Николай Соколов - Образование Венецианской колониальной империи
Начиная с XV в., почти непрерывно следует одно сочинение по истории Венеции за другим. Сначала это литература на латинском, потом итальянском языке, с XVII в. все чаще стали появляться произведения на французском языке, с XVIII — появляются значительные работы на немецком, еще позднее на английском языке.
Почти вся эта ранняя историческая литература имеет в настоящее время только библиографический интерес, поскольку в ней трактуются вопросы интересующей нас темы. Сочинения эти представляют собою более или менее точный пересказ наших ранних источников и при том только повествовательного характера и нередко с тенденциозными извращениями.
Это, в первую очередь, относится к различным сочинениям, написанным по заказу венецианского правительства. Мы разумеем здесь сочинения М. А. Сабеллико от XV в.[221], кардинала Пьетро Бембо — первой половины XVI в.[222], Паоло Парута — конца этого же столетия[223], Андреа Морозини — начала XVII в.[224], Баттиста Нани, писавшего в середине и второй половине этого же века по итальянски[225], Микаеле Фоскарини — в самом конце XVII столетия[226], Пьетро Гарцони — в XVIII веке[227].
Мы уже говорили о тенденциозности Сабеллико. Здесь уместно будет привести пару примеров того, как он обращается с истиной. В своем сочинении Сабеллико утверждает, например, что уже император Василий II даровал венецианцам право беспошлинной торговли во владениях империи[228]; в другом месте его сочинения семилетний сын Пьетро Орсеоло II, Оттон, управляет покоренным Дубровником[229]; ему принадлежат измышление о низком происхождении императора Мануила и об ослеплении Энрико Дандоло каленым железом и т. п.[230] Об этом, быть может, не следовало бы говорить, но сочинение Сабеллико, представляя собою связный, со значительным количеством разнообразных подробностей рассказ о первой тысяче лет существования республики, служило для историков последующего времени, не желавших или не имевших возможности утруждать себя изучением первоисточников, основным руководством, по которому излагались события этого тысячелетия. Это в значительной степени справедливо даже по отношению к Дарю, склонному несколько критически относиться к сложившейся исторической венецианской традиции.
Все истории «по государственному заданию», за исключением Сабеллико, описывают преимущественно историю своего времени. Их сочинения представляют собою несомненный интерес, если не с точки зрения достоверности сообщаемых ими сведений, то с точки зрения того, как переломлялись те или иные события и факты в сознании тогдашних венецианских политиков, точку зрения которых эти сочинения отражают. Однако эта интересная их часть находится вне хронологических рамок интересующих нас событий и поэтому для нас на этой стадии нашей работы бесполезна.
Количество «венецианских историй», написанных в Венеции, в XVIII в. возрастает еще более. Тогда появляются труды Фоскарини, Формалеони, Галличьоли и др.[231], и все-таки был прав Капелетти, когда он в сороковых годах следующего столетия писал: «Венецианскими историями заполнены все библиотеки, однако Венеция еще не имеет своей истории»[232], т. е. истории правдивой. И в XVIII в. часть историков все еще пишет «по государственному заданию», — Марко Фоскарини к таковым относится во всяком случае; но дело не только в этом. Те из венецианских историков, которые писали по собственному побуждению, все же не могли служить в своих сочинениях одной только истине, причем мы имеем в виду не только классовую принадлежность авторов, но также и бдительный контроль, который осуществляли за этой стороной деятельности своих сограждан Совет десяти и Государственные следователи. Авторы — итальянцы с опаской поглядывали на город на лагунах даже в том случае, когда они имели возможность писать в таких местах, где «карающая рука стражей республики» была бессильной, если только и здесь, в Париже или Амстердаме, они не писали по заказу Светлейшей синьории.
Такое положение дела вызвало реакцию у историков — «ольтремонтанов», у французов. Труды Амело де ля Уссей, С. Дидье, аббата Ложье — и этого последнего в особенности — обличали венецианскую государственную систему в деспотизме, тирании и жестокости.
С XVIII в. зазвучали протесты против «казенных» историй и наемных историков Венеции и с другой стороны. Некоторые успехи капитализма во владениях Венеции пробудили к жизни или обострили национальные противоречия. С XVIII в. настойчивее, чем это было ранее, раздались протесты со славянской стороны. Это были голоса из Дубровника: в семидесятых годах появились сочинения Варги и Червы, в которых они разоблачали не только таких фальсификаторов истории взаимоотношений славянства с Венецией, как Сабеллико, но и такого умеренного сглаживателя острых углов как А. Дандоло. О боевом характере этих произведении можно судить уже по титулам отдельных глав, например в сочинении Варги: «Всегдашняя свобода Дубровника от венецианского господства, обоснованная и доказанная», или — «Еще одно обманное посягательство на нашу всегдашнюю свободу со стороны Дандоло и Сабеллико» и т. д.[233]
В XVIII же веке была сделана не совсем безуспешная попытка дать историю Венеции без «ольтремонтанских» французских и «казенных» венецианских крайностей, при одновременном игнорировании, конечно, славянских протестов. Эта попытка принадлежит немцу с французским именем, издавшему свой труд в русской уже тогда Риге. Мы имеем в виду «Политическую историю Венецианской республики» Лебре.[234]
Произведение это представляет собою критический синтез всей важнейшей исторической литературы XVI, XVII и отчасти XVIII вв., посвященной истории Венеции, причем автор скромно заявляет, что его работа основана на труде Аббата Ложье, но «с устранением его ошибок».[235] На самом деле Лебре широко использует первоисточники, из которых многие в его время были архивными материалами, и критически проверяет выводы С. Дидье, Санди, Амело де ля Уссей и др.
Содержание сочинения не точно соответствует его заглавию: оно в действительности значительно шире и рассматривает не только историю Венецианского государства, но останавливается и на экономических, и на социальных вопросах, и на вопросах культуры. Лебре делал попытки осветить эти вопросы также и применительно к колониальным владениям Венеции.[236] Затрагиваемые вопросы трактуются со всеми возможными по тогдашнему состоянию источников подробностями и излагаются языком ясным и выразительным.
Несмотря на свои аристократические симпатии, которых автор не скрывает[237], он рисует венецианскую политику, например в крестоносном движении, с таким реализмом[238], которому можно позавидовать при чтении некоторых современных произведений по этому вопросу.
Все это в значительной степени относится и к тем частям труда Лебре, в которых освещаются интересующие нас проблемы. Автору вредит только слишком доверчивое его отношение к венецианским источникам там, где в его руках нет других прямых указаний, которые он мог бы противопоставлять венецианцам, или их друг другу. Для примера укажем на его утверждение, что Дубровник уже с 998 г. получал своих «ректоров» из Венеции.[239]
Разумеется, книга Лебре устарела, и мы считаем бесполезным указывать на те ошибки, которые в ней встречаются. По полноте материала, по добросовестности исследования, по верности понимания большинства затронутых автором вопросов, — мы имеем в виду вопросы нашей темы, — книга Лебре несомненно является одним из лучших произведений ранней буржуазной историографии Венеции, не исключая и ее лебединой песни «Гражданской и политической истории венецианской торговли», написанным в последние дни Венеции ее патрицием Карло Антонио Марином.
Сочинение это выходило уже после гибели Венецианского государства, начиная с 1798 г.[240] Автор признает, что его гидом при написании работы был Фоскарини, и что он широко пользовался трудами других венецианских историков, писавших по «государственному заданию». Правда, автор замечает, что делал он это «не без необходимой критики»[241], но она мало заметна при трактовке по крайней мере тех проблем, которые нас занимают.
«Гражданская и политическая история венецианской торговли» в действительности не есть только история торговли, но и политическая история Венеции в самом широком смысле этого слова. Марин из ранних венецианских историков несомненно является наиболее основательным и достоверным, хотя и он при написании своего труда пользовался только повествовательными работами своих отдаленных предшественников, начиная с Диакона Джиованни, и почти не уделял внимания обширному документальному материалу венецианских архивов.
