Тобайас Смоллет - Приключения Перигрина Пикля
Последняя часть проекта пришлась не по вкусу нашему достойному управителю, решившему опрокинуть весь план целиком, в чем он и преуспел. Мой муж внезапно восстал против предполагаемой прогулки и настоял на том, чтобы я осталась дома; при этом он не объяснил причин такого решения; его физиономия омрачилась, и целых три дня он не открывал рта.
В конце концов однажды вечером он вошел в мою спальню, куда уже имел свободный доступ, держа шпагу подмышкой; насколько я помню, она была обнажена. Я не могла не обратить внимания на это смутившее меня обстоятельство, которое тем более меня взволновало, что ему предшествовал приступ мрачного раздражения. Тем не менее я притворилась, будто не придаю этому значения, и, отпустив горничную, улеглась в постель, так как себе самой стыдилась признаться в том, что ощущаю страх перед человеком, которого презираю. Но тело оказалось слабее духа. Я почувствовала дурноту, и пришлось позвать слуг, а муж, испуганный моим состоянием, побежал вниз к миссис С., которая уже легла спать, и, сильно взволнованный, сообщил ей, что мне очень плохо и что, по-видимому, я испугалась его появления со шпагой.
Эти слова привели в смятение леди, и в мою спальню она вбежала полуодетая, а затем спросила его на лестнице о том, что побудило его взять с собой шпагу; на это он ответил, что намеревался поохотиться за летучими мышами. Верю и надеюсь, что он хотел только меня устрашить, но тогда у меня были другие предположения. Миссис С., одевшись, просидела всю ночь у моей постели и дала обещание не покидать меня, пока не рассеется опасность, подстерегающая меня в этом доме, куда я вернулась главным образом благодаря уговорам ее и доктора; ибо мой муж докучал им бесконечными просьбами, торжественно заявляя о своей страстной ко мне любви: ему-де, говорил он, нужно только одно - чтобы я сидела за его столом, была хозяйкой в его доме и госпожой его состояния. Благодаря таким уверениям, неоднократно им повторяемым с самым искренним и добродушным видом, они сочли его прекраснейшим человеком и воспользовались своим влиянием, чтобы расположить меня в его пользу. Так бывало со многими людьми, имеющими лишь слабое понятие о его нраве, но, по мере того как они знакомились с ним ближе, неизменно обнаруживалось их заблуждение.
Доктор, возвратившись из Танбриджа, куда он поехал один, нашел меня больной, в постели, а всех остальных в смятении. Удивленный и озабоченный, он стал укорять моего мужа, признавшегося, что причиной его неудовольствия и беспокойства была ревность. X. ему-де сообщил, будто я гуляла утром с мистером Б. и что наши отношения не вызывают сомнений также и по другим наблюдениям. Это обвинение было опровергнуто, как только решили допросить обвинителя в присутствии всех нас. Он явился пьяный, несмотря на то, что было утро, и повторил свое сообщение, заявив, будто получил сведения от человека, пришедшего из города вешать колокола и давно вернувшегося в Лондон.
Таков образец его лукавства, которое не покидало его даже во хмелю. Если бы он сослался на кого-нибудь из слуг, можно было бы устроить очную ставку и уличить его во лжи. Итак, хотя он не мог быть обвинен по закону, стало очевидно, что он сам распространял гнусные слухи, которые привели мистера Б. в такую ярость, что с большим трудом ему удалось сдержать себя и не прибегнуть тут же к рукоприкладству; он отказался от такой расправы как недостойной для себя. Дело кончилось тем, что его лордству предстояло выбирать между мною и X., так как я твердо решила не жить под одной кровлей с этим клеветником.
Когда ему был предложен такой выбор, он рассчитал своего слугу, и мы вернулись с доктором и миссис С. в Лондон. Я питала такой страх и отвращение к поместью, хотя оно и было одним из самых живописных в Англии, что не могла там жить. Мы переехали в дом на Бонд-стрит, где, по совету друзей, я прилагала все усилия, чтобы поддерживать в муже хорошее расположение духа, но все мои старания оказались тщетными, и он, всегда капризный, раздражительный и несносный, в это время сугубо злобствовал. Мне редко разрешалось выходить из дому, а у себя я не принимала никого, кроме старого моего друга, о котором упоминала выше, и доктора с женой, но в конце концов и встречи с доктором были мне запрещены.
Однако время от времени мне удавалось встречаться с тем последним моим благожелателем, к которому я питала доброе чувство в благодарность за великодушное ко мне отношение. Не его была вина, что я пришла к соглашению с моим мужем, так как сам он отличался крайней щедростью, но я отказалась ею воспользоваться. С моей стороны было бы не по-дружески, неблагородно избегать в ту пору, когда я была обеспечена, общения с человеком, поддержавшим меня в беде. Мне кажется, нужно быть чрезвычайно щепетильным и застенчивым, когда нуждаешься в помощи, но если она оказана, не следует забывать о том, кому ты обязан. И никогда в жизни я не была столь огорчена, как в тот день, когда услышала, что этот джентльмен не получил письма, в котором я благодарила его за последнее доказательство его дружбы и щедрости, которой я имела случай воспользоваться, так как с той поры я узнала, что он заподозрил меня в пренебрежении к нему.
Но возвратимся к моей жизни на Бонд-стрит. Я выносила ее три месяца, в течение которых жила, окруженная шпионами, нанятыми следить за моимповедением, и претерпевала всяческие унижения, какие только может изобрести злоба, власть и глупость. Столь смешон и безрассуден был мой тиран, предававшийся своей меланхолии, что, по его словам, ревновал бы даже к Хейдигеру, раз нет другого мужчины, вызывающего подозрения. Он рассчитывал проводить все время со мной tete-a-tete; когда же я жертвовала развлечениями ради столь приятных свиданий, он никогда не упускал случая поссориться, придираясь к самым невинным моим словам; а когда я старалась не обращать внимания на эти неприятные недоразумения и бралась за книгу или письмо, он беспрестанно докучал мне и терзал меня, называя капризной, сердитой и угрюмой.
Измученная этим возмутительным поведением, я поведала обо всем доктору С. и его жене, сказав, что я не хочу и не могу терпеть подобное обхождение. Доктор увещал меня примириться с судьбой, а миссис С. молчала. Пока я колебалась, остаться мне или уйти, доктор однажды за ужином повздорил с моиммужем, который пришел в такую ярость, что я боялась идти с ним спать. Когда он проснулся на следующее утро, его лицо выражало неистовое бешенство, и я подумала, что он и в самом деле сошел с ума.
Это обстоятельство укрепило меня в решении убежать из дому. В соответствии с этим я переехала на Секвил-стрит - в дом, где я жила, будучи вдовой. Отсюда я послала герцогу Л. письмо, умоляя его сообщить мужу о моем местопребывании, о причинах ухода и о моем намерении всеми средствами защищаться от его домогательств. В первую ночь после бегства я улеглась в постель с таким удовольствием, какое напоминало радость мужчины, идущего спать с любовницей, которой он тщетно добивался в течение долгого времени. Так веселилась я, избавившись от ненавистного супруга!
С этой квартиры я вскоре переехала на Брук-стрит, где мне недолго предстояло вкушать сладость побега; с требованием возвратиться явился новый управитель, нанятый мужем на место X. Этот джентльмен, имевший прекрасную репутацию, привел столько разумных доводов и с таким чистосердечием исполнял свою обязанность, что я согласилась на его посредничество в нашей ссоре, и еще раз состоялось примирение, хотя его лордство стал проявлять недовольство еще до окончания наших переговоров; в результате он поехал со мной в Бат, куда я отправилась для поправки здоровья, так как чувствовала себя очень плохо.
Это соглашение возымело странное действие на моего поклонника. Он, который неоднократно повторял, что ни одна женщина не может его увлечь до такой степени, чтобы причинить ему страдания, терзался, как несчастный влюбленный, лишившись возможности меня видеть, и держал себя совсем не так, как раньше воображал. Его слова и поступки были безрассудны от отчаяния; он мне сказал: "Это как бы скрутило все струны моего сердца и вырвало их из тела". Я никогда не сделала бы такого шага, но, клянусь, я верила ему, когда он говорил совсем иное, и его собственное заявление побудило меня отказаться от него, а теперь было уже поздно менять решение.
В поездке в Бат меня сопровождала очень милая молодая леди, с которой я весело развлекалась в этом городе, что в некоторой степени, избавляло меня от надоедливого общества моего любезного супруга. Отсюда мы отправились в его поместье, где провели несколько месяцев, а затем снова вернулись в наш дом на Бонд-стрит. Здесь, когда я заболела и слегла в постель, мое нездоровье было приписано тайному разрешению от бремени, хотя я находилась под одной кровлей с мужем и была окружена его слугами.
Пока я была больна, муж - надо отдать ему справедливость - ухаживал за мною с величайшим вниманием; как я уже упоминала, тревогу его можно объяснить в подобных случаях только странной непоследовательностью его натуры. Если бы он мог отвечать за свои поступки, я предположила бы, что он постарался довести меня сперва до горячки, чтобы затем проявить любовь и заботливость. Поправившись, я начала выходить, встречаться с людьми, и мне жилось бы спокойно, если бы только он был доволен. Но, по мере того как мне становилось лучше, исчезало его хорошее расположение духа, и в конце концов он изгнал из дому всех, чья беседа скрашивала мою жизнь.
