Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой
Торжественный благовест колоколов доносился со стороны города. Воробьиные стаи с громким шумом порхали с вишневых деревьев и улетали на крышу.
Заремба, проблуждав немного по заросшим тропинкам, набрел наконец на широкую аллею, ведшую по гребню холма к монастырским постройкам. Макушки монастыря приходились с ней на одном уровне. Аллея была усыпана желтым песком и усажена четверным шпалером низко подстриженных самшитов, из-за которых выглядывали в изобилии цветы: георгины свешивали свои тяжелые, остро-лепестные, разноцветные головки, кокетливо глядели нарядные мальвы, благоухали розы и левкои, маки стреляли ввысь белоснежными цветами, и низко, точно пугливо, кустились настурции и ноготки. Приземистые, развесистые деревья стлали пронизанные солнцем тени на мелкий гравий аллеи; кое-где широкие ветви, обремененные краснеющими уже яблоками, преграждали дорогу, словно протянутые с угощением руки, или зрелые вишни манили глаз и уста.
Но Заремба ничего не замечал, мысленно рисуя себе сцену первой встречи с Изой. Представлял себе, как он будет холоден к ней, сдержан и непокорен. "Да, ничего, кроме обязательной вежливости! И ни одного намека на прошлое. Пусть все это будет похоронено в памяти!" - строго наказывал он себе.
Но моментами он бранил Ясинского или, как Пилат, умывал руки, сваливая всю вину на него. "Никогда бы я к ней не пошел, никогда!" - оправдывался он. И так терзался, расхаживая по длинной аллее, пока не наткнулся на какого-то монаха, который появился неизвестно откуда и шел по аллее медленным шагом, нащупывая палочкой дорогу. Старичок, казалось, явился из дальних веков; от него веяло могилой, глаза у него были подернуты старческой пеленой, лицо точно обросло мохом и напоминало лицо мертвеца. Сделав несколько шагов, он останавливался, дотрагивался сухими, костлявыми пальцами до цветов и, улыбаясь впалым ртом, плелся дальше среди пышного богатства солнца и природы, словно заблудившийся случайно серый призрак. Был он, по-видимому, глух, так как на приветствие не ответил и остановился лишь там, где в промежутке между деревьями открывался широкий ландшафт.
- Хорошо! - прошамкал он, потягивая носом. - Прелесть как хорошо! Слава ж тебе в вышних, боже! - И смотрел на мир, который помнил с давних еще, вероятно, времен, точно на сон, вечно живой и вечно любимый.
Действительно было очень хорошо. Неман сверкал внизу сизо-серебристой лентой и извивался среди высоких берегов. За ним, чуть-чуть справа, возвышались колокольни и стены францисканского монастыря, окруженные кольцом садов и серых низеньких домиков. Широкая лента песчаной дороги поднималась от Немана на холмы, обходила монастырь, извилисто тянулась среди посеревших полей, деревушек, прячущихся в кущах деревьев, и скрывалась в стене черневших на горизонте лесов. Ландшафт открывался необычайно широкий. Кое-где копошились люди, занятые уборкой хлебов, ползли тяжело нагруженные возы, золотились копны, и клубы пыли висели над дорогами.
Заремба внимательно оглядел весь ландшафт и вдруг резко повернул подзорную трубу на заросли, расположенные направо от монастыря, над самым краем крутого берега, где белели многочисленные палатки и грелись на солнце чугунные туши пушек.
- Шесть штук, - целая батарея на насыпи, и направлена прямо на замок. Наверно, двенадцатифутовки, - могут снести его до основания! За палатками земляные укрепления. И казацкие дозоры на берегу. Берег хорошо охраняется. Тут дела нешуточные! - размышлял он, пряча трубу. - Не время думать об амурах, - прошептал он строго, быстро направляясь к себе домой.
Квартировал он в монастырских постройках, отделенных от сада крепкой стеной, в доме, обращенном фасадом в переулок, ведущий к рынку. Занимал там две небольшие комнатки, разделенные сенцами и какой-то клетушкой с выходом во двор, в которой ютился Кацпер вместе с кухней.
Весь дом, длинный, какой-то неуклюжий, полный закоулков, представлял собой невзрачную развалину, прогнившую от сырости, с облупившейся штукатуркой, с выбитыми стеклами и крышей, как решето. Ему велено было там поселиться, так как дом был расположен в стороне и оттуда легче было попадать к Неману.
- Что, все еще спят? - спросил он Кацпера, открывшего ему дверь.
- Не было приказа, так я и не будил, - вытянулся Кацпер по-солдатски.
- На чем приехали?
- Почтовыми. На перекладных, прямо из Варшавы.
- Ну, так им надо отоспаться. А мне приодеться. А! - воскликнул он с благодарностью, увидав на кровати приготовленные уже белье и костюм. Туалетный ящик стоял открытый на столе у окна, и Кацпер принимался уже разводить мыло и править бритвы.
- Ну, что там у тебя слышно? - спросил Заремба, раздеваясь.
- Буланка охромела. Велел я ее сейчас же, вечером еще, перековать. Не помогло. На счастье, заглянул утром на конюшню какой-то монах-бернардинец. Велел ей бабки мазью обмазать. К завтрему, говорит, как рукой снимет.
- Осмотри-ка там брички. В зеленой что-то спицы постукивали. Не замечал ты?
- Колеса рассохлись. Мокнут уже в пруду.
- Ну, что там еще? - Заремба накинул на себя белый "пудермантель" и уселся перед бритвенным прибором.
- Мацюсь опять напился.
- Уже успел? С кем же это он постарался?
- Да под вечер тут вертелись какие-то, будто бы кого-то спрашивали, а морды их все обнюхивали по сторонам...
- Может быть, шпики какие-нибудь?
- Один сказывался барышником, одет ничего, прилично, - рассказывал Кацпер негромко, ловко мыля лицо командира, - второй смахивал на солдата. Я их вон погнал, а Мацюсь снюхался с ними, и вместе пошли в трактир за монастырем. Напился, как скотина.
- В другой раз получит пятьдесят горячих и отправится домой. Еще спьяна нагородит чего-нибудь ненужного.
- Не приходится бояться. Такой у него характер, что как охмелеет, так уж ни мру-мру; только и знает, что смеется, - успокаивал Кацпер, брея ловко, как цирюльник.
- Славный парень, жалко вот только, что так любит выпить.
Кацпер, справившись с лицом барина, накинул на Севера вишневого цвета халат, богато протканный золотом и подшитый желтой материей, убрал со стола и, подав утренний кофе, сам стал в стороне, глядя на барина верными, преданными глазами. Парень был рослый, красивый; зеленая артиллерийская куртка, только без нашивок, плотно обхватывала его мускулистую фигуру.
- Долго будем здесь сидеть? - спросил он нерешительно, придвигая кувшинчик со сливками.
- А куда это тебе не терпится?
- Давненько своих не видал! - вздохнул тот, пощипывая подстриженные усы.
- Соскучился, вижу, по экономской плетке.
- Кто меня посмеет обижать? Солдат я, крест у меня ведь от самого князя. - Он гордо выпрямился, сознание своего достоинства блеснуло в его серых глазах.
- Я писал уже отцу, чтоб отпустил тебя на волю: только с этим еще будет много хлопот.
- Это верно, старый пан любит делать наперекор, строгий! Я могу даже выкуп дать, - не пропил я того, что мне паны офицеры под Зеленцами надавали.
- Не подумай только рассказывать об этом отцу! Я уж сам постараюсь, чтоб ты был свободен.
Кацпер наклонился к его руке, но Заремба не позволил ему поцеловать ее.
- Не оставлю тебя ни в какой нужде, можешь быть спокоен.
- А позвольте спросить, пан поручик, не было ль чего в последнем письме из дому о моей матушке либо о панне Досе?
- Так я и знал! Го-го! Панны Доси тебе хочется! Высоко хватаешь!
Кацпер в большом смущении пробормотал что-то ни к селу ни к городу.
- Не юли, как лиса, все равно след виден, - засмеялся Заремба, набивая трубку. - Давно я уж не имел вестей из дому.
- Я могу съездить узнать, что да как, - проговорил вполголоса Кацпер, подавая огонь. - Я уж рассчитал время: через недельку смогу быть назад.
С трепетом ждал он ответа.
- Мы сюда не на бал приехали. У меня к тому же для тебя есть важная работа.
- Слушаю, пан поручик.
Вытянулся в струнку, хотя сердце у него защемило.
- Где-то за Неманом имеется корчма, в которой наших солдат из распущенных бригад ловят, как баранов. Тизенгаузовская называется. Разузнай, много ли в Гродно таких бывших рядовых, где собираются и куда их гонят вербовщики. Не жалей угощенья.
- Оно известно, сухая ложка рот дерет! Сделаю вид, будто сам хочу поступить к русским на службу.
- Фортель ловкий, только как бы тебя и впрямь не цапнули да не погнали.
- Черта выкусят, сукины сыны, прежде чем меня им провести удастся.
- Ну и принимайся за это сразу!
Высокая желтая одноколка, запряженная парой английских жеребцов, затарахтела под окнами. Кацпер выбежал в переулок и вернулся с визитной карточкой.
- Новаковский. Как же, проси, проси! - воскликнул Север, ироническим взглядом окидывая карточку, на которой в рамке из красных завитушек чернела фамилия и три строки титулов.
Через минуту в комнату вбежал расфранченный субъект в остроконечной шляпе и остроконечном же кирпичного цвета фраке, звеня брелоками и цепочками; бросил шляпу на кровать, тросточку на стол, перчатки на пол к печке, широко раскинул руки и сам бросился в объятия Зарембы.
