От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Никонов Вячеслав

Часто Сталин приглашал в свою машину Молотова. Звал и меня… Вначале я даже чувствовал известную неловкость, особенно когда Сталин садился в своей машине „ЗИС“ на откидное сиденье, а мы с Молотовым – на главные места. Но потом я понял, что Сталину просто нравилось это место, поскольку оно находилось в середине машины и здесь меньше трясло…

По ходу движения машин на всех перекрестках, площадях и площадках стояли советские девушки-регулировщицы с флажками; одели их безукоризненно аккуратно, в новую, прекрасного покроя военную форму. Их манипуляции флажками, все их движения представлялись столь грациозными, что каждая казалась чуть ли не балериной. Нам передавали, что ими одинаково, а то, пожалуй, и еще больше восхищались американские и английские участники конференции».

Цецилиенхоф был построен в годы Первой мировой войны для кронпринца Вильгельма, убежденного англофила, в псевдотюдоровском стиле с выступающими наружу деревянными балками, высокими трубами, псевдоготическими шпилями и витражами. Прибыв в этот дворец, Сталин, осмотревшись по сторонам, произнес:

– Да, в общем-то не особенно презентабельно. Дворец скромный. У русских царей было поставлено солиднее. Дворцы так дворцы! Лестницы так уж лестницы!

Само здание, как и Берлин, было поделено на три зоны, в каждой из которых были кабинеты, столовые и отдельный выход в зал заседаний.

Жуков замечал: «Заседания проходили в самой большой комнате дворца, посредине которой стоял круглый, хорошо отполированный стол. Своеобразная деталь: достаточно большого круглого стола в Берлине мы не нашли. Пришлось срочно сделать его в Москве на фабрике „Люкс“ и привезти в Потсдам».

«На первом заседании присутствовали все, кто приехал с главным, – наблюдал Серов. – Я помню, американцы и англичане уже сидели за столом, а Сталин прогуливался на улице около своей комнаты, и никто ему не решается сказать, что пора садиться. Потом вошли. Я тоже».

За круглым столом советскую делегацию представляли Сталин, Молотов и Вышинский. Во втором ряду Громыко, адмирал Кузнецов, Власик, посол в Англии Майский, заведующий экономическим отделом МИДа Геращенко, помощники Молотова Борис Федорович Подцероб, Семен Константинович Царапкин, Михаил Александрович Силин, Михаил Михайлович Потрубач.

По левую руку от них расселась американская делегация, по правую – британская.

Переводчики взялись за работу, которую высоко оценили главы государств. «Я был доволен тем, как организованно переводчики выполняли свои весьма важные функции, – замечал Трумэн. – Эти трое мужчин присутствовали на всех конференциях и являлись мастерами своего дела. Не было никаких трудностей в понимании всего сказанного. Болен переводил, когда говорил я, Павлов переводил, когда говорил Сталин, а майор Бирс переводил слова Черчилля для русских».

Уточним, что когда речь шла о конкретных документах, место Павлова занимал Сергей Александрович Голунский, заведующий юридическим отделом МИДа. «Он не только знал языки, но очень хорошо знал законы, и поэтому Сталин посадил его рядом с собой, чтобы нас не надули», – пояснял Молотов.

Громыко наблюдал: «Все, кто сидел за круглым столом этого потсдамского дворца, испытывали немалое нервное напряжение. Это ощущалось и по поведению, и по взглядам, особенно тех, кто находился в первом ряду, где сосредоточился основной состав трех делегаций. Напряжения добавляло и обостренное восприятие каждым поведения всех других.

Все участники находились в состоянии предельной сосредоточенности, а вначале она проявлялась еще и в том, что никто не улыбался».

По предложению Сталина председателем конференции стал Трумэн, который напишет: «Общей целью первого заседания было определить пункты повестки дня, которые могли бы быть обсуждены на следующих заседаниях. Поэтому я заявил, что хотел бы высказать несколько конкретных предложений. Моим первым предложением было учредить Совет министров иностранных дел. Я сказал, что мы не должны повторять ошибок, которые мы сделали в мирном урегулировании после Первой мировой войны». «Мы» в последней фразе явно не касалось СССР, который не имел ни малейшего отношения к завершившим предыдущую войну переговорам в Версале.

Трумэн видел участниками Совета министров иностранных дел Великобританию, Россию, Китай, Францию и Соединенные Штаты. «Эти страны были постоянными членами Совета Безопасности ООН. Я предложил, чтобы Совет встретился как можно раньше после окончания конференции».

Громыко следит за главными участниками разговора: «…Вот сидит Трумэн. Он мобилизовал все свое самообладание, чтобы не выдать волнения. Ему, конечно, помогает и то, что почти все основные высказывания у него заготовлены, и он зачитывает тексты. При обсуждении соответствующего вопроса он допускает высказывания и без бумажки. Но они, как правило, краткие. Порой кажется, что он вот-вот улыбнется. Но это только кажется. Советники и эксперты делегации США беспрестанно о чем-то переговариваются между собой и, случается, подкладывают президенту какие-то записки.

Мне представляется, что держится президент как-то нахохлившись. Видимо, играет тут свою роль и то обстоятельство, что у него нет еще опыта встреч на таком уровне, да еще и с участием Сталина. Но надо отдать ему должное: каких-то резкостей или неучтивостей Трумэн не допускает. А в общем-то на протяжении почти всей конференции президент сидел, как бы надев на себя маску».

Идея Совета министров иностранных дел была чисто американской и не являлась потсдамской импровизацией Трумэна. В США действительно крайне негативно воспринимали опыт Парижской конференции 1919 годы, которая выработала Версальский мир, расставивший декорации для новой мировой войны. В Вашингтоне думали, как бы обойтись без международной конференции с участием всех заинтересованных стран.

В меморандуме Стеттиниуса президенту 19 июня содержалось предложение вообще отказаться от официальной мирной конференции, а ограничиться созданием компактного органа с участием ключевых стран, который бы и определил контуры послевоенного мира. В начале июля американская администрация поделилась идеей с Москвой и Лондоном. Англичанам оно понравилось. Молотов же 11 июля сказал Гарриману, что не видит никакой причины для того, чтобы предоставить место в совете для Китая, когда обсуждаются вопросы заключения мирных договоров в Европе. В ответ Гарриман заметил, что война была по своему характеру мировой и что Китай – постоянный член Совета Безопасности ООН.

Черчилль предложил передать вопрос на обсуждение министров иностранных дел для доклада на следующем заседании.

«Черчилль, – продолжал наблюдать Громыко. – …Заявления он делает в общем-то краткие. Очень любит растягивать отдельные слова. Делает это явно нарочито. По ходу речи или заявления нетрудно увидеть то, что он хочет подчеркнуть особо. Эти слова он произносит как-то резче. В них проступают и резина и металл.

Почти никогда он не пользуется заготовленным текстом. Впрочем, говорят, некоторые свои заявления он любит заучивать наизусть…

У меня создалось впечатление о нем как об опытном ораторе. Свой капитал красноречия он умел хорошо и преподнести. Говорил без волнения, по крайней мере так выглядело внешне, хотя ощущалась его собранность, и он всегда был, как утверждали англичане, „алерт“ – начеку».

– Согласен, – заметил Сталин. – Мне неясно только относительно участия министра иностранных дел Китая в этом Совете. Ведь имеются в виду европейские проблемы? Насколько подходяще тут участие представителя Китая?

Трумэн предпочел не решать:

– Этот вопрос мы сможем обсудить после доклада нам министров иностранных дел.

– Хорошо, – согласился Сталин.

«Сталин. Он ведет себя спокойно и ровно, – подмечает Громыко. – Так же ведет себя на конференции и советская делегация в целом… Советский солдат находился в Берлине – логове агрессора. Над Рейхстагом развевалось советское Знамя Победы».

Трумэн перешел ко второму вопросу.