Борис Тураев - Древний Египет
Внешние сношения как военные, так и дипломатические и торговые, охватывали и Азию, и Юг, и Ливию, и Эгейский мир. Особенно часты и последовательны были походы в Нубию — они имели целью расширить государство по линии наименьшего сопротивления и по продолжению Нильской долины, дать в руки царей, раздавших в предшествующий период большую часть коронной земли вассалам, целую богатейшую область, с лесными запасами, каменоломнями и золотыми рудниками. Уже при Сенусерте I Донгола была египетской провинцией. Американские раскопки под руководством Райзнера обнаружили здесь кладбище египетских чиновников, окружённых удавленными рабами-нубийцами; масса золота указывает, что сюда преимущественно привлекало пришельцев. Меньше мы слышим о войнах в Сирии. Ещё ираклеопольским фараонам приходилось иметь дело с семитами Сирии, очевидно, с крайними волнами аморейского движения. Автор поучения к сыну хвалится, что он победил семитов, и при этом даёт меткую характеристику их и их страны; труднопроходима страна презренных аму и из-за вод, и из-за множества деревьев, и из-за гор. А сами они не сидят на месте, но вечно бродят, вечно воюют со времён Гора, не побеждая и не будучи побеждаемы. Они «презренные аму», которые грабят уединённые жилища, но не нападают на населённые города. И Аменемхет I хвалится, что он прогонял азиатов, «как собак», при Сенусерте III генерал Себекху проник в Палестину и взял какой-то город Секмим, отождествляемый некоторыми с Сихемом.
Торговые сношения достигли большого развития. Египетский флот из гавани Суу на Чермном море (ныне Коссейр) продолжал ходить в Пунт, другие корабли по Средиземному морю в финикийские гавани, особенно в Библ, с которым завязались уже давно и религиозные связи — его юный бог был сопоставлен с Осирисом, его богиня — с Хатхор; его кедры служили в Египте не только для построек, но и для саркофагов богатых людей. Из Сирии приходили караваны с её произведениями, особенно глазной мазью; приём одного такого каравана изобразил на стенах своей гробницы в Бени Хасане местный номарх Хнем-хотеп — эта важная в культурной истории картина достаточно известна. Продолжались мирные торговые экспедиции и в Нубию, особенно со стороны южных элефантинских номархов. Один из них, Сиренповет ходил за шкурами, слоновой костью, страусовыми перьями и т. п. Важность нубийской торговли сознавали цари. Сенусерт III, поставив свои памятники у воздвигнутых им при втором нильском пороге крепостей, в надписи устанавливает черту, через которую неграм разрешается переходить только для дипломатических и торговых целей. В другой надписи здесь же, в свойственной вкусам времени изысканной форме, он даёт характеристику негра: «трус тот, кто прогнан со своей границы. Если кто-либо храбр против негра, он обращает тыл; когда кто-либо отступает, он становится смелым. Это не люди силы — они жалки и трусливы».
Покорение Нубии в значительной степени облегчило царям жизненную задачу для Египта — регулирование Нила. Ещё Аменемхет говорил: «Я умножал пшеницу и любил бога ячменя; Нил был благосклонен ко мне». Заботы о Фаюме также находятся в связи с этим. Помимо желания и здесь создать плодородную область, новый ресурс для короны, работы над Меридовым озером с его сооружениями также имели задачей регулировать разлития Нила. Особенно оставил по себе здесь память энергичный Аменемхет III, давший своё имя своему огромному поминальному храму «Лабиринт» (от его тронного имени Нимаатра); он здесь потом, ещё в эллинистическое время, почитался, как бог с именем Прамаара — Пер-о — фараона (Ни) мар-ра.
Энергичные усилия и планомерная деятельность царей XII династии достигли цели — Египет пользовался редким благосостоянием; все стороны жизни достигли блестящего развития, а ко времени Сенусерта III власть царя была уже столь же безусловна, как во времена VI и V династий; о феодалах мы уже больше не слышим и их богатых гробниц больше не находят. Литература и искусство эпохи Среднего царства могут быть названы классическими, они были образцами для последующих времён; памятники письменности этой поры изучались и переписывались в школах много веков спустя и до нас дошли не только в копиях, сравнительно близких ко времени появления, но и в школьных тетрадках эпохи Нового царства и в отрывках, помещённых в гробницы, как любимое при жизни чтение умерших. Мы можем составить себе представление о литературных вкусах и духовных запросах этого времени. Язык отличается грамматической правильностью, но высокопарен и искусствен, выражения изысканны иногда до невразумительности; это называлось «хорошей речью». Египтянина, пережившего треволнения переходного времени, видевшего крушение строя Древнего царства, казавшегося незыблемым, упадок заупокойных культов и социальные перевороты, волновали проблемы религиозного, политического, морального характера. Ответы на его искания мы находим во многочисленных памятниках, которые Гардинер считает занимающими то же место в египетской мысли и литературе, какое диалоги Платона имеют в греческой, причём иногда и здесь проведена диалогическая форма. Так, отягчённый житейскими невзгодами и разочарованный в людях неудачник беседует со своим духом о самоубийстве, заупокойном культе, его необходимости или тщете, о превосходстве смерти над жизнью, ибо с богами быть лучше, чем с людьми. В похвалу смерти пели иногда и при погребальных пиршествах. «Я слышал песни, в которых возвеличивается земное и уничтожается загробное. Зачем это? Земля вечности праведна, истинна, чуждая ссор и вражды»… «Как велико благо соединиться с владыками вечности… и быть с глазу на глаз с богами, которым служил и которые готовы принять душу…» В других случаях, в подобных песнях высказываются неправоверные мысли о тщете загробных чаяний и советуется пользоваться жизнью и её благами… Жрец-патриот беседует со своим сердцем о безотрадном положении отечества и ищет у него утешения… Какие-то мудрецы, выдавшие свои произведения за писания визирей Древнего царства Птаххотепа и Кагемни преподают молодому поколению, с разрешения царя, утилитарные правила хорошего тона, способные обеспечить благополучие, долголетие и благоволение начальства. Целый ряд интересных памятников изящной литературы представляют собой путешествия действительные или фантастические, волшебные сказки и т. п. Приключения вельможи Синухата в Азии среди бедуинов облечены в автобиографическую форму; сношения с Пунтом вызвали к жизни фантастический рассказ о потерпевшем в Индийском океане кораблекрушение и попавшем на остров, где царит благодетельный дух в виде огромного змия; воспоминание о древних эпохах отразилось на сборнике волшебных сказок, объединённых, как в 1001 ночи и других аналогичных, литературной рамкой; скучающему Хеопсу их рассказывают по очереди его сыновья. Последняя сказка влагается в уста известного мудреца; она — уже сама действительность и повествует о рождении непосредственно от бога Ра первых царей будущей пятой династии, являющейся на смену роду Хеопса и особенно усердной в деле распространения культа своего небесного родоначальника. Процветала в это время и научная письменность, если только можно назвать наукой сборники добытых эмпирическим путём вычислений и задач в математике, рецептов — в медицине. До нас дошли медицинские и математические папирусы, частью писанные в эпоху Среднего царства, например, найденные в городе пирамиды Сенусерта в Кахуне у входа в Фаюм (московский математический задачник), частью — в более позднее время, но несомненно восходящие к этой же эпохе (например, лондонский математический папирус и лейпцигский медицинский папирус Эберса). Среди довольно примитивных математических вычислений нельзя не отметить довольно значительной точности в определении π в окружности, в вычислении площади прямоугольных треугольников — участков поля, — в определении объёма усечённой пирамиды — эта задача уже была известна египетским математикам и решалась по той же формуле, что и теперь.
Если мы сравним надпись и изображения на стелах Джара (а также стелы из Негады и Драхабуль-Неггах во Флоренции), с памятником Тети, начавшего свою служебную карьеру в то же царствование, мы будем поражены быстрыми успехами, какие сделали фиванские мастера в столь короткий промежуток времени. Стелы Джара и др. поражают неумелостью и напоминают многие провинциальные произведения переходной эпохи с их безобразными и чуждыми каллиграфического расположения иероглифами, с их странными фигурами, нередко висящими в воздухе, с их нагромождением как попало изображаемых частностей. Но ещё более нас поразит развитие фиванского искусства при Ментухотепах. В 1903–1908 годах Навилль, производя раскопки в Дейр-эль-Бахри и исследуя знаменитый храм царицы Хатшепсут, нашёл рядом с ним другой храм, выстроенный Ментухотепом Небхепетра, также позади большого двора, с подобием террас, с частью, уходящей в массив горы. Хатшепсут, очевидно, во многом взяла его за образец, и мнение о том, будто у неё было стремление передать террасы Пунта, должно быть оставлено. Храм Ментухотепа — единственный, дошедший до нас от эпохи Среднего царства, он представляет вообще в египетском искусстве своеобразное явление. «Ех-асут» — «Сияющий по месту» — так назывался этот храм, имевший заупокойное назначение, о чём свидетельствует уже пирамида, служившая определительным знаком его имени. Пирамида, или, точнее, пирамидион (всего немногим более 22 метров каждая сторона у основания) составлял и его центр. Большой двор в 110 м ширины вёл к рампе, которая возводила на площадку, опирающуюся на колоннаду и окружающую с трёх сторон заключённую в стены квадратную залу с тройным рядом колонн (со всех сторон, кроме восточной, где двойной ряд), среди которой стояла на высоком цоколе-мастабе небольшая пирамидка. Сзади залы обнаружены шесть заупокойных ниш, а за ними — гробницы жриц Хатхор, бывших и жёнами царя, быть может, вместе с ним погребённых, и для этой цели безвременно отправленных на тот свет. Наконец, ещё далее на восток — ещё двор, украшенный портиками и упирающийся в скалу. Потайная подземная галерея, вход в которую находился далеко, вёл в Крипту — подземное святилище «Ка» покойного царя, где, может быть, находилась и его гробница. Стены за колоннами были украшены барельефами, изображавшими сцены заупокойного жертвоприношения, охот, царских побед над азиатами. Стены ниш царских жён изображали их и их приближённых, их саркофаги были украшены замечательными скульптурами, представляющими погребённых в обстановке земной жизни, за туалетом, среди домашних хозяйств и т. п. Всё это поражает своим интересом; в художественном отношении оно не равноценно, но рядом с немногими пережитками фиванской примитивной наивности, даёт образцы замечательного прогресса, не уступающие лучшим произведениям XII и даже XVIII династии. В некоторых случаях мы можем говорить о влиянии на создателей этого замечательного памятника идей, вдохновлявших художников Древнего царства. Помещение пирамиды среди обширного двора как будто напоминает солнечные храмы V династии, а скульптуры по подбору и характеру — как эти же, так и погребальные храмы царей V династии, но здесь соединены в одно храм и пирамида. Четырёхугольные и многоугольные «протодорические» колонны были вообще распространены в эту эпоху. Скульптурные работы, может быть, принадлежат современнику царя, художнику Иртисену, от которого дошла до нас хранящаяся в Лувре надгробная плита, с довольно трудною для понимания надписью, в которой он уверяет, что он и его сын были первыми скульпторами своего времени. Таким образом, у нас есть и художественное имя от этой эпохи возрождения Египта и первого расцвета Фив. В круглой скульптуре Фивы и последующих поколений также оставили интересные произведения, поражающие реализмом. Отметим страшные сидящие статуи того же Ментухотепа в позе и в костюме юбилейного торжества, когда царь отождествляется с Осирисом, и как бы умирает… Укажем на колоссы Сенусерта III в Карнаке, на голову Сенусерта IV, на несколько статуй Аменемхета III и т. п., обладающих несомненной портретностью с подчёркнутыми характерными особенностями изображаемого.
