Лилиан Крете - Повседневная жизнь Калифорнии во времена «Золотой Лихорадки»
Организация каравана была полувоенной, и его начальник требовал от всех полного повиновения. Часто люди, больше всех достойные доверия, устанавливали правила, которым должны были подчиняться другие иммигранты. Так, «Пиорайя Компани» Чарлза Эдварда Пенкоста решила давать себе передышку по субботам, если, конечно, непредвиденные обстоятельства не принуждали путников продолжать движение(27).
«Ван Бьюрин Калифорниа Ассошиейшн», один из самых крупных караванов на Южной дороге, сопровождали военный эскорт, секретарь, казначей, тележный мастер… Был здесь и свой административный совет, призванный следить за поведением «аргонавтов» и наказывать тех, кто оказывался виновным «в пьянстве, или же в других нарушениях установленного порядка»(28).
Люди отправлялись в путь в приподнятом настроении. «Все мы были очень довольны; каждое утро открывало нашим взорам новые картины. Леса изобиловали дичью… и земляникой, и нам казалось, что мы находимся на бесконечном пикнике», — замечала одна юная иммигрантка(29).
На склоне дня караван останавливался. Повозки располагались кругом; внутри образовавшегося загона размещали лошадей, мулов и коров, а снаружи — разбивали палатки, разводили костры. Женщины варили еду, а мужчины занимались животными или ремонтировали повозки, палатки, сбрую, чистили оружие. После еды — пели, собравшись вокруг костра:
О, Сюзанна, не плачь обо мне,
Я еду в Калифорнию
с промывочным тазом на коленях!
Или еще:
О, помнишь ли ты милую Бетти де Пайк [Миссури],
Мы прошли через горы, я и ее любовник Айк
С упряжкой быков и большой желтой собакой,
С большим петухом из Шанхая и с пестрой свиньей.
Или еще:
О, дражайшая Мэри,
Ты прекрасна, как солнечный день;
Твои ясные очи сияют в ночи
Когда с неба уходит луна.
Часто эти люди, смело устремившиеся на завоевание Дальнего Запада, проникновенно пели и религиозные песни. Одна самых популярных звучала так:
Я паломник, я чужестранец,
Я могу ждать хоть всю ночь.
Мы идем домой в небесную высь.
Хочешь пойти с нами?(30)
Молодежь танцевала под аккомпанемент скрипки, аккордеона и флейты. С наступлением темноты люди ложились спать. Лагерь постепенно обволакивала тишина, только часовые не смыкали глаз всю ночь.
В три или в половине четвертого утра приходило время просыпаться. Начальник каравана будил людей выстрелом в воздух. Сразу же все приходило в движение, нарастал шум, возбуждение, неизбежная сутолока. Путешественники складывали палатки, готовили завтрак, запрягали животных в повозки. То тут, то там слышались щелканье кнутов, крики детей, лошадиное ржание, привычная ругань мужчин, лай собак, мычание коров. Наконец караван трогался в путь вслед за выехавшими вперед конными разведчиками. Пересекая из конца в конец Большие Равнины, иммигранты встречали стада бизонов, вдогонку за которыми пускались конники, чтобы пополнить запасы мяса. На пути каравана то и дело возникали колоритные группы индейцев в ярких перьях и традиционной раскраске. Кто они были? Друзья или враги? Ежеминутный страх перед нападением краснокожих терзал путешественников.
Индейцы
В самом деле, для путешественников, идущих по тропе Санта-Фе или же по дороге через северную Мексику, индейцы представляли серьезную угрозу. Очень воинственными были индейские племена, враждующие между собой — апачи и команчи. Некоторым караванам приходилось двигаться по земле команчей ночами, а чтобы не выдать своего присутствия — снимать с шей лошадей колокольчики(31).
Сорокадевятник Файниас Блант рассказывает, что его караван, состоявший из 200 человек, наткнулся на отряд из 2 тысяч команчей. Люди немедленно приготовились к «худшему», а один из них принялся писать завещание(32). Другой, квакер Пенкост, вспоминал, что во время перехода через штат Нью-Мехико он был сражен известием о том, что «команчи напали на караван Джеймса Уайта, вырезали его компаньонов и похитили его жену с ребенком»(33). Несколько позднее он отмечал, что индейцы, по-видимому, были готовы выйти на тропу войны.
Для иммигрантов, выбравших маршрут Калифорния-Орегон, вероятность нападения индейцев была не столь велика. На этих землях жили в общем мирные племена. Тем не менее индейцы с раздражением смотрели на бесконечную череду «аргонавтов», двигавшихся по их охотничьим угодьям, тем более что чужаки не слишком заботились о том, чтобы не наносить им урон. Согласно официальным отчетам, многие индейцы жаловались на то, что иммигранты захватывали их свободно пасшихся пони или скупали ворованных индейских животных. «Агент племени семинолов был вынужден все время оставаться в седле, предупреждая пришлых, разбивающих свои лагеря вдоль дороги, о необходимости вести себя так, чтобы избегать конфликтов с индейцами, находясь на их территории»(34).
В этот период индейцы вели себя не столь враждебно, несмотря на то, что размеры караванов были достаточно внушительными. Краснокожие остерегались стрелкового оружия белых, но часто крали лошадей, скот, а также разные мелкие вещи. Во избежание серьезных стычек начальник каравана при этом запрещал преследовать похитителей.
Американская история пренебрегает индейцами и недолюбливает их. Однако многие из них сыграли заметную роль в «золотой лихорадке». Штат Оклахома, название которого в переводе означает «Страна Красного человека», был территорией, на которой проживали пять крупных индейских племен с высоким уровнем культуры. Они были изгнаны со своих земель в 1830-е годы «Большим белым Отцом», правившим в Вашингтоне.
Как и белые, они надеялись воспользоваться представившимся случаем, чтобы улучшить свою судьбу. Чероки умели читать. Из газет они узнали об открытии золота и уже в апреле 1849 года создали компанию, к которой присоединилось также некоторое количество белых, и пустились в дорогу к калифорнийским приискам. В свою очередь в 1850 году в Калифорнию по старой испанской дороге из Санта-Фе отправились и другие караваны. Чоктоу, крики, чиккасоу и семино-лы снабжали иммигрантов продовольствием, лошадьми и мулами. Крики, например, регулярно отправлялись в страну команчей, чтобы покупать там мулов и лошадей, которых они по хорошей цене продавали «аргонавтам». Находившийся на индейской территории Норс-Форк в годы «золотой лихорадки» стал столь важным местом сбора караванов, что в 1853 году там было открыто почтовое отделение.
Другие индейцы стали для чужаков проводниками. Так, капитан Мэрси оплачивал услуги делавэрского проводника Черного Бивера, который умел «бегло говорить с команчами и с большей частью других племен прерии»(35). Кроме того, вожди цивилизованных племен, такие, как уважаемый вождь семинолов Дикий Кот, участвовали в улаживании конфликтов между краснокожими и бледнолицыми. Капитан Мэрси сообщает, что команчи под давлением вождей криков и семинолов согласились позволить «белым людям спокойно и дисциплинированно проходить по их территории»(36), и гарантировали их безопасность. К сожалению, далеко не все белые люди были «спокойными и дисциплинированными», впрочем, не больше, чем команчи. Между недругами то и дело случались кровавые стычки.
А еще были индейцы, которые держали паромы. А поскольку они научились быть ловкими предпринимателями, сорокадевятники говорили, что они «обдирали их, как мормоны».
Мормоны
Очень трудно было переправлять через реки непомерно груженные повозки, тем более что многие из них просто невозможно переправить вброд. В 1849 году для этой цели построили несколько мостов и паромных переправ. Многие «аргонавты» жаловались на то, что мормоны, единоправно держащие перевоз на Коу, Южной Плате, Северной Плате и Гринривер, заламывали безумные цены за переправу повозок и скота(37). Кое-кто утверждал, что эти «святоши» были «евреями» с Больших Равнин. За эту скаредность многие презирали мормонов, особенно миссурийцы. Вчитываясь в материалы о путешествиях иммигрантов, осознаешь, что «набожные» мормоны использовали положение, сложившееся в результате «золотой лихорадки» с выгодой для себя.
Так, летом 1849 года стоимость переправы через Гринривер резко возросла во время притока пришельцев, спешивших к побережью: мормоны установили грабительский тариф. В несколько пунктов они согнали огромное количество лошадей и выменивали их на коней «аргонавтов» из расчета одна лошадь за три. Истощенных животных тут же отправляли на пастбища и через две или три недели снова обменивали с той же прибылью(38).
