Густав Грюнебаум - Классический ислам. 600-1258
Обзор книги Густав Грюнебаум - Классический ислам. 600-1258
Густав Эдмонд фон Грюнебаум
Классический ислам. Очерк истории (600–1258)
Доисламская Аравия
Изучая творения древних, мы делаемся их современниками; размышляя над их жизнью, мы словно становимся ее свидетелями и переживаем ее сами. И так долгие годы можно было бы провести за этим занятием, когда бы смерть не отрывала нас от него столь внезапно.
Для правоверного мусульманина рождение и возвышение его религии – чудо, ошеломляющий успех миссии Пророка – убедительнейшее подтверждение ее истинности. Даже неверующий сочтет если не чудом, то по крайней мере чем-то необыкновенным тот факт, что на таком узком фундаменте, как население и цивилизация языческой Центральной и Северной Аравии, могло вырасти столь величественное и великолепно построенное здание. Эта структура обрела жизнестойкость и силу в своей способности трансформироваться из религиозной общины, имевшей чисто национальную природу, в культурное сообщество, которое было и религиозным, и наднациональным, сохраняя в то же самое время свое право на существование и на статус государства. Политическая история ислама содержит парадокс, свойственный только этой религии: это – история превращения некой арабской секты в контролируемую общиной империю и, более того, в универсальное религиозное сообщество, которое первоначально не носило политического характера, хотя и играло определяющую роль в политических событиях и навязывало свои собственные ценности другим культурам. Иными словами, не физическое господство, а культурная мощь нового учения, не возникновение его в определенном географическом и интеллектуальном регионе, но имманентный ему универсализм были решающими факторами его развития. Точно так же введенное им новое представление о божественном оказалось более заразительным, чем насаждавшееся им чувство отождествления с арабским народом. Несмотря на это (вот еще один парадокс!), арабы вплоть до сегодняшнего дня всегда претендовали (и за ними признавали это право) на привилегированное положение в мусульманском мире. Арабская гордость и возникавшее временами у горожанина романтическое отношение к пустыне позволили сохранить в определенных рамках презрение к доисламскому язычеству и всем его деяниям, возникшее вслед за исламизацией. И все же враждебность подвластных народов, которую те могли изливать только против доисламских арабов, арабо-мусульманское понимание прогресса и явные различия в культурном уровне между сирийскими и месопотамскими пограничными областями и Аравийским полуостровом – все это воспитывало убеждение, что языческий период недалеко ушел от обычного варварства. Подобное убеждение разделяется как исламским обществом, так и западными учеными. Однако Южная Аравия, Arabia fetix («Счастливая Аравия») древних, с ее городами-государствами и кочевниками, находившимися в подчинении у монархов, нередко выполнявших и жреческие функции, несомненно, не подпадает под этот приговор. Йеменские царства участвовали в мировой политике столетиями. Они представляли собой естественный центр как сухопутной, так и морской торговли, которая осуществлялась с помощью судов, курсировавших между Красным морем и Индийским океаном. К ним вели караванные пути из Сирии и Египта. Основой их экономики была бережно сохранявшаяся ирригационная система. В интеллектуальном и политическом смысле и в какой-то степени в лингвистическом отношении они были отрезаны от остальной части полуострова, хотя южноаравийские колонии появлялись вдоль всех караванных путей и история фиксирует по меньшей мере одну успешную вылазку с юга в центральную часть полуострова. Но доисламские арабы ощущали духовное единство не с Йеменом. Несмотря на существование некоторых параллелей или исходящих с юга влияний, ислам представляет собой порождение Центральной и Западной Аравии, и к тому же его Пророк появился на свет в самом значительном поселении этого региона.
Власть на юге была сконцентрирована в городах, тогда как на остальной части полуострова она принадлежала кочевникам; на юге доминировала тенденция к объединению в государства, тогда как повсюду в иных местах население было рассредоточено по племенам и в немногих городках. Условия жизни в пустынных областях ограничивали примерно шестью сотнями человек численность постоянной жизнеспособной кочевой общины, которая могла совместно располагаться лагерем; города, естественно, были куда больше, и существовали они главным образом торговлей и доходами от паломников, если, подобно Таифу на юго-западе и Ясрибу на северо-западе, не находились в благоприятных по аравийским стандартам природных условиях. Казалось, что кочевники экономически самостоятельны, но на самом деле они зависели от крестьян и горожан, которых презирали. Последние, страдая от грабительских набегов кочевников, презирали их не в меньшей степени, хотя в действительности разделяли их взгляды и предрассудки, ибо с тех пор, как сами они отказались от кочевого образа жизни, миновало мало поколений. Оседлое население полуострова сохраняло даже племенную организацию. Лишь среди крестьян или полностью оседлых в пограничных областях происхождение человека больше определялось местом жительства, чем его принадлежностью к тому или иному племени.
Поэтому индивидуум как в оазисах, так и в пустыне ощущал себя в первую очередь и главным образом членом своего племени. Только в племени и с его помощью он мог существовать и ему был гарантирован необходимый минимум личной безопасности. Речь идет не только об уважении, которым он пользовался за пределами племени и которое зависело от статуса последнего, а в самом племени – от положения его рода; вне своей группы он вообще не считался личностью, так как ни с кем из соплеменников равного с ним положения не был связан обязательством исполнять закон кровной мести, который один лишь и сдерживал разнузданное насилие, царившее в отношениях между племенами. Племя, несомненно, представляло собой эффективно действовавшее сообщество, но оно не было жестко скреплено воедино. И слияние и разделение первоначально не связанных между собой групп, которые совместно располагались лагерем, были устойчивыми, узаконенными формами; рано или поздно такие события находили отражение в официальной генеалогии, в которой получали отзвук как предыдущая история племени, так и его временные политические союзы. Этой свободной форме организации сопутствовало отсутствие авторитетного руководства. Глава племени (сейид, букв, «оратор») проявлял гостеприимство и заботился о племени, руководил перекочевками, региональные и сезонные пути которых устанавливались по традиции, и часто, но не обязательно командовал во время войны. Он осуществлял руководство скорее благодаря своему влиянию и положению, чем силе. Права наследования не было, но сейиды обычно происходили из одного рода. Они представляли племя во внешних делах, но, не считая четвертой части военной добычи, не получали никакого дохода, который соответствовал бы их многочисленным обязанностям.
Племена были автономны, если не сказать суверенны, по отношению друг к другу; союзы так же легко образовывались, как и распадались. Аристократия «великих родов» действовала наперекор этой раздробленности; арабы на севере и в центральной части полуострова, несмотря на все их своеобразие и различия в обычаях, представляли собой некое сообщество, члены которого ощущали себя связанными воедино иерархическим порядком; они даже могли вступать в брак за пределами племенной группы, хотя женщина в подобных случаях никогда полностью не входила в род своего мужа и их дети могли оказаться в сложном положении и столкнуться с трудностями, проистекающими из принадлежности к различным родственным группам. Формы брака менялись; нетрудно распознать следы матрилинейной организации, но представляется, что в периоды, более нам близкие, патрилинейность должна была существенно преобладать. Полигамия была столь же обычна, сколь легок развод; сообщения о полиандрии относятся к области этнологических легенд. Трудные условия жизни имели следствием суровые обычаи; при разрешении споров арбитр (хакам) мог опираться только на свой авторитет и на весомость своего мнения.
Крайне маловероятно, чтобы арабы были автохтонным населением полуострова, которому они дали свое имя. Но они водворились здесь задолго до своего появления в истории и то ли вследствие внутренних неурядиц, то ли соблазненные политической слабостью своих соседей постоянно проникали в плодородные пограничные области Сирии и Месопотамии. Изменения в соотношении сил и ухудшение возможностей для земледелия, особенно в Южной Аравии (вопрос о том, что в большей степени было причиной этого – политический или экономический упадок, до сих пор остается открытым), приводили к росту внутренних миграций, которые и без того представляли собой частое явление во все времена. В целом в этих миграциях предпочтение, по-видимому, отдавалось направлению юг – север, а не запад – восток.
