Хилэр Беллок - Ришелье
Как я уже говорил, не надо смешивать упорство с упрямством, которым французы наделены сверх всякой меры. Решив чего-нибудь добиться, француз будет продолжать действовать до тех пор, пока смерть не остановит его. Однако стоит его вниманию чуть-чуть отвлечься, как он вдруг видит совершенно новый интерес, который и завладевает теперь его вниманием. Яркий пример — религиозная распря XVI века, в которой в конце концов забыли, с чего все началось, и продолжали воевать друг с другом, не зная, в сущности, за что воюют.
И поскольку Ришелье был не совсем обычный француз, он всегда был вознагражден за свои труды, потому что никогда не отклонялся от поставленной перед собой цели. Он так же необычен среди французов, как был бы необычен англичанин, который вдруг прославился бы своими горячими политическими речами, а не практическими делами в политике.
В вопросах религии Ришелье оставался таким же практиком и реалистом, каким был в политике. Он был очень необычен и как высший сановник церкви, потому что в нем соединились, не вступая в спор друг с другом, довольно противоречивые тенденции, которые, на наш современный взгляд, не сочетаются друг с другом.
Он не знал в вопросах веры никаких сомнений. В его книгах и речах отводится много места спорам с гугенотами, причем изложение всегда ясное и аргументированное. Он часто сам служил мессу, отдавал много времени заботам об устройстве епархии и никогда не уклонялся от своих обязанностей.
Но как священник он был всего лишь талантливым дилетантом. Получив сан епископа, он выжидал случая, когда сможет войти в правительство; получив сан кардинала, он уже действовал как настоящий политик.
Став священником по просьбе семьи, он дал обет целомудрия, но ничто не помешало бы ему нарушить его, если бы он этого захотел. Существует масса историй о его амурных приключениях, но ни в одной из них нет ни слова правды. Говорили, что он был любовником Анны Австрийской и Марии Медичи. Но первое просто смешно, а второе легко опровергается фактами. В его отношениях с женщинами не было ни чувства неловкости, ни каких-либо поползновений. Но я уверен, если бы для успеха его карьеры или для блага государства ему понадобилось вступить в связь с женщиной, он сделал бы это не задумываясь. Разумеется, у меня нет никаких фактов, подтверждающих эту гипотезу, но совершенно ясно, что он, судя по некоторым из его взглядов, был ближе к вольнодумным священникам XVIII века, чем к своим современникам.
И наконец последнее. В нем не было того религиозного энтузиазма, того стремления к победе католической церкви, каким горели его братья-священники. В разгоревшейся по всей Западной Европе борьбе между старой верой и новыми религиозными учениями он видел удобный случай для удовлетворения интересов французской монархии. Он считал, что для единой католической Европы еще не пришло время, и поэтому он не имеет права жертвовать интересами нации и государства ради призрачных интересов католицизма. Совершенно ясно, что он не понимал, в каком критическом положении оказался католицизм в период 1620-1640 годов: если и могла произойти победа католицизма над протестантами, она могла произойти только тогда. Он объявил политику религиозной терпимости внутри страны и заключил союз с протестантскими государствами против католических соперников Франции. Вот почему правоверные католики называли его «кардиналом гугенотов», вот почему его дела превозносят все те, кто исповедует религию национализма, все те, для кого идея единого христианского мира кажется уже невозможной.
Рассказав о главных чертах, характеризующих гения, остановимся на некоторых мелочах: на его любви к порядку в будничной обстановке, на строгом расписании его занятий, наконец, на чистоте и опрятности его одежды.
Были ли у него недостатки? Был ли он, между прочим, жесток? Последний вопрос следует задавать всякий раз, когда приступают к рассмотрению той или иной личности, добившейся успеха и выдержавшей борьбу или соревнование с другими человеческими существами. Ибо не существует более тяжкого обвинения против личности, чем жестокость, потому что она навсегда оставляет позорное пятно и искажает характер личности почти так же, как расстроенная струна в музыкальном инструменте искажает гармонию аккорда.
По-видимому, не будет ложным утверждение, что не было еще ни одного великого человека, который был бы жесток, и что всякий, кто одобряет жестокость или находит для нее извинительные причины, совершенно не понимает, в чем состоит величие человека.
Приступая к рассмотрению этого вопроса, мы постараемся как можно тщательнее разобраться в характере Ришелье, потому что обвинение в жестокости, пожалуй, самое распространенное и самое ошибочное из тех, какие ему предъявляются в наши дни.
Но уже современники обвиняли его в жестокости. Друзья и родственники тех, кто был казнен по его приказу, называли его чудовищем.
Это обвинение никак не обосновано. Очевидно, оно возникло в результате непонимания того, что было побудительным мотивом его деятельности. Чтобы разобраться в том, каковы причины этого непонимания и были ли какие-либо основания для такого обвинения, нам надо прежде всего строго определить, в чем суть человеческих намерений.
Жестокость есть привычка причинять боль, привычка, доставляющая удовольствие. Нельзя назвать жестоким человека, который бросается на вас с ножом или стреляет в вас, желая отомстить за причиненное зло или испытывая чувство ревности. Жестоким можно назвать лишь того, кто получает удовольствие и даже радость, причиняя страдание и боль другим людям.
Поскольку жестокость бесчеловечна, попытаемся понять, были ли в деятельности Ришелье какие-либо мотивы, которые мы можем назвать бесчеловечными. Ришелье отрекся от многих человеческих чувств, став преданным слугой монархии и, следовательно, короля.
Это отречение могло сделать его бесчеловечным.
«У меня не было врагов, — сказал он умирая. — Все мои враги были врагами общества и государства». И один лишь Бог знает, сколько у него было врагов, ненавидевших его, желавших его смерти и все-таки потерпевших поражение.
Отречение от человеческого ради каких-то целей есть качество, характеризующее тех, кто поднялся над средним уровнем и пожертвовал многим в жизни, чтобы чего-то добиться. Но это отречение не бесчеловечно: людей, поставивших перед собой какие-то цели, нельзя назвать жестокими. Такие люди бывают безжалостны почти так же, как безжалостна природа.
Говорят, что в течение восемнадцатилетнего правления ни один из многочисленных заговоров против него не обходился без жертв, то есть без казней.
В качестве примера, подтверждающего эту мысль, расскажем о том, за что был казнен маршал де Марильяк. Его старший брат занимал пост хранителя королевской печати, который эквивалентен посту канцлера в государственной системе Англии XVII века. Несмотря на очень высокий пост в государстве, хранитель печати принимал участие в заговорах против Ришелье, организаторами которых были Гастон, брат короля, и Мария Медичи, королева-мать. Маршал де Марильяк в то время, когда кардинал раскрыл заговор, находился с армией в Италии. Он был арестован прямо в походе и доставлен в Париж. Ему было предъявлено обвинение, но не в заговоре, а в злоупотреблении теми суммами, которые находились в его распоряжении, и после вынесения приговора он был казнен. Это было, конечно, убийство, но совершено оно было по политическим мотивам. О нем будет более подробно рассказано во второй части нашего исследования.
Этой казнью Ришелье хотел нагнать страху на тех, кто поддерживал заговорщиков, членов королевской семьи, против которых Ришелье был бессилен. Обвинение в расхищении казенных денег было неопровержимо, но такого рода обвинения могли быть выдвинуты против любого военачальника того времени, в руках которого находились суммы для выплаты солдатам, для покупки фуража и т. д. Никакого контроля за тем, как расходовались эти деньги, не было, и поэтому злоупотребления были очень часты.
Вся деятельность Ришелье проходила под знаком того, что он хочет укрепления государства и работает для блага нации. Он был убежден, что его падение — в особенности в начале его деятельности — принесло бы огромный вред нации. И поскольку его падения желала знать, он был беспощаден по отношению к ней, но в нем не было и следов жестокости.
Другим обвинением в жестокости служит дело де Ту, дело действительно исключительное. Казнив маршала де Марильяка, Ришелье совершил неправедный суд, который можно было понять, ведь его старший брат был заговорщиком. Де Ту не был заговорщиком, хотя и знал о заговоре. Как говорят юристы, он был «соучастником преступления» — формула достаточно бесчестная и несправедливая. Де Ту, зная о заговоре, не пожелал быть доносчиком и предпочел смерть бесчестью.
