Алексей Дельнов - Франция. Большой исторический путеводитель
Страсти улеглись, а лагерь федератов образовался сам собой, невзирая ни на какие вето - в Париж непрерывно прибывали все новые их отряды.
Назначенный командующим приграничной армией Лафайет с тревогой следил за происходящим в столице. Обещал королю всяческую поддержку, обещал «разделаться с якобинской шайкой». А ему бы следовало пристально глядеть в другую сторону - прусские войска вступили во французские пределы.
СВЕРЖЕНИЕ МОНАРХИИ
Стоявший во главе вражеской армии герцог Брауншвейгский выступил с декларацией, всколыхнувшей всю Францию. В ней объявлялось, что с захваченными в плен национальными гвардейцами пруссаки будут поступать как с бунтовщиками против своего законного государя. Герцог грозился сровнять Париж с землей, если его жители осмелятся еще раз приступить к Тюильри.
Возмущение было огромно. Народ уверился, что во дворце измена. Все парижские секции (самостоятельные общины, на которые разделялся город), кроме одной, проголосовали за низложение короля. Якобинцы перехватили инициативу у заколебавшихся жирондистов. Поднятые и вооруженные ими обитатели предместий захватили здание ратуши и образовали новый, демократический состав коммуны (этим старинным названием центральный орган городской власти стал опять именоваться в годы революции).
10 августа 1792 г. прозвучал набат, и, вопреки прусскому предостережению, на Тюильрийский дворец устремились вооруженные отряды. Королю, как и в дни Бастилии, остались верны только швейцарские гвардейцы - они вступили в безнадежное сражение. В перестрелке погибло много штурмующих, а в последующей расправе над побежденными - швейцарцев. Людовик тем временем пытался найти защиту в Законодательном собрании, но его там арестовали и препроводили вместе с семьей в замок Тампль. Тот самый, что принадлежал когда-то тамплиерам, в котором их схватили, чтобы подвергнуть страшным пыткам и казни. Вот через сколько веков долетело прозвучавшее из костра проклятие магистра ордена Жака де Моле, грозившее несчастьями «железному королю» Филиппу IV и всем его потомкам.
Королевская власть была объявлена «приостановленной». Лафайет попытался двинуть на Париж армию, но реакция солдат была такой, что он сам вынужден был спасаться, перебежав во вражеский лагерь.
Жирондисты вернулись в правительство. К ним присоединился в качестве министра юстиции якобинец Дантон. По его инициативе был создан особый следственный орган по делу о заговоре. По всему Парижу шли обыски и аресты, задержанных доставляли в тюрьмы, которые вскоре переполнились. Но возбужденные народные толпы «разгрузили» их, врываясь в места заключения и чиня самосуд - это были страшные «сентябрьские казни».
В видах внешней угрозы правительство пошло на меры в пользу крестьян - армия состояла главным образом из них. Теперь не они должны были доказывать документально свою свободу от податей в пользу помещика - тот сам должен был обосновать свое право взимания их. Если старые грамоты не сохранились, тем более если господин оказывался в отлучке, то есть в эмиграции - вопрос был закрыт.
Это противоречило принятым совсем недавно законам, но обстановка в стране менялась так стремительно, что устарела уже и конституция. Законодательное собрание решило досрочно прекратить свою деятельность - его должен был заменить Национальный конвент, наделенный полномочиями определить новое государственное устройство страны. Его выборы проходили по новому, более демократичному закону.
***
Открытие конвента предварили отрадные вести с фронта. Прусская армия явно нацеливалась на Париж, «но дело сорвалось у ней - все из-за наших пушкарей» - как пелось в тут же родившейся революционной песенке. Французская армия под командованием сменившего Лафайета генерала Дюмурье одержала победу в битве при Вальми, которая свелась преимущественно к артиллерийской дуэли. После чего сама перешла в наступление, пересекла границу и заняла Бельгию и левый берег Рейна. На юго-востоке французы вступили в Сардинское королевство, захватив Савойю и Ниццу.
Однако внутреннее состояние страны было опасным. Финансовая система как была на грани банкротства, так и оставалась. Продажа национализированных имуществ не могла покрыть дефицит. Приобретать выпущенные под их обеспечение заемные бумаги желающих было мало: неизвестно, как дело повернется, в устойчивость нового режима не очень верилось. Предприниматели разорялись, росли безработица и нищета.
В конвенте в преобладающем положении оказались решительно настроенные якобинцы. В расположенном амфитеатром зале заседаний они занимали верхние места и получили прозвание «монтаньяров», или «партии горы». Они потребовали проведения политики террора по отношению к врагам революции.
Жирондисты в этом собрании оказались самой консервативной группой. Центр же составило многочисленное «болото», которое, по позднейшему признанию попавшего в него аббата Сиейеса, было озабочено исключительно самовыживанием и всегда голосовало заодно с теми, кто на конкретный момент был сильнее.
КОРОЛЕВСКАЯ ГОЛГОФА. ЯКОБИНСКАЯ ДИКТАТУРА
В Тюильрийском дворце в потайном шкафу была обнаружена переписка короля с чужеземными правителями и с братом графом Прованским, входившим тогда в руководство эмигрантов. Разбиравшая бумаги комиссия сочла, что в них достаточно улик для обвинения короля в измене.
Если верить ее утверждениям, в письмах содержался прямой призыв к интервенции для наведения во Франции порядка. Этим была предопределена трагическая участь Людовика XVI и его семьи.
Комиссия подготовила обвинительный акт, 11 декабря 1792 г. король был приведен на заседание конвента. Ему задали 33 вопроса, касавшихся его деятельности в последние годы. Характер их явно говорил об уверенности в его виновности. Людовик отвечал спокойно, он все отрицал как напраслину - но даже те, кто симпатизировал ему, признавали, что вел он себя не гибко.
Глава монтаньяров Робеспьер однозначно стоял за казнь короля. В якобинском клубе он пылко ораторствовал, что его смерть «необходима для того, чтобы жила республика». В глубине души он, возможно, подразумевал под этими словами, что, расправившись со своим государем, французы настолько восстановят против себя всю монархическую Европу, что обратной дороги для них не будет и революцию волей-неволей надо будет довести до конца.
Жирондисты, желавшие сохранить Людовику жизнь, настояли, чтобы суд вершил сам конвент. Подсудимому дали право выбрать себе адвокатов. Один из них, прославленный изворотливостью и находчивостью де Сез, в своей речи 26 декабря разбил многие пункты обвинения. Но его не все внимательно слушали.
До 15 января 1793 г. шли прения. После чего каждый из депутатов должен был ответить на три вопроса. «Виновен ли Людовик Капет (члены правящей династии величались Капетингами до 1328 г.) в заговоре против общественной свободы и в посягательстве на безопасность государства?» - утвердительный ответ на поименном голосовании был почти единогласным. «Должен ли быть передан на утверждение народа приговор, произнесенный конвентом над Людовиком Капетом?» - с этим депутаты не согласились. Наконец, 17 января прозвучал роковой вопрос: «Какому наказанию должен быть подвергнут Людовик Капет?» 334 человека посчитали, что надо ограничиться тюремным заключением. Но 387 депутатов, и среди них якшавшийся с якобинцами двоюродный брат короля принц Орлеанский, проголосовали за смертную казнь.
Во время голосования был драматический момент. По ходу поименного опроса как бы велся счет - за жизнь и за смерть короля. Когда очередь дошла до депутата Лепелетье, ситуация была такова, что если он высказывался за казнь - смертный приговор становился неотвратимым, голоса за него оказывались в абсолютном большинстве. Получалось, что короля на смерть может осудить именно он - и Лепелетье взял на себя такую смелость (вскоре он был убит монархистом). С казнью решили не медлить - назначили ее уже на 21 января.
***
Когда обвиняемый узнал об этом решении, он встретил его мужественно: «Смерть меня не страшит, я уповаю на милосердие Божье». Без гнева отозвался о поведении своего кузена-принца: «Он больше достоин жалости, чем я. Мое положение, без сомнения, печально, но если 6 даже оно стало еще хуже, я все равно не хотел бы быть на его месте».
Священнику Эджворту де Фримонту, проведшему с ним все последние дни и часы, король сказал: «Теперь мне остается одно-единственное великое дело, которое занимает меня целиком. Увы, единственное важное дело, которое мне осталось. Ибо что значат все остальные дела по сравнению с этим?». Надо полагать, Людовик XVI имел в виду подготовку к предстоящей встрече с Вечностью.
