Дэвид Кинг - Битва дипломатов, или Вена, 1814
Выйдя из виллы Меттерниха, прусский посол Вильгельм фон Гумбольдт сел в экипаж и уехал в особняк Шпильмана на Грабен, центральной улице, облепленной магазинами, кафе и ресторанчиками. На втором этаже дома осуществлялась вся деятельность миссии. Здесь работать было намного спокойнее, чем в прежнем временном пристанище под боком у княгини Багратион, где собирался весь венский бомонд.
Сорокасемилетний, уже седеющий Гумбольдт считался среди дипломатов трудоголиком. Его стол всегда был завален дипломатическими депешами, записками, проектами протоколов и соглашений. Если Гумбольдт не работал над очередным меморандумом о прусской внешней политике, то корпел над фундаментальным исследованием языка басков, на что он уже потратил лет десять.
Гумбольдт еще занимался и переводом трагедии «Агамемнон» древнегреческого поэта-драматурга Эсхила. Он не упускал ни одного дня, чтобы не написать страничку или две, и к началу конгресса завершил пролог. Древний грек помогал ему отдохнуть от дипломатической суеты. «Войны и мир приходят и уходят, а хорошие стихи живут вечно», — говорил посол.
Неудивительно, что Гумбольдт нажил много врагов. Переговоры он вел в агрессивном стиле и для дипломата был слишком резок и прямолинеен. Эрудит и интеллектуал, он держался высокомерно, отличался своенравным, упрямым и неуступчивым характером. Его недолюбливали за амбициозность, элитарность, желание всегда доказать свою правоту. Как говорил сам Гумбольдт, он жил ради идей. Посол был поглощен своими «утонченными мыслями и парадоксами», и если ему самому это доставляло удовольствие, то других доводило до остервенения.
На самом деле многие считали, что Гумбольдт со своими академическими наклонностями больше подходил для университета, например Берлинского, им же основанного, а не для рискованных и хитроумных дипломатических интриг, с которыми ему пришлось иметь дело на Венском конгрессе. Его педантический академизм никак не вязался с непринужденной, даже развязной атмосферой светских раутов, не говоря уже о «шокирующей отрешенности и самоуглубленности» посла. После тягостной поездки по полям сражений, все еще смердящим трупами, только он мог преспокойно рассуждать о «достоинствах» «Поэтики» Аристотеля. По замечанию одного из коллег, схоластик Гумбольдт не жил, а играл в жизнь, забавляясь людьми как неодушевленными предметами.
Однако осенью 1814 года прусская делегация не собиралась играть в бирюльки. Миссия Пруссии, самой слабой державы в «Большой четверке», считалась наиболее опасной и непредсказуемой, составленной из честолюбивых и одаренных людей вроде Гумбольдта. Они вели себя дерзко и воинственно, подготовив основательную дипломатическую базу.
Ни одна из держав не потеряла столько территории, как Пруссия, и ни одно другое государство не потерпело от французов столько унижений. Если другие страны-победительницы хоть что-то приобрели, нанося поражение Наполеону и подписывая Парижский договор, то Пруссия сохранила лишь название и едва ли половину земель, которые имела до войны.
Кроме того, прусские правители веками страдали комплексом незащищенности. Равнины с сосновыми борами, песчаные дюны и болотистое северное побережье особенно не препятствовали потенциальному агрессору. По границам не было ни гор, ни океанов, ни каких-либо иных естественных преград, и все это распаляло милитаристские настроения. И до нынешнего короля Фридриха Вильгельма III все самодержцы Пруссии отличались дурным пристрастием к армиям.
Последние годы, особенно после унизительного поражения при Ауэрштедте и Йене в 1806 году, Пруссия проводила различные реформы. Она переняла у французов военную тактику, систему обучения солдат и всеобщую воинскую повинность, централизовала государственное управление. Как саркастически заметил Меттерних, «конспиративную свору посредственностей больше не сдерживал страх перемен». Крестьяне получили свободу, Пруссия реорганизовала систему образования, сделала более эффективным налогообложение. Пруссия настроилась на то, чтобы играть в Центральной Европе более существенную роль.
Если солдаты Пруссии пользовались дурной славой грабителей и погромщиков, то и ее дипломаты завоевали репутацию самых жестких и трудных переговорщиков. Они были «акулами дипломатии». И Гумбольдт, и Гарденберг удостоились почетных Железных крестов, высшей воинской награды, введенной не так давно Фридрихом Вильгельмом III. Более того, только они получили Железные кресты 1-го класса.
Больше всего на Венском конгрессе Пруссия хотела завладеть регионом, который многие дипломаты, в том числе и лорд Каслри, с трудом могли бы отыскать на карте. Имеется в виду королевство Саксония, расположенное в самом центре континента. Если провести две прямые линии — одну с севера на юг от Копенгагена до Рима, а другую с востока на запад от Варшавы до Парижа, — то они пересекутся как раз в Саксонии. Лорд Каслри не очень разбирался в географии. Проблема Саксонии для него не представляла особого интереса, но она вскоре стала самой жгучей и для конгресса, и для всей Европы.
В начале XIX века Саксония могла гордиться своими изумительными городами, процветающими фермами и рудниками, где добывалось серебро и жадеит. Столица Дрезден, раскинувшаяся на обоих берегах Эльбы, изобиловала великолепными дворцами-городками в стиле Ренессанса и барокко, создавшими ей облик «Венеции на Эльбе».
После разгрома Наполеона судьба Саксонии висела на волоске. Потому-то на известной карикатуре «танцующего конгресса» ее король и держится судорожно за корону. Проблема Саксонии заключалась в том, что она воевала не на той стороне баррикад. Если русские, австрийцы и даже пруссаки иногда и поддерживали Наполеона, все они вступили в коалицию союзников, победивших Бонапарта. Саксонский король после непродолжительного нейтралитета в 1813 году встал на сторону Наполеона, и теперь на его королевство появилось немало претендентов.
Пруссия требовала отдать ей весь регион, обосновывая свои претензии жертвами, понесенными во время войны. Канцлер Карл фон Гарденберг задавал далеко не риторический вопрос: «Разве Пруссия, внесшая значительный вклад и положившая неимоверные жертвы на алтарь общей победы, не имеет права на приобретения, соразмерные с теми, которые получают соседи?»
С ним не соглашались. Пруссия действительно понесла потери, но Талейран и многие другие дипломаты опасались, что аннексия земель к югу от своих границ усилит влияние Пруссии и нарушит военно-политическое равновесие в Центральной Европе. И вообще: какое право имеет Пруссия низвергать короля и присваивать себе его королевство, включая Дрезден и Лейпциг? Саксонский монарх был вне себя, направляя посланников в Вену. Сам он не мог приехать на конгресс: пруссаки схватили его в октябре 1813 года и заключили во Фридрихсфельд, крепость-тюрьму под Берлином. В то время, когда конгресс готовился решать его судьбу, король все еще пребывал в положении военнопленного.
Глава 7
«ЕВРОПА, НЕСЧАСТНАЯ ЕВРОПА»
Политика — это искусство вести войну не убивая.
Принц де Линь
Все лето князь Меттерних старался как можно чаще бывать с герцогиней де Саган. Он влюбился так, как никогда прежде. Император Франц вовсе не шутил, говоря: «Я считаю ее одной из самых значительных фигур на конгрессе». Герцогиня прочно вошла в жизнь Меттерниха.
Министр с нетерпением ждал встреч с герцогиней, каждое утро в одиннадцать, «наше время», по его определению. Он приходил в ее бело-розовый салон во дворце Пальма, где они обсуждали проблемы дня за чашкой горячего шоколада. Меттерних ничего от нее не скрывал, и они говорили буквально обо всем. Князь ценил ее мнение до такой степени, что называл ее своим «тайным советником». «Вы знаете и понимаете наши проблемы лучше, чем мои дипломаты», — признавался министр герцогине.
Когда они не были вместе, а это, по его мнению, случалось слишком часто, князь ужасно страдал. Он садился за стол и при свечах писал ей: «Если любовь моего сердца подарит мне еще один вечер с вами, я буду вознагражден за все свои муки». Вильгельмина отвечала, что ждет его и думает только о нем.
Но герцогиню занимали и другие дела. Она выглядела иногда печальной и даже несчастной. Сплетники — и летописцы конгресса — давно обратили внимание на то, что ее тревожила потеря собственности и доходов на землях, захваченных русским царем. Однако у нее были и другие причины для переживаний, о которых почти никто не знал, даже агенты барона Хагера.
Тайна раскрылась только в 1949 году, когда чешская исследовательница Мария Улльрихова приехала в старый цистерцианский монастырь в Плассе, одно из богемских поместий Меттерниха. Под пивоварней она обнаружила стену, которая после осмотра оказалась фальшивой, ненастоящей и закрывавшей вход в потайной подвал. Сдвинув ее, Мария Улльрихова увидела несколько синих картонных коробок, помеченных «Acta Clementina». Среди них она нашла маленькую черную коробку с позолоченными краями, и на ней рукой Меттерниха было начертано: «Письма герцогини де Саган».
