексей Михайлович угрюмо глядел сквозь стеклянные вагалицы на монастырский двор. Март на дворе, капель, навозные лужи; черные, как уголь, галки кувыркаются в небе, воробьи суетятся над конскими яблоками точь-в-точь люди: каждый норовит урвать побольше. Пойти бы прогуляться, подышать весенним воздухом в звенигородских рощах, забыться на время, да в часовне ожидает протопоп Андрей Постников, новый духовник. Раньше-то здесь, в Саввином монастыре, его духовником был архимандрит Никанор... Ах, да! Ведь он вызван в Москву, самозванный соловецкий настоятель. Чёртовы Соловки! Хлопот с ними не оберешься. Давно бы надо прижать поморскую обитель да заодно и поморов. Но разве хороший хозяин бьет на мясо дойную корову? А корова-то с норовом.
Не давалась в руки Зосимова обитель. Была она вроде дрожжей: бунтовала сама и будоражила Поморье. А уж народец там подобрался - не приведи господь! По своей воле архимандрита скинули, выставили за порог царского посланца с указом и уж совсем спятили, самовольно поставив над собой в архимандриты отца Никанора, а черный собор разогнали и созвали новый; решениям церковного архиерейского собора не подчиняются и емлют под свое крыло раскольников... Сил нет - до чего обнаглели.
Не-ет, не быть Никанору соловецким архимандритом. И Варфоломею тоже не быть, поелику перепачкался в дерьме по макушку. Надобна туда метла новая, чтоб чисто мела. А Никанора следует заставить покаяться. Небось крикуны соловецкие как узнают об этом, так Никанору от ворот поворот дадут. У них там за измену строго спрашивается.
И добить, добить нужно старообрядцев во что бы то ни стало, проклясть расколоучителей... Аввакум... Вот еще заноза. Но много заступников у протопопа среди бояр, а князья спят и видят не тишину, но смуту, для того и нужны им Аввакум да Никанор. Ничего, можно отвести душу на соратничках, всяких там лазарях да епифаниях. Петлю им на шею и... Нет, петлю не надо, довольно их было в Медный бунт - до сих пор удавленники мерещатся. Языки, языки надо резать, чтоб не смущали народ. А безъязыких сослать к черту на кулички, на Север дальний, куда Макар телят не гонял!.. "Ох, опять сердце! Крови много, надо лекаря звать, пущай кровь-то пустит. Тяжело..."
Хмурым пасмурным днем из Боровицких ворот Кремля, скрипя колесами, выехала в сопровождении стрелецкой сотни черная телега. Моросил дождь. Чавкала грязь под каблуками стрельцов, под копытами каурой лошадки, влекущей повозку, в которой, тесно прижавшись друг к другу, сидели поп Лазарь и соловецкий инок Епифаний - соратники пылкого Аввакума, не пожелавшие понести раскаяния перед государем и архиерейским собором.
Телега спустилась с Боровицкого холма и направилась через Москву-реку на Болото, где белел свежими досками сколоченный на скорую руку помост. Процессия обрастала народом, как снежный ком. То и дело раздавались грозные окрики стрельцов:
- Раздайсь! Не напирай!
Мужики и бабы, старики и старухи, посадские, черные люди, боярские дети и дворяне - кого только не было в толпе, провожавшей телегу с двумя узниками. Мелькали проворные шиши, охотились за кошельками. Особенно много было нищих, калек и убогих. Эти ухитрялись пролезть между стрельцами, цеплялись за края телеги, кричали:
- Благослови, отче!
Их гнали, били древками бердышей, но они лезли, как мухи. Казалось, собрались они со всех московских церквей и кладбищ. В толпе стоял гул голосов, раздавались восклицания, плач, хохот, ругань, причитания.
- Что же с ними сделают, родненькими?
- Как что? Оттяпают головы да и весь сказ.
- Господь с тобой! За что этакое?
- За то, не ходи пузато!
- Молчи, шпынь! Мученики это христовы.
- Ой!.. Ногу отдавили, сволочи!
- Огради меня, господи, силою честного и животворящего креста твоего...
- Говорят, языки будут резать!
- Ой, матерь божия! Бедные, бедные!
- Поделом расколоучителям. Церковь смущают!
- Эй, ты, ворона никонианская, заткни пасть!
- А в рожу хошь?
- Благословенная богородица, уповающие на тебя, да не погибнем...
Медленно вращались облепленные глиной тележные колеса, переваливалась по колдобинам повозка, покачивались в ней старцы, звеня цепями, сковавшими их исхудавшие руки и тощие шеи. Сквозь рубище проглядывала желтая кожа со струпьями грязи. Но очи ясные у обоих, и благословляли старцы людей двумя перстами. Но вдруг вспыхнули презрением голубые глаза Епифания: заметил он в толпе высокого человека в рогатом греческом клобуке. Никанор! Взгляды их встретились, и Никанор опустил голову.
