Корнелий Тацит - История
Абсолютистское толкование Тацита, характерное для XVI-XVII вв., сменилось в XVIII в. диаметрально противоположной интерпретацией. "Тацитисты" могли опираться на отдельные высказывания историка о неизбежности монархического режима, но самое изображение императоров и общественной жизни Рима указывало на совершенно иное направление политических симпатий автора. Первым провозвестником нового, антиабсолютистского толкования Тацита был ирландец Томас Гордон (1684 - 1750 гг.), опубликовавший английский перевод Тацита и трактат "Историко-политические рассуждения о книгах Тацита". Оно нашло живой отклик во Франции в предреволюционную эпоху, и авторитет французских просветителей (Руссо, Дидро, Даламбер, Мабли и др.) широко распространил его по Европе. Тацит теперь понимается как разоблачитель монархов, враг деспотизма и друг республиканской свободы. Это последнее тоже было преувеличением. Сторонники революционного толкования Тацита либо не обращали внимания на враждебное отношение римского историка к народным массам, либо, - если они выступали за революцию сверху, - соглашались с его взглядами. Так же относились к Тациту писатели и критики. Альфиери, ненавидевший тиранию, усердно изучал Тацита и сурово осудил Нерона в трагедии "Октавия" (1780 г.). Для такого критика, как Лагарп, кодицифицировавшего в трактате "Лицей" литературные оценки, свойственные классицизму XVIII в., труды Тацита, правдиво изображающие деспотизм и раболепие, являются возмездием тиранам. Мари Жозеф Шенье называет Тацита олицетворением "совести рода человеческого", а его труды "трибуналом для угнетенных и угнетателей". "Имя Тацита заставляет тиранов бледнеть".
Наряду с высоко положительной оценкой Тацита как историка и политического мыслителя раздавались как в XVI-XVII вв., так и в XVIII в. другие голоса. Восходящая еще к гуманистам XV в. формально-стилистическая критика его литературной манеры с позиций цицеронианизма находила приверженцев и впоследствии. Тацита упрекали в аффектации, неестественности как со стороны стиля, так и в отношении содержания. Историк, всегда толкующий слова и поступки в худшую сторону, казался даже опасным автором. С большим сомнением относился к сообщениям Тацита Вольтер, считая его образы Тиберия и Нерона преувеличенными. Когда созданная революцией французская республика сменилась империей Наполеона, сам император открыл литературную кампанию против Тацита, поручив напечатать в "Journal des Debats" (11 и 21 февраля 1806 г.) 2 официозные статьи по этому поводу. Наполеону Тацит представлялся недовольным сенатором, "аристократом" и "философом", который в своем отсталом консерватизме не понял значения империи и клеветал на императоров. Свое мнение он неоднократно высказывал в разговорах с учеными, литераторами, требовал исключения Тацита из школьного курса, даже обрушивался репрессиями на писателей, восхвалявших автора "Анналов", Шатобриана, М. Шенье.
В России революционное толкование Тацита воодушевляло декабристов. Им восхищались А. Бестужев, Н. Муравьев, Н. Тургенев, М. Лунин, М. Фонвизин и др.17А. Бригген на следствии приписывал свой свободный образ мыслей чтению Тацита18. Для Ф. Глинки это был "великий Тацит". Корнилович называл его "красноречивейшим историком своего и едва ли не всех последующих веков, глубокомысленным философом, политиком"19. А. Корнилович и Д. Завалишин переводили его сочинения.
Пушкин в 1825 г., задумав "Бориса Годунова", стал изучать "Анналы". В своих "Замечаниях на "Анналы" Тацита" он вполне поддерживает декабристское толкование трудов римского историка. Но в то же время Пушкин в ряде метких суждений раскрывает преувеличенный характер обвинений Тацита по адресу Тиберия.
Увлекался Тацитом Герцен. Он рассказывает, как во время своей владимирской ссылки, в сентябре 1838 г., он искал книгу для чтения. "Мне попалась наконец такая, которая поглотила меня до глубокой ночи - то был Тацит. Задыхаясь, с холодным потом на челе, читал я страшную повесть". Пользуясь рассказом Тацита о заговоре Пизона, он создал диалогический набросок, условно озаглавливаемый в изданиях "Из римских сцен"20. "Мне кажется, что из всех римлян писавших один Тацит необъятно велик", - сообщает он Н. И. Астрахову 14 января 1839 г.21Также и в более зрелые годы Герцен вспоминает о "мрачной горести Тацита"22, о "мужественной, укоряющей, тацитовской" печали23.
Маркс и Энгельс были отлично знакомы с произведениями Тацита и неоднократно ссылались на "Германию". Маркс ценил "Германию" как важнейшее историческое свидетельство о германской земледельческой общине24. Постоянные ссылки на Тацита мы находим в трудах Энгельса о древних германцах ("Марка", "К истории древних германцев", "Франкский диалект") и о первоначальном христианстве ("Бруно Бауэр и первоначальное христианство", "К истории первобытного христианства"). Широко пользуется Энгельс "Германией" в "Происхождении семьи, частной собственности и государства", где он ставит сообщения Тацита о семье, общине и военном строе германцев в широкую рамку этнографических материалов для истории первобытного общества. Место Тацита в истории римской общественной мысли Энгельс определяет в одной сжатой фразе, - и тем не менее с исчерпывающей полнотой, - характеризуя эпоху империи.
"Немногие остававшиеся еще в живых староримляне патрицианского склада и образа мыслей были устранены или вымирали; последним из них является Тацит"25.
Для того чтобы правильно оценить это высказывание, надо учесть ту симпатию, с какой Маркс и Энгельс относились к ранним периодам античного общества, экономической основой которых было мелкое крестьянское хозяйство и независимое ремесленное производство - до широкого развития рабства. Это время Маркс считал "наиболее цветущей порой" существования классического общества26. Поэтому Маркс и мог писать о "классически строгих традициях римской республики"27. Отблески этих традиций Энгельс, таким образом, находит у Тацита, хотя и подчеркивает его аристократическую ("патрицианскую") ограниченность.
Между тем с начала XIX в. отношение буржуазии к античному миру изменилось. Переставшая быть революционным классом буржуазия начала ценить в античной культуре не те стороны, которые казались привлекательными в XVIII в. На общественную арену выступил новый революционный класс - пролетариат, ставивший перед собой такие задачи, которых не знала древность. Буржуазная революция могла сначала рядиться в античную маску; в 1848 г. это было уже невозможно. Классицизм не мог больше служить опорой для прогрессивных движений. Историческое понимание античного мира очень часто выигрывало оттого, что XIX век отказывался от многих модернизаций, искажавших действительные взаимоотношения рабовладельческих обществ. Но Тацит при этом потерял. Обличитель деспотизма уже редко вызывал симпатии западноевропейской буржуазии, особенно после 1848 г. Цезаризм Наполеона III, а затем создание германской империи сыграли здесь значительную роль. Наполеон III продолжал враждебную Тациту традицию Наполеона I. Бонапартист Дюбуа-Гюшан, прокурор по занимаемой должности, в двухтомной монографии опровергал "клевету" Тацита на римских императоров. Но и более серьезные историки, как Амедей Тьерри во Франции, Меривель в Англии, стремились доказать, что Римская империя была прогрессивным явлением по сравнению с республикой. Немецкие историки наперебой стали заниматься апологией Тиберия и даже Нерона, т.е. тех императоров, которых Тацит заклеймил в своем повествовании. Суждения римского историка казались тенденциозными, продиктованными узко аристократической точкой зрения. К тому же внимательное сличение Тацита с прочими историками империи показало, что он далеко не всегда оригинален и следует определенной традиции сенатской историографии. Отношение к Тациту как к историку и моралисту стало у многих исследователей резко отрицательным. Оставался только Тацит-художник, мастер повествования. Ф. Лео, крупнейший историк римской литературы на рубеже XIX и XX вв., подвел итоги этому направлению в изучении Тацита. Тацит не самостоятелен, он не исследователь, его целью не является истина, но он был поэтом, "одним из немногих великих поэтов римского народа"28.
Более "умеренную" позицию по отношению к Тациту занимал в это время известный французский историк римской культуры Буассье, тоже один из апологетов Римской империи. Он рассматривает Тацита как деятеля, примирившегося с империей, но не сумевшего преодолеть предрассудки своего аристократического окружения, как правдивого писателя, но склонного к аффектированному изложению в духе современной ему реторики.
В царской России, с ее деспотическим самодержавием, эти оценки Тацита, ставшие модными на Западе, очень редко находили отклик. В роли апологета Римской империи и критика Тацита выступил украинский буржуазный историк М. П. Драгоманов. Гораздо более прогрессивные взгляды высказывал В. И. Модестов (1839-1907 гг.), близкий в свое время к "Земле и воле" Чернышевского. Его монография "Тацит и его сочинения" (СПб., 1864), отделенная от нас уже целым столетием, содержит много верных и отнюдь не устаревших суждений о морально-политическом облике Тацита и его историческом беспристрастии. Большой заслугой автора является также его перевод произведений Тацита: "Сочинения Корнелия Тацита. Русский перевод с примечаниями и со статьей о Таците и его сочинениях В. И. Модестова. Т. I. Агрикола. Германия. Истории". СПб., 1886; "Т. II. Летопись. Разговор об ораторах". СПб.; 1887. Перевод этот в течение 80 лет оставался единственным полным собранием трудов Тацита на русском языке и впервые заменяется новым переводом в нашем издании. Традиции В. И. Модестова продолжал в своих работах о Таците либеральный историк И. М. Гревс (1860-1941 гг.).
