Роландо Кристофанелли - Дневник Микеланджело Неистового
* * *
Заходил нынче к кардиналу Риарио, чтобы оценить его последнее приобретение для знаменитой коллекции антиков. Вскоре там появился Якопо Галли, и разговор об искусстве древних греков и римлян еще более оживился. Но вдруг, прервав себя на полуслове, Галли спросил, отчего я выгляжу крайне неряшливо и совершенно не слежу за своей наружностью и одеждой? Ведь положение обязывает меня поддерживать больший "лоск". Вторя ему, Риарио загорелся желанием поскорее увидеть меня женатым. Мне, мол, нужна женщина, которая заботилась бы обо мне. Словом, пришла пора меня обженить, и он, Риарио, уже присмотрел одну девушку - племянницу своего друга епископа.
Сдается мне, что кардинал и Галли затеяли такой разговор неспроста. Но что бы они там ни говорили, я не собираюсь изменять своим взглядам и привычкам. Коли оба нуждаются во мне, пусть принимают меня таким, каков я есть. Женщина нужна мне лишь тогда, когда я вспоминаю о ее существовании.
И все же сделанная запись кажется мне несколько курьезной, но не лишенной смысла. Ведь мысли о женщинах тоже составляют частицу моего бытия. И коль скоро я их высказываю, а вернее, записываю, значит, не собираюсь вовсе с ними расстаться. Но голова моя занята другим, и мне пока не до женитьбы.
* * *
На исходе пятнадцатый век. Мне уже двадцать пять. Годы бегут, а мне кажется, что я выкован из железа. Ни труд, ни невзгоды не могут меня сломить. Я чувствую в себе такой заряд сил, что мне по плечу любое начинание в искусстве. Но самое главное, у меня такое предчувствие, что наступающий век будет всецело моим веком. То, что пока мне не удалось сделать, я совершу в недалеком будущем. И я твердо в это верю.
Если оглянуться назад на прожитые годы и вспомнить то немногое, что я сделал, то причин для особой радости у меня нет. Удовлетворения я не испытываю, но вера во мне жива. Мне удалось в совершенстве овладеть искусством ваяния, и вряд ли сыщу себе равных здесь или где-либо. Я умею также извлекать мрамор из каменоломен, как заправский каменотес. Этому ремеслу я обучился в Карраре, куда выезжал, чтобы раздобыть мрамор для моей "Пьета". Приобретенные там навыки будут для меня большим подспорьем в работе ваятеля. У меня появилось немало друзей среди рабочих в этой среде, и мне стал ближе и понятнее их труд. Скульптура для меня - это человечество, обнаженное, как камень, отягощенное непосильным трудом и лишениями.
Ничего мне не жаль в уходящем старом веке. Мне не жаль даже дней моей молодости, поскольку я лишен был сладостной свободы и беззаботного детства моих сверстников. Мне даже кажется, что никогда я не был ребенком. Меня постоянно сопровождали труд и заботы. Возможно, поэтому я привык смотреть больше на жизненные невзгоды, нежели на радости бытия. И пока мир предстал мне только одной своей стороной. Все остальное - сущая глупость, услада для дураков.
О старом веке я сохраню в памяти только год своего рождения.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Флоренция, июнь 1501 года.
Снова я в моем городе. Оставаться долее в Риме было уже невмоготу: и работы никакой, да и охота пропала. Хотелось сменить обстановку. После того как плакальщики лишились власти, здесь дышится легче. Нашел немало перемен в общественной жизни, религиозный угар заметно угас. У меня такое ощущение, что все вокруг вздохнули наконец с облегчением - обратная реакция, пусть еще робкая, на то состояние надрыва, в котором все оказались по милости настоятеля Сан-Марко. Но когда я бываю у художников, то с горечью вижу, что многие из них еще не оправились от недавнего безумия, которое дает о себе знать в их работах.
Боттичелли - творец "Весны" и "Рождения Венеры" - доживает свою старость, каясь в грехах. Старина считает, что совершил их немало при написании "богохульных" картин (работая сейчас над рисунками к "Божественной комедии" Данте, он надеется вымолить прощение всевышнего *). Филиппино Липпи вконец исписался и ни на что более не способен, как повторяться с монотонной назойливостью. Пьеро ди Козимо * все еще оглушен голосом Савонаролы, разбит болезнью и мучается кошмарами, от которых уже не исцелят ни говения, ни моления. Лоренцо ди Креди живет монахом и корит себя, отчего писал не одни только распятия и вовремя не покаялся, прежде чем все суетное было предано сожжению.
* ...надеется вымолить прощение всевышнего - здесь автором допущена неточность: Сандро Боттичелли (1444-1510) работал над рисунками к Данте ранее, т. е. до 1481 г., и завершил свой графический цикл к 1495 г. В упоминаемый период мастер писал "Мистическое рождество" (Национальная галерея, Лондон), отмеченное смятением чувств и отходом от ренессансных идеалов.
* Пьеро ди Козимо, Пьеро ди Лоренцо (1462-1521) - флорентийский живописец, ученик Козимо Росселли. Тонкое ощущение поэтической красоты мира сочетается в его произведениях с элементами мифологии, утонченной стилизацией, манерностью образов: "Персей и Андромеда" (Уффици, Флоренция), "Симонетта Веспуччи" (музей Конде, Шантийи).
Сколько их, поддавшихся пророчествам и запуганных кошмарными видениями, оказалось в добровольном заточении! Я хочу сказать, сколько талантов теперь глухи к нуждам искусства. Если бы они вышли из оцепенения, которое разрушает человека, и, воспрянув духом, взялись бы наконец за настоящее дело! Ведь сутана и нытье к искусству непричастны.
А что говорить о молодежи, понапрасну тратящей время в художественных мастерских, оставшихся нам в наследство от старого века? Какое жалкое зрелище - видеть этих юнцов хотя бы у того же Перуджино, где они безропотно ткут узоры по рисункам старого мастера. Тот уже ничем не гнушается, берясь за самые ничтожные заказы.
Наши флорентийские мастерские перестали быть кузницами Вулкана. В них не создают ничего нового и лишь пережевывают старое. А искусства нет, оно мертво. Несчастные послушники! Словно безвольные монахини, перебирающие четки, и ни малейшего над собой усилия, чтобы приблизиться к настоящему искусству. А живописцы продолжают набирать учеников, нуждаясь главным образом в "подручных" - послушных исполнителях, работающих споро, без лишних "фантазий", не помышляющих ни о какой учебе или высоких материях. Их трудами и стараниями маститые "мастера" заполоняют рынок искусства. Ну а кто осмелится возражать и вольничать, того тут же объявят ослушником, выскочкой. Своего мнения не смей иметь, не то наживешь неприятности и будешь ославлен. Эти господа ведут себя так, словно у них в руках ключи от храма искусства.
Я всего несколько дней во Флоренции, но уже чувствую, что окунулся в свою среду, пусть даже банальную, но так располагающую к работе и настраивающую на хороший лад. Наряду с добрыми всходами здесь немало произрастает сорняков. Тут-то уж за словом в карман не полезут и обо всем говорят открыто, без обиняков, правда, и не без издевки, а порою и оклеветать непрочь. Кто-то назвал Флоренцию городом безумцев. Зато как здесь вольно дышится с порывами нового флорентийского ветра! Стараюсь обходить опасные водовороты, чтобы не захлебнуться.
* * *
Моя "Пьета", установленная в часовне французских королей собора св. Петра, вызвала и здесь немало похвал (но и немало зависти). Видевшие ее в Риме флорентийцы повсюду рассказывают о скульптуре как о непревзойденном совершенстве, сопоставимом разве что с лучшими греческими изваяниями. Я часто вижу, как на улицах незнакомые мне люди указывают на меня и громко расхваливают. Словом, успех всеобщий. Однако растет и неприязнь среди флорентийских коллег. С моим приездом кое-кто опасается утратить первенство в работе и престиж среди влиятельных лиц города. Слава, которую "Пьета" мне снискала во Флоренции, уже приносит первые радости и огорчения. Здесь никто не примирится с тем, чтобы я "главенствовал", как поговаривают мои соперники. Хотя я не собираюсь становиться "первым ваятелем" или посягать на чей-либо скипетр. Кроме работы, я ни о чем не помышляю.
Могу здесь отметить, что подписал контракт с кардиналом Пикколомини * на изваяние пятнадцати скульптур святых и апостолов для его фамильного алтаря в кафедральном соборе Сиены. В эти дни мой родитель Лодовико от счастья ног под собой не чует. Новый заказ заставил его воспрянуть духом, хотя трудиться над его исполнением придется мне одному. Теперь на моей шее все семейство Буонарроти: отец и братья, за исключением второй жены Лодовико, почившей в бозе в 1497 году, когда я еще был в Риме. Она прожила в супружестве с отцом двенадцать лет, и звали ее Лукреция Убальдини. Но я ее почти не помню. Думаю, синьор Лодовико женился на ней только потому, что не может спать один, без женщины. Правда, теперь он божится, что в третий раз ни за что не обзаведется женой, но я ему не верю. Отцу еще нет шестидесяти, и по виду он вполне крепкий мужчина, да и здоровьем не обижен.
Сегодня вечером у меня была обычная семейная перепалка с Буонаррото, Джовансимоне и Сиджисмондо. Последний мне кажется самым несносным из всех. Домашний патриарх Лодовико не проронил ни слова. Ну почему же, в самом деле, Сиджисмондо не обучится какому-нибудь ремеслу? Не собирается же он за сохой ходить? Ведь мы, как-никак, принадлежим к знатному роду старинного происхождения, как явствует из флорентийской летописи за прошлые века. Я изо всех сил бьюсь, чтобы возвысить нашу семью и вернуть ей былое благородство. Иного желания нет у меня, когда приходится затевать споры с братьями и отцом.
