Александр Шубин - Преданная демократия. СССР и неформалы (1986-1989 г.г.)
Почему одни люди вдруг решаются на рискованный вызов «системе», а другие продолжают жить как ни в чем не бывало? Темперамент? Роль случая? Конечно. Но почему тогда прежде законопослушные делают шаг в уличную толпу несколько лет спустя? Понятно, что материальные запросы обычного человека, которые представляются ему реальными, не так далеко отстоят от существующего положения дел. Человек планирует рост зарплаты, материальные приобретения, решение семейных проблем. Но такова жизнь – не все эти планы осуществляются. Это приводит к накоплению отрицательных эмоций, поиску причин жизненных неудач, которые можно найти в общественном устройстве, глобальных проблемах. Таким образом в сознании формируются две модели действительности: существующей (негативной) и оптимальной (за которую следует бороться). Разница потенциалов между этими двумя мирами гораздо больше, чем различие между реальностью и должным у человека иерархического.
Человек идеологический готов пожертвовать очень многим (при определенных условиях и жизнью) ради осуществления своего идеала. Его действия мотивированы духовно, и социально-экономические мотивы имеют для него значение в том случае, если они являются частью идеологической модели. Необходимо решиться на то, чтобы покинуть привычный, устойчивый, но опостылевший иерархический мир и двинуться навстречу утопии, картина которой еще даже и не закончена (впрочем, незаконченность создает поле для маневра). Позднеиерархический человек постоянно ищет выход или конструирует собственную доктрину и группу единомышленников под нее, он стучится во многие двери, и одна из них рано или поздно открывается.
Психологически большинство неформальных лидеров начинает свой путь в движении с этой стадии (среди менее активных или менее постоянных членов встречается немало молодежи, пришедшей в движение из простого любопытства). Человек идеологический – носитель значительной психологической энергии. Что бы ни происходило в это время в стране, он ведет себя как революционер. Любое его движение – судьбоносно, любое событие – грандиозно, высказывания – категоричны (вычерчивается прямая линия от реальности к цели). Понятно, что расхождения между участниками движения в этот период чреваты расколами, которые воспринимаются как предательства, формируются в устойчивые психологические комплексы, остающиеся шрамами на долгие годы.
Мир неформальных организаций 1986—1989 годов представлял собой своего рода модель демократического общества, в котором участники играли в большую политику, растрачивая энергию на борьбу за места в координационных органах, отстаивая каждый пункт политических программ с таким жаром, будто работали над проектом судьбоносного закона. Конечно, и в этом был смысл, поскольку неформалы вскоре научились выводить на улицы нешуточные толпы, а их издания превратили гласность в свободу слова. Но и внутриполитические страсти «игрушечной политики» неформалов имели большое значение. Это был беспрецедентный тренинг, когда сотни будущих политических лидеров, журналистов, общественных активистов за считанные годы освоили политическую культуру обществ с давними политическими традициями.
В принципе несколько студентов, любивших проводить время в политических беседах, читать раздобытого из-под полы Галича и время от времени осторожно вынимать из кармана фигу, чтобы направить ее в сторону власти в узком кругу приятелей, – явление, характерное для пары предперестроечных десятилетий. Большинству повезло – власти их не заметили или не захотели замечать. И со временем из начинающих диссидентов выросли умеренные и аккуратные либералы-шестидесятники. Меньшинству повезло меньше – начальство заметило недозволенные разговоры и применило ту или иную степень устрашения – от комсомольского выговора до исключения из института. Самые неугомонные пытались возмущаться и вошли в историю трагическими фигурами диссидентского движения. При оценке их деятельности на первом плане стоят действия, а не идеи. Важны протесты против режима, замеченные преимущественно на Западе.
Федералисты не отличались героизмом и готовностью идти в лагеря за идею (хотя в случае невезения не исключали для себя такой возможности). Будь эпоха поморозней, они, может быть, так и не вышли бы из своего подполья и тоже превратились бы в «либералов» с их вековой тоской по свободе, смешанной со страхом перед ней же. Но в 1986 году власть стала давать слабину. Никто не знал – надолго ли это. Не скоротечна ли оттепель? Или всерьез и надолго? Думаю, это как раз и зависело от того, бросится ли кто-нибудь расширять щелочку, через которую подуло свободным сквозняком. И они бросились. Они рискнули. Несмотря на отсутствие героизма, гарантированного расчета и даже шанса победить в течение ближайших нескольких лет. То, что такой шанс реально существовал, тогда не знал никто, включая Генерального секретаря ЦК КПСС.
Осенью 1986 года все это было еще впереди. Небольшая группа студентов исторического факультета еще только готовилась к своим первым публичным кампаниям[31].
ГЛАВА ВТОРАЯ
СОБИРАТЕЛИ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА
КОМСОМОЛЬСКАЯ КАМПАНИЯ
АТАКА НА АППАРАТ
6 ДЕКАБРЯ секретарь комсомольской организации биофака МГУ В. Тимаков выступил на комсомольской конференции с предложением объявить Всесоюзную дискуссию по поводу путей перестройки ВЛКСМ.
Вспоминает В. Гурболиков: «Когда Исаев зачитал текст выступления Тимакова, у нас было общее настроение – ну что же мы сидим, сколько можно. Вот же возможность реальной политики. Тут же пошли в очередное кафе и стали писать программы, материалы для очередной стенной газеты».
«Исаев предложил использовать дискуссию для публичной кампании, атаковать комсомольскую иерархию и выдвинуть проект реформы ВЛКСМ, предполагавший максимальную его децентрализацию по отраслевому принципу (союз студентов, союз молодых рабочих и так далее). После „внутреннего“ обсуждения было решено добавить принцип делегирования и сделать акцент не на отраслевой, а на низовой децентрализации»[32]. За этой корректировкой стояло кратковременное возрождение прежнего разногласия между синдикалистом Исаевым и федералистом Шубиным.
«13 декабря (как потом заметили, ровно через пять лет после подавления польской революции 1980—1981 годов) дискуссионный клуб собрал студентов на заседание, посвященное перестройке комсомола. Предварительную агитацию провела стенгазета, и студенты собрались. Так начались первые „сто дней общинных социалистов“, напоминавшие предвыборную кампанию. После первого, довольно бурного собрания образовалась инициативная группа из 27 человек, которая взялась „пробивать“ продолжение дискуссии. Интересно, что из 27 членов группы 13 потом вошли в политклуб „Община“, четверо тесно сотрудничали с ним. О прочности этого ядра говорит и то обстоятельство, что 11 членов инициативной группы потом вошли в Конфедерацию анархо-синдикалистов. Таким образом уже на старте кампании ядро „подпольщиков“ обросло широкой командой.
Помимо людей, понимавших вспомогательный характер «официально» провозглашенных 13 декабря целей, были и те, кто искренне верил – Карфаген комсомольского аппарата может быть разрушен, а ВЛКСМ способен стать свободным и эффективным молодежным сообществом. Чтобы «контролировать процесс», в группу записалось и несколько комсомольских функционеров во главе с секретарем курса коммунистом В. Болдыревым. В самый разгар дискуссии коммунист Болдырев «не справится с управлением» и уйдет в отставку, а после того как станет очевидной невозможность пробить сопротивление партийного и комсомольского аппарата, из группы окончательно уйдут «либералы». Но численность ее продолжала расти за счет тех, кто видел главную задачу – найти единомышленников и создать политическую организацию.
У заседания 13 декабря было еще одно любопытное последствие – из ЦК ВЛКСМ позвонили в деканат истфака и спросили: «Чего они там у вас хотят?». – «Самостоятельности групп по интересам», – ответили им. Это был момент последней доводки официального проекта Устава»[33].
В своих воспоминаниях 1988 года я несколько упростил эволюцию состава группы. Во-первых, инициаторы, как следует из дальнейших событий, не исключали, что характер ВЛКСМ может измениться и в ходе распада режима его структуры смогут стать одной из опор левосоциалистического движения.
Вспоминает А. Исаев: «Трудно сказать, насколько мы тогда верили в возможность навязать комсомолу наши принципы. Видимо, мы существовали в двух ипостасях. Мы считали, что ведем агитацию, чтобы набрать актив. Но в момент агитации всегда нужно верить в то, что говоришь. А вдруг».
