Андрей Андреев - Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы
Для подробного анализа этого процесса в данном параграфе выбраны два издания – официальный «Журнал министерства народного просвещения» (ЖМНП) и издававшиеся в Петербурге «Отечественные записки». Если первое издание напрямую отражало правительственный интерес к немецким университетам, то второе следовало за взглядами определенной части интеллектуальной элиты, а именно т. н. «западников» (в особенности после того, как с 1839 г. редакцию возглавил А. А. Краевский), и среди его корреспондентов находились русские путешественники по Европе, имевшие там возможность воочию знакомиться с университетами.[1283]
В ЖМНП тема зарубежного университетского образования звучала практически постоянно на протяжении 1830—40-х гг., затрагиваясь по нескольку раз в течение года как в статьях обзорного характера, так и в кратких заметках о состоянии того или иного университета.
С момента основания журнала в январе 1834 г. он получил почти неизменную в дальнейшем структуру из нескольких разделов, один из которых был озаглавлен «Известия об иностранных учебных заведениях». В самом первом номере журнала статьи каждого из разделов носили программный характер, и для вышеназванного в этой роли выступила публикация отчета «О состоянии народного просвещения в Пруссии». Это была выдержка из обширного сочинения французского профессора философии Виктора Кузена, вышедшего в 1832 г., где автор выступил в качестве одного из первых популяризаторов для Европы опыта «классического» университета в его гумбольдтовском смысле.[1284] Среди всего собранного им материала российское правительство в первую очередь интересовала организация министерства народного просвещения в Пруссии, которая и была описана в опубликованной статье. Одним из ее лейтмотивов была подчеркнутая Кузеном идея прусских реформаторов образования, очевидно вполне созвучная Уварову: «Ничто не избегает от министерского влияния и, между тем, каждая сфера народного образования пользуется достаточной свободою», и, в частности, «университеты управляются сами собою, но сообразно с изданными для них постановлениями».[1285]
Хотя опубликованные выдержки из сочинения Кузена не содержали подробного изложения принципов организации прусских университетов, но красноречивым было уже само по себе обращение к этому отчету, получившему широкую известность в Европе. Обсуждение же этих принципов вскоре последовало в других статьях программного характера.
Среди них выделялась статья в августовской книжке ЖМНП за 1834 г. под названием «Устройство юридических факультетов в разных иностранных университетах, и в особенности в Германии». Автор публикации не был указан, но в оглавлении журнала возле ее названия стояли буквы М. Б.
Статья сразу же начиналась принципиальным обобщением: «Все известные учреждения факультетов в разных университетах Европы основаны на двух различных правилах: 1) Учреждения в коих господствует свобода преподавания и слушания учения (таковы суть университеты Северной Германии); 2) Учреждения в Австрии и других государствах, в коих образ преподавания и слушания уроков определены законом».[1286]
Тем самым, сквозным сюжетом статьи служило сравнение северо-германской (т. е. «классической») и австрийской («йозефинской») университетских моделей, причем именно это сравнение позволило автору ясно вычленить два основополагающих принципа «классического» университета: свободу преподавания и свободу обучения, которые он впервые четко изложил в отечественной печати, донеся до общественной мысли России.
Свободу преподавания автор статьи представлял абсолютно в тех же словах, как ее выражали Шлейермахер и другие неогуманисты. Характеризуя северо-германские университеты, он объяснял, что «каждый профессор или доцент избирает такую науку или часть науки своего факультета, какую заблагорассудит – ту, где он прославился и которая не преподается другими», что чтение ведется не по заданным руководствам, но непосредственно, живой речью, а слушатели сами записывают услышанную лекцию-импровизацию. Особо выделялось, что «никто из профессоров или доцентов не определяется к известной кафедре, но вообще в профессора или доценты факультета», и это позволяет сделать программу преподавания более гибкой и отвечающей развитию науки. Так, на юридическом факультете за семестр объявлялось от 20 до 50 курсов (притом, что каждый профессор читал от 10 до 20 часов лекций в неделю). При таком обилии предложенных лекций преподаватели конкурировали между собой за слушателей, для чего служили и финансовые стимулы – гонорары по 1–2 луидора с посетителя в семестр, причем размер платы зависел также и от важности читаемого курса с точки зрения общей программы факультета. Приглашение профессоров определялось их «славой преподавания или изданием книг», так что не только ученые стремились найти себе место в университете, но и наоборот сами немецкие университеты боролись между собой за лучших профессоров[1287].
Свобода обучения столь же подробно раскрыта в статье. Она, как подчеркивал автор, «имеет собственные себе правила». Перед поступлением в университет студенты обязаны сдать экзамены в гимназии по единой для всех программе, которая удостоверяет их готовность к посещению университетских занятий. После этого они могут произвольно слушать лекции избранного ими факультета (или даже других факультетов) в течение шести семестров – срока, который считается достаточным, чтобы усвоить все основные курсы. Окончание университета не предполагает никакого экзамена, за исключением тех случаев, когда студент сам желает его сдать, чтобы получить потом ученую степень. Проверка же, насколько основательно юноши смогли воспользоваться временем, проведенным в университете, и какие знания получили, происходит при вступлении на службу, где все выпускники университета сдают экзамены, каждый – по соответствующему департаменту.[1288]
Этой модели «классического» университета в описании российского автора противопоставлена австрийская система высшего образования (формирование которой подробно обсуждалось в главе 2). Статья демонстрировала ее предельную несвободу. Регламентация относилась, прежде всего, к преподаванию: «В целой монархии во всех университетах, лицеях и в гимназиях в тот же день, в тот же час, по той же книге преподаются одинакие правила наук…, все определено законом, ничего не оставлено произволу учащихся и учащих лиц»[1289]. Столь же жестко определенным, лишенным выбора являлся и процесс обучения: чтобы окончить высшую школу, нужно сначала учиться в гимназии, затем поступить на философский факультет университета, играющий подготовительную роль, и только потом – на один из высших факультетов, дающих навыки профессии (Brotwissenschaften), при этом «никто не допускается в высшие курсы, не выслушав непосредственно предшествующих оным», и все учебные планы зафиксированы, а их исполнение контролируется государством.
Вывод, который делал автор статьи, вполне однозначен: именно немецкие университеты в их «классическом» смысле, а не австрийские или иные «почитаются ныне лучшими в Европе»[1290].
Таким образом, разобранная статья послужила первым примером появления в русской печати развернутого описания принципов «классического» университета. В этом смысле ее выход в разгар новой университетской реформы, проводимой С. С. Уваровым, не случаен, являясь еще одним знаком если не полной приверженности министерства этим принципам, то по крайней мере постоянного внимания к ним в своей деятельности.
Можно было бы, казалось, остановиться на констатации столь важного значения указанной статьи. Однако в данном случае путем несложных умозаключений удается проследить и всю цепочку трансляции идей из немецких в российские университеты, причем она оказывается очень короткой: от автора с российской стороны до одного из теоретиков университетского образования с немецкой стороны – всего один шаг, что показывает, насколько, в действительности, тесно были связаны друг с другом в тот момент университетские пространства Германии и России.
Ключ к такой связи содержится в установлении того, кто же все-таки скрылся за инициалами М. Б.
Вполне естественно предположить, что автором статьи был близкий сотрудник Уварова, ученый-правовед и деятель высшего образования Михаил Андреевич Балугьянский (1769–1847).[1291] За свою долгую карьеру он, будучи уроженцем Венгерского королевства (точнее, той ее части, которая называлась Карпатской Русью), получил образование в Венском университете как раз в период реформ Иосифа II, а затем с 1796 г. являлся профессором реорганизованного университета в Пеште и, тем самым, обладал непосредственным личным опытом знакомства с австрийской учебной системой.
