Барбара Такман - Европа перед катастрофой. 1890-1914
Провести всеобщую забастовку без заблаговременной подготовки, планирования и организации было бы равнозначно формированию армии без приказов и обустройства мест постоя, складов, организации транспорта, материально-технического обеспечения, поставок продовольствия, военного снаряжения и имущества. Даже если бы Второй интернационал принял решение провести всеобщую стачку, то у него не было бы полномочий отдать соответствующие приказы своим национальным компонентам и обязать их организовать забастовки на местах. Акция должна быть поистине международной, всеобщей и одновременной, иначе рабочие, устроившие забастовку наиболее эффективно и успешно, обеспечат поражение только собственной стране. Как указывал Гед, всеобщая стачка может быть эффективной лишь тогда, когда она проводится самым организованным и дисциплинированным рабочим классом. В таком случае успех гарантирует единственный результат: самые современные и развитые страны потерпят военное поражение от наиболее отсталых наций. Возникала чудовищная и неразрешимая дилемма. Жорес держал идею всеобщей стачки в своем арсенале в большей степени для того, чтобы использовать ее в целях революционного воспитания масс. Прогуливаясь с Бернштейном в одном из парков Штутгарта, он пытался убедить его в полезности заявления о поддержке всеобщей забастовки: оно-де окажет вдохновляющее воздействие. «Все мои возражения, – вспоминал потом Бернштейн, – сводились к неосуществимости такой затеи. Но он все время напирал на “моральный” эффект». Как говорил Клемансо многие годы спустя, Жорес с «такой непоколебимой верой проповедовал братство наций… что его не могли смутить даже факты жестокой действительности»67.
Бебель вообще считал всеобщую забастовку ненужной. Германская партия, в отличие от французских социалистов, была тесно связана с профсоюзами и относилась к идее всеобщей стачки с их позиций. Хотя каждый член профсоюза мог быть хорошим социалистом, профсоюзы в целом не желали тратить свои фонды на безрассудные жесты против государства. Финансовых резервов для всеобщих забастовок не имелось даже в мирное время. Подрывая оборону отечества во время военной лихорадки, социалисты поставят себя в немыслимое положение. Даже Каутский соглашался. Забастовка невозможна без согласия профсоюзов. В личном плане он, как и другие единомышленники, тешил себя, подобно Жоресу, надеждами на то, что в случае войны рабочие, каким-то образом «разъярившись», восстанут самостийно 68.
А что думал сам трудящийся, человек, который должен участвовать в такой забастовке? Его голоса никто не слышал. Рабочий в лучшем случае, придя после смены домой, думал о получке, хозяине, разбитом окне, больном ребенке, о том, что будет есть на ужин и как проведет завтрашний выходной день. Если он задумывался о забастовке, то это наверняка касалось его зарплаты. Если вдруг ему в голову приходили мысли о войне, то они скорее возбуждали в нем представления о чем-то великом и героическом. Он думал не о забастовке, а о том, что надо идти в армию, бить врага и защищать страну. Бебель знал это. «Не занимайтесь самообманом»69, – говорил он английскому делегату, повторив свое прежнее утверждение о том, что, как только фатерланд окажется в опасности, «каждый социал-демократ возьмет на плечо винтовку и зашагает к французской границе».
Если Бебеля действительно можно считать папой социализма, то скорее всего мирским, светским папой, так как духовная ипостась перешла к Жоресу, «величайшей надежде Второго интернационала», по словам Вандервельде, произнесенным при открытии конгресса. В нем бурлила энергия, он развязал грандиозную антивоенную кампанию, наслаждался пребыванием в Германии. Подняв в сельском баре огромную кружку, накрытую доверху пузырящейся пеной, Жорес, демонстрируя новый прилив энтузиазма, прочувственно сказал: «Пиво! Вандервельде, ведь это немецкое пиво!» Однажды поздно вечером, возвращаясь из дальней поездки через средневековый город Тюбинген 70, он, несмотря на проливной дождь и темноту, настоял на том, чтобы остановиться и постоять возле прославленного древнего университета.
Бебель восставал против всеобщей забастовки не столько из-за того, что считал ее неосуществимой, сколько из-за опасений новых гонений со стороны правительства и, возможно, даже возрождения антисоциалистического закона. Достигнув солидного возраста и добившись немалых успехов с того времени, когда Энгельс сказал ему, что «легальность убьет нас», его партия не желала более уходить в подполье. Кроме противоречивых французских резолюций, ему приходилось иметь дело с радикалами в собственной партии, которым уже помогал грозный партнер. Знакомя его с приятелем, Роза Люксембург сказала: «Это Ленин. Обратите внимание на его волевой, упрямый череп»71. Люксембург и Ленин уже решили, что любая резолюция конгресса о милитаризме должна напомнить рабочему классу о его долге трансформировать войну в революцию. В частных беседах Ленин и Бебель вели долгие дискуссии на этот счет 72, причем Бебель настаивал на том, чтобы «в резолюции не было ничего такого, что могло дать повод государственному обвинителю в Берлине запретить партию». Диспуты показались Ленину затянутыми, но вполне диалектическими, и они выработали приемлемую формулу, которую и следовало положить в основу резолюции.
Окончательный вариант резолюции, отработанный в комитете под руководством Бебеля, учел все точки зрения и был составлен таким образом, что не мог встревожить ни государственного обвинителя в Берлине, ни кого-либо из участников конгресса. Восторжествовала позиция Бебеля. В резолюции удалось полностью избежать даже упоминания всеобщей забастовки 73. В ней подтверждалась необходимость классовой борьбы, констатировалось, что война является врожденным свойством капитализма, содержался призыв к тому, чтобы заменить постоянные армии гражданскими ополчениями, но признавалось, что «интернационал не вправе предписывать в жесткой форме, какие именно действия рабочий класс должен предпринимать против милитаризма». Конгресс рекомендовал вести «неустанную агитацию» и высказался в поддержку разоружения и арбитража в международных конфликтах. Дополнение, предложенное Розой Люксембург и Лениным, призывало рабочий класс и его парламентских представителей прилагать все усилия для предотвращения войны, «используя для этого наиболее эффективные, по их мнению, методы и средства». Если все же война вспыхнет, то они должны предпринять все меры для ее незамедлительного прекращения и в то же время «использовать кризис, употребив все силы, для ускорения краха капитализма».
В 1909 году в далекой Каталонии произошла антивоенная забастовка с трагическими последствиями. Это была не акция организованного рабочего движения, а, подобно российскому восстанию в 1905 году, спонтанно возникший бунт. «Красная неделя» в Барселоне, называвшаяся испанцами la semana tragica [149], вошла в историю как демонстрация массового стихийного протеста против мобилизации солдат для военной кампании в Марокко, которая, как считали рабочие, велась в интересах владельцев рудников Риффа. Забастовка, инициированная Федерацией труда Барселоны [150], за одну ночь переросла в настоящий бунт с уличными столкновениями и баррикадами против войны, властей, церкви, всех институтов репрессивного режима. Восстание было беспощадно подавлено войсками, социалисты возмущались судилищем и казнью Франсиско Ферреры, но не сделали никаких выводов о стратегии и тактике мятежей.
В том же году всеобщая забастовка была организована Национальной федерацией труда Швеции в ответ на практику локаутов, к которой все чаще прибегали работодатели. В ней участвовали почти 500 000 человек, и она длилась около месяца. Забастовка прекратилась, когда правительство пригрозило перманентным лишением заработка и пенсионного обеспечения, а высшие классы организовали бригады, поддерживавшие деятельность жизненно важных служб.
И в том же году на горизонте появились первые грозовые облака войны. Австро-Венгрия аннексировала Боснию-Герцеговину, бросив вызов России, которая, еще не оправившись после недавних испытаний, была вынуждена промолчать, тем более что кайзер громогласно пообещал выступить на стороне союзника «в начищенных до блеска доспехах». Австрийские социалисты не смогли сдержать нахлынувший на них прилив чувств национальной гордости. Социалистическая газета Вены «Арбайтер цайтунг»74 опубликовала серию шовинистских статей, что дало повод сербской буржуазной прессе не без злорадства заявить о сомнительности разрекламированной международной солидарности рабочего класса.
В Англии на волне неприязни к Германии Блэтчфорд, хотя и социалист, почувствовал себя солдатом и выступил в поддержку Англо-бурской войны. Вместе с Гайндманом он теперь возглавил кампанию за введение воинской повинности 75 и освещал ее в своей газете «Кларион». Кейр Харди обвинял их в предательстве социализма и продолжал верить в то 76, что «организованный рабочий класс никогда не будет участвовать в оргиях, проливающих кровь трудящихся». И в этой вере он был не одинок. Мистический образ героического рабочего класса, связанного узами нерушимого братства, был необычайно привлекателен. Верил в этот стереотип и Сэм Гомперс, родившийся и выросший, как и Харди, в среде рабочего класса и всю свою жизнь посвятивший судьбам трудящегося человека. Когда он приехал в Европу для участия в Международном конгрессе профсоюзов в 1909 году, первое и самое важное, что его поразило, – это «чувства солидарности в массах». Все еще не осознавая себя социалистом, Гомперс тем не менее считал, что борьба рабочего класса за свои права возобладает над «войнами между нациями, в которых для него нет ни смысла, ни целей». В другом контексте он указывал: всеобщая забастовка «невозможна на данном этапе развития организованного рабочего движения». В то же время, по его глубокому убеждению, рабочему человеку присуще внутреннее отрицание воинского долга как обязательства стрелять и в собрата по классу. Моральный настрой международных профсоюзных конгрессов, на которых делегаты делятся мнениями и завязывают дружбу, они распространят в своих странах и донесут до организованных рабочих, которые, без сомнения, все поймут и откажутся убивать друг друга. «Даже неорганизованные работники», прочтя сообщения и выслушав рассказы делегатов, займут такую же позицию. Государственные деятели хорошо знают, что на их приказ «на фронт!» люди ответят «массовыми демонстрациями за мир» – Гомперс не посмел сказать «массовым неповиновением». «Сформировалось общее мнение, – подчеркивал Гомперс, – что решающим препятствием для войны между нациями в Европе сегодня является оппозиция рабочих в различных странах».
