Вадим Кожинов - Россия - Век XX (Книга 1, Часть 1)
Этот "словесный портрет" близок к нестеровскому, только в последнем оконченном уже после большевистского переворота - есть черты глубочайшего страдания и скорби, но очевидна и непреклонность. И то, что советский искусствовед обозначает словами "жажда власти" и "гордыня", в действительности есть вера в конечную победу и презрение к насильникам. В связи с портретом архиепископа Антония необходимо напомнить, что в том же 1917 году (летом) Нестеров написал двойной портрет "Мыслители", на котором запечатлены С. Н. Булгаков и П. А. Флоренский, а также собирался создать еще портрет В. В. Розанова, но вынужден был отказаться от намерения, ибо гениальный мыслитель и писатель был уже тяжко болен и, как вспоминал М. В. Нестеров позднее в своем ярком очерке "В. В. Розанов", "разрушался, и мало было надежд воскресить в нем былое. Время для такого портрета прошло, прошло безвозвратно..."23
"Выбор" героев своих полотен, сделанный в 1917 году крупнейшим русским живописцем начала XX века (я вовсе не хочу умалять достоинства М. А. Врубеля, В. А. Серова или более молодого Б. М. Кустодиева, но первенство М. В. Нестерова все же неоспоримо), сам по себе очень много значит. Проникновенное чутье художника избрало этих четырех наиболее глубоких духовных вождей русской культуры эпохи Революции... Рядом с ними неизбежно отходят на второй план все остальные (включая даже и других участников сборника "Вехи" - не говоря уже о либеральных и революционных идеологах). Никто из них - сейчас это уже более или менее ясно каждому беспристрастному наблюдателю - не может быть поставлен в один ряд с Розановым, Флоренским, С. Н. Булгаковым и митрополитом Антонием (Храповицким). Либеральные идеологи - будь то П. Н. Милюков или М. М. Ковалевский, Д. С. Мережковский или Л. И. Шестов, и даже философ Е. Н. Трубецкой - не поднимались и не могли подняться до этого уровня (о революционных идеологах и говорить не приходится - их мышление было попросту примитивным).
Одна из важнейших причин "первенства" консервативных идеологов кроется в проблеме культурного "наследства". Вопрос о наследстве был остро поставлен, в частности, в сборнике "Вехи" и полемике вокруг него. Тот же С. Н. Булгаков (как и прямые "черносотенцы") считал необходимым продолжать дело Киреевского, Гоголя, Хомякова, Тютчева, братьев Аксаковых, Самарина, Достоевского, Страхова, Леонтьева, которые основывались на "триаде" православия, самодержавия и народности. "Учителями" же его противников были поздний Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Михайловский, Лавров, Шелгунов и т.п. Ныне любой мыслящий человек понимает, что с точки зрения культуры первые представляют собой не просто "более выдающихся", но явления совершенно иного, высшего порядка. Однако в начале XX века либералы (не говоря уже о революционерах) вообще не изучали (да и не имели достаточной подготовки, чтобы изучить и понять) этих крупнейших мыслителей России; в их глазах они являли собой чуждых и враждебных "реакционеров".
Впрочем, это была уже давно, еще в XIX веке, сложившаяся и безусловно господствующая тенденция, о которой резко, но совершенно точно писал, например, веховец С. Л. Франк в книге "Крушение кумиров": "...сколько жертв вообще было принесено на алтарь революционного или "прогрессивного" общественного мнения!... Едва ли можно найти хоть одного подлинно даровитого, самобытного, вдохновенного русского писателя или мыслителя, который не подвергался бы этому моральному бойкоту, не претерпел бы от него гонений, презрения и глумлений. Аполлон Григорьев и Достоевский, Лесков и Константин Леонтьев - вот первые приходящие в голову самые крупные имена гениев или по крайней мере настоящих вдохновенных национальных писателей, травимых, если не затравленных, моральным судом прогрессивного общества. Другим же, мало известным жертвам этого суда - нет числа!"24
Все это привело к поистине диким результатам, рельефно отразившимся, например, в следующем факте. В начале XX века не раз издавался "Опыт библиографического пособия" - "Русские писатели XIX-XX ст.", составленный влиятельным "прогрессивным" книговедом И. В. Владиславлевым. Это "пособие" (которое по охвату имен значительно шире названия, так как в нем представлены не только писатели в узком смысле - то есть художники слова, но и многие важнейшие, с точки зрения составителя, "идеологи") было, так сказать, "вратами культуры" для всей "прогрессивной" интеллигенции. И вот что прямо-таки замечательно: в дореволюционных изданиях этого "пособия" (1909 и 1913 годы) имя Константина Леонтьева (хотя он, между прочим, опубликовал ряд романов и повестей) вообще отсутствует! А между тем в "пособии" множество имен заурядных и просто ничтожных - но зато "прогрессивных"! - идеологов-современников гениального мыслителя (М. Антонович, К. Арсеньев, В. Берви-Флеровский, В. Зайцев, А. Скабичевский, С. Шашков, Н. Шелгунов и т.д.), чьи сочинения ныне и читать-то невозможно.
Точно так же отсутствует в "пособии" и имя Розанова, хотя есть целый ряд имен его менее, гораздо менее или прямо-таки несоизмеримо менее значительных современников, - таких, как А. Айхенвальд, А. Богданович, С. Венгеров, А. Волынский, А. Горнфельд, Р. Иванов-Разумник, П. Коган, В. Кранихфельд, А. Луначарский, В. Львов-Рогачевский, А. Ляцкий, Е. Соловьев-Андреевич, В. Фриче, Л. Шестов и т.п. Эти авторы, в отличие от Розанова, были так или иначе связаны с кадетами, или эсерами, или социал-демократами.
Любопытно, что в послереволюционное издание своего "пособия" (1918) Владиславлев - видимо, слегка "поумнев", - включил и Леонтьева, и Розанова.
Но, конечно, для начала XX века характерно не только прискорбное "замалчивание" ценнейшего наследства русской культуры, а и жестокая борьба против него. Вот весьма впечатляющий рассказ В. В. Розанова: " - Нужно преодолеть Достоевского, - это взял темою себе в памятной речи, посвященной Достоевскому, в Религиозно-Философском собрании (должно быть, в 1913 или 1914 году). - Столпнер25.
- Диалектика, философия и психология всего Достоевского... такова, что пока она не опрокинута, пока не показана ее ложность, дотоле русский человек, русское общество, вообще Россия - не может двинуться вперед...
Шестов, тоже еврей, сидя у меня, спросил:
- К какой бы из теперешних партии примкнул Достоевский, если бы был жив?
Я молчал. Он продолжал:
- Разумеется, к самой черносотенной партии, к Союзу русского народа и "истинно русских людей".
Догадавшись, я сказал:
- Конечно.
Не забудем, что... Достоевский стал на сторону мясников, поколотивших студентов в Охотном ряду (Москва). На бешенство печати он сказал, обращаясь, собственно, к студентам: "Мясником был и Кузьма Минин-Сухорукий".
Достоевский еще не пережил 1 марта (то есть убийства Александра II. В.К.). Можно представить себе ярость, какую бы он после этого почувствовал... Но достаточно и мясников: он очевидно бы примкнул к тем, кто после 17 октября и "великой забастовки" (1905 года. - В.К.) начал громить интеллигенцию в Твери, в Томске, в Одессе"26.
Стоит добавить к этому, что вдова Достоевского, благороднейшая Анна Григорьевна, стремившаяся так или иначе продолжать его деятельность, сочла своим долгом стать действительным членом "черносотенного" Русского собрания...
Нельзя умолчать о характерной и по-своему забавной ситуации, в которой оказались сегодня, сейчас "прогрессистские" идеологи: с одной стороны, они яростно борются против "консерваторов", но в то же время они не могут теперь не сознавать, что почти все наиболее выдающиеся идеологи России XIX века были отнюдь не "прогрессистами"; последние за редким исключением являли собой нечто заведомо "второсортное". Ныне просто невозможно всерьез изучать сочинения Добролюбова, Чернышевского, Писарева и т.п., чего никак не скажешь о Леонтьеве, Данилевском, Ап. Григорьеве. И возникает диковатый парадокс: многие теперешние "прогрессисты" выше всего ценят в прошлом мыслителей именно того "направления", которое сегодня они с пеной у рта отрицают...
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЧТО ТАКОЕ РЕВОЛЮЦИЯ?
Выдвижение столь "глобального" вопроса может показаться чем-то странным: ведь речь шла об одном определенном явлении эпохи Революции "черносотенстве" - и вдруг ставится задача осмыслить сущность этой эпохи вообще, в целом. Но - о чем уже сказано - взгляд на Революцию, при котором в качестве своего рода точки отсчета избирается "черносотенство" непримиримый враг Революции, - имеет немалые и, быть может, даже особенные, исключительные преимущества.
Выше говорилось о том, что именно и только "черносотенцы" ясно предвидели чудовищные результаты революционных потрясений. Не менее существенно и их понимание действительного, реального состояния России в конце XIX-начале XX века. Либералы и - тем более - революционеры на все лады твердили о безнадежной застойности или даже безысходном умирании страны - что они объясняли, понятно, ее "никуда не годным" экономическим, социальным и - прежде всего - политическим строем. Без самого радикального изменения этого строя Россия, мол, не только не будет развиваться, но и в ближайшее время перестанет существовать. Именно такое "понимание" чаще всего и толкало людей к революционной деятельности. Один из виднейших "черносотенных" идеологов, Л. А. Тихомиров (в 1992 году вышло новое издание его содержательного трактата "Монархическая государственность"), который в молодые годы был не просто революционером, но одним из вожаков народовольцев, сточным знанием дела писал в своей исповедальной книге "Почему я перестал быть революционером?" (М., 1895), что на путь кровавого террора его бывших сподвижников вело внедренное в них убеждение, согласно которому в России-де "ничего нельзя делать" (с. 45) и вообще "Россия находится на краю гибели, и погибнет чуть не завтра, если не будет спасена чрезвычайными революционными мерами" (с. 56).
