Густав Грюнебаум - Классический ислам. 600-1258
На практике разница была не столь велика, как может показаться; крестьяне в покоренных странах страдали не больше, чем при прежних правителях. Строго говоря, захваченные земли должны были бы делиться между завоевателями, как мы бы теперь сказали – между солдатами оккупационной армии, но в этом случае исламская община как нечто реальное неминуемо вскоре погибла бы. Поэтому государственные земли, а также вся собственность, владельцы которой бежали, прямо передавались умме, а унаследованные от них деньги поступали, как правило через провинциальные казначейства, в мединскую государственную казну, мал Аллах. Подобно тому как это происходило в Персии и Византии, связь между мусульманскими областями осуществлялась по официальным каналам, находившимся под контролем центрального правительства. Территория, завоеванная войсками провинции, обычно становилась частью этой провинции, управлялась и эксплуатировалась ею. Так возникла тесная связь Хорасана с Басрой и Джазиры с Сирией.
Арабы, входившие в состав действующей армии, считались «воинами» (мукатила) или «переселенцами» (мухаджира – в мусульманских областях!), или же в соответствии с декретом Омара от 636 г. они причислялись к «исламской аристократии» на основании их раннего перехода в мусульманство либо потому, что они принимали участие в сражениях героического периода, таких, как битвы при Бадре или Ухуде, либо же потому, что они были родственниками Пророка. Соразмерно их заслугам (религиозным) им назначалось содержание, которое выплачивалось из доходов, получаемых от поземельного налога и джизьи. Так что в известном смысле они, конечно, зависели от государства, и они должны были это с каждым днем все более сознавать, ибо доход от прямой военной добычи уменьшался с ростом территории и консолидацией дар ал-ислама. Претензии на выплату содержания основывались на договорах, заключенных племенами с Пророком; недаром историки считают столь важными вуфуд («делегации»), которые к концу жизни Мухаммада со всех сторон прибывали в Медину, чтобы добиться включения своих племен в систему уммы. Вот почему новообращенному было необходимо найти какое-нибудь племя, которое бы обладало правом на получение содержания и которое бы его приняло в свой состав: так он мог приобрести полное гражданство – обычно в качестве «клиента» (маула), –что на самом деле означало включение его в списки государственных пенсионеров.
Эта система, естественно, могла функционировать лишь до тех пор, пока привилегированные мусульмане оставались военной кастой и держались в стороне от покоренного населения. Считается, что Пророк сказал следующее: «Крепость моей общины покоится на копытах ее коней и наконечниках копий; до сих пор люди воздерживаются от возделывания земли; начав заниматься этим, они сразу же станут такими же, как и все остальные». Аналогичен смысл слов, приписываемых Омару: «Изучайте генеалогию ваших племен и не уподобляйтесь набатейцам Месопотамской равнины. Если любого из них спросить о его происхождении, он ответит: „(Я родом) из такой-то или такой-то деревни“. Однако было бы ошибкой делать из этого вывод, что арабам не разрешалось приобретать земельную собственность за пределами полуострова. Становясь землевладельцами, завоеватели часто были посредниками в отношениях между правительством и крестьянством, действуя так, как вели себя предшествовавшие им земельные собственники. Интересно, что большинство византийцев покидали свои земли с приходом арабов, в то время как персы чаще всего оставались. Халифы присвоили себе право (и это положение никогда не менялось) в награду за заслуги даровать государственные земли в качестве катай, что тогда представляло собой аллод, а вскоре стало леном; именно таким образом «сподвижники» Пророка, например Али, Талха и Зубайр, приобрели большие поместья. Существенное отличие от византийских порядков состояло в том, что исламский землевладелец не обладал публичным правом, например не мог выполнять функции суда низшей инстанции, и правительственные чиновники, следуя служеб-ному долгу, могли во всякое время получить доступ к его собственности. В Персии положение крупных землевладельцев постепенно улучшалось благодаря талджиа – обычаю, в соответствии с которым мелкие собственники были склонны отказываться от своих прав в обмен на опеку и защиту крупного помещика, что напоминает commendatio средневекового феодализма.
Легко догадаться, что, как только военная добыча начала иссякать, стали раздаваться шумные требования увеличить мал ал-муслимин, т.е. доходы, попадающие прямо в руки мусульман, минуя мал Аллах, общинную казну. Эта тенденция была связана с ростом и без того сильного партикуляризма провинций и племен, подрывавшего устои уммы и империи в целом. Здесь следует учитывать два обстоятельства. Во-первых, огромная империя в античное время и в средние века никак не могла быть централизованным в современном смысле государством вследствие низкого технического уровня ее коммуникаций. Едва ли будет преувеличением сказать, что ее стабильность предполагала существование самоуправляющихся и, следовательно, потенциально автономных провинций. Правитель, нередко бывший самозваным д и настом даже в исламскую эпоху (хотя, вероятно, и не в самом ее начале), в обычное время должен был быть в состоянии своими силами поддерживать порядок и безопасность, а когда обстоятельства того требовали, возглавлять завоевательные походы. Когда дела шли хорошо, власть халифа осеняла правителя, верность центральному правительству позволяла ему получать своевременную финансовую и военную помощь, а самое главное – усиливала его значение, так что он занимал прочное место в исламской джамаа. Но могло сложиться и так, что крупные провинции, имевшие традиционные границы, продолжали идти своим путем, несмотря на нажим со стороны Халифата; никто не считал, что сплоченность джамаа подразумевает наличие единой администрации, совсем наоборот. Регионализм находил оправдание в ссылке на слова Пророка, который более или менее ясно высказался в пользу права любой страны сохранять свои собственные монету и меры веса.
Во-вторых, партикуляризм усилился вследствие перемен в группировании племен, которых расселяли в новых гарнизонных городах – Куфе и Басре в Ираке, Фустате (Старый Каир) в Египте, позднее в Кайруане (современный Тунис}, – каждое в его собственном квартале. Отделенные от соплеменников, которые еще раньше мигрировали в другие районы, они ощущали все большую близость к другим арабам, принадлежавшим к родственным им генеалогическим группам, возглавлявшим отдельные племена. Так возникло чувство общности в конфедерациях племен тамим, рабиа, мудар или кудаа, объединенных с некоторыми локальными группами, например жителями Куфы или Басры, хотя указанная близость была весьма поверхностной и не отменяла первенствующего значения племенных связей. Во всяком случае, новые жители Куфы или Басры довольно быстро приобретали статус горожан. Главное следствие экспансии заключалось в том, что военное и, следовательно, политическое могущество быстро переходило от центра к периферии. Продолжавшаяся хиджра бедуинов не только резко ослабила за какие-то несколько десятилетий политическое значение полуострова, но и привела к тому, что в демографическом и экономическом смысле он опустился ниже уровня, существовавшего в последней фазе языческого периода.
Однако ничего этого нельзя было предвидеть в 644 г., когда Омар был из мести убит персидским рабом. Перед смертью халиф успел создать шура, избирательный комитет, состоявший из шести самых выдающихся представителей исламской аристократии, которые все были курайшитами. Они приняли решение назначить преемником Омара одного из членов комитета, Османа ибн Аф-фана, который был зятем Пророка и с годами многого добился; по-видимому, он считался слабейшим из всех возможных кандидатов. Скрытое напряжение в джамаа вылилось в годы его правления в откровенный раскол, который с той поры так и не был полностью ликвидирован.
Осман происходил из семьи, к которой принадлежали последние и самые упрямые лидеры мекканских язычников, выступавших против Пророка. Его постоянно обвиняли в том, что он поставил семейные интересы выше интересов общемусульманских, предоставив все ключевые посты в правительстве родственникам. Многие из них с откровенным цинизмом использовали это к личной выгоде, что неизменно подчеркивала исламская аристократия в пропаганде, направленной против аристократии мирской, «языческой». В среде самой исламской аристократии существовали натянутые отношения между курайшитами, злоупотреблявшими своим преобладанием в умме, которое они получили вследствие родства с Мухаммадом, и ансарами, не без основания считавшими, что в самый критический момент положение спасли именно они, пусть даже действуя под руководством курайшитских лидеров. Но эти противоречия были временно ослаблены их общей оппозицией «секулярному» режиму. Мединцы не видели, что с каждым годом реальная власть все больше и больше переходила к провинциям и что их собственное ведущее положение, пожалуй, больше зависело от престижа центрального правительства, чем от воспоминаний о Пророке. Не замечали они и того, что у халифа не было иных средств обуздать независимость провинций, как отправлять туда чиновников, обязанных в первую очередь служить интересам общины.
