Эльдар Дейноров - История Японии
Есть большое искушение сказать: вот тогда было бы возможно избежать русско-японской войны, ведь два государства, между которыми имеется духовное единство…
Но это — вряд ли. История знает совсем иные примеры: в 1912 г. в кратких, но жестоких балканских войнах православные болгары воевали против православных греков. Во время Второй Мировой эта ситуация повторилась. А войн между католическими странами Европы было такое множество, что перечислять их нет смысла.
Поэтому Япония с крупной и влиятельной православной общиной — это лишь возможность для принятия большего числа белых эмигрантов после гражданской войны. Возможно, это усилило бы проблемы во взаимоотношениях между Японией и Советской Россией.
Часть X.
Завершение эры Мэйдзи (1894–1912 гг.).
Империалистические войны в Азии в начале XX века (до 1922 г.)
Глава 46.
«Японская наука» для китайцев
Каким быть должен идеальный житель Империи?
Ему немного нужно:
Всегда покорствовать центральной власти,
Высокомерно презирать все то,
Что не в Империи на свет явилось,
Уметь кричать и к месту, и не к месту:
«Да здравствует Империя! Ура!»
Не думать слишком много — это вредно,
И трезвостью не подрывать бюджет.
Пожалуй, все. Да, и еще, когда
Прикажут — жизнь отдать за Государство.
Ю. Нестеренко, «Империя»При всей симпатии к японскому народу надо твердо сказать: политические перекосы и революционные перегибы никому еще не принесли счастья. Для Японии они оказались особенно трагичными — миллионы и миллионы солдат расстались с жизнями на полях сражений во имя великой империи. Выражаясь словами отца Николая, «кровопускание» оказалось несравнимым с тем, что провел в свое время опальный герой Сайго.
Но даром ли пропали эти жизни? Я не сторонник теории пассионарности, однако ясно — Японии пришлось заплатить огромную цену за то, чтобы понять: доброта может принести куда большую выгоду, чем агрессия, а интенсивное развитие намного лучше, чем расширение империи до невероятных размеров. При всем при том, японцы опровергли популярную в кругах интеллигенции идею о том, что высокая культура — принадлежность «мирных» нации. Оказалось, что все далеко не так.
Японская агрессивность — лишь обратная сторона изоляции при режиме клана Токугава, «премудрого незнанья иноземцев». Поворот в сторону ксенофобии начался еще при Мэйдзи. В дальнейшем это усилится. Но истоки берут начало не в его эпохе.
Как правило, движение в сторону реакционности происходит через поколение, как генетическая болезнь, от которой: не страдают сыновья, но не избавлены внуки. Правда, двое императоров Японии — Мэйдзи и Хирохито — правили очень длительно, и на их долю выпало самые разные политические повороты — и к разумности, индивидуализму, признанию прав личности, — и к вещам прямо противоположным.
Но нам-то, теперешним людям, важен не столько путь, сколько результат — Япония XXI века. А этот результат не может не радовать. Но если какая-то страна прошла столь тяжелый путь, то не грех поучиться у нес и не заходить на то же самое минное поле.
На «минном поле» самолюбования
Если Япония к середине 1890-х не стала родиной слонов, то лишь по недосмотру. Все прочее представляет до боли знакомую отвратительную картину: страна, стремившаяся открыть мир, начала превозносить себя — и скатываться к глухой провинциальности.
К примеру, в 1892 г. вышел в свет учебник истории для школ, где утверждалось: Япония — самая лучшая страна, Климат в ней самый лучший. Почвы — самые лучшие. Верноподданный народ — понятно, самый лучший. «Будучи осчастливлен тем, что родился здесь, ты должен хорошенько выучить события, произошедшие в этой стране», — обращались авторы к ученикам.
Конечно, наивная вера в «самое лучшее» характерна для подростков, ее даже можно до какой-то степени поддерживать. Но по этим учебникам учились те, кто захочет расширить «самую лучшую страну» на половину Азии — и приведет ее к огненным торнадо и атомным бомбардировкам.
Но одно дело — подростки. Взрослым вбивалось в головы то же самое. Большинству японцев мир представлялся виртуальным, несуществующим, они не видели его, ни разу не говорили с европейцами или американцами, не посещали чужих стран. Приходилось принимать на веру то, что повторялось пять, десять, сто раз. Великое счастье японского парода заключалось лишь в одном — в те времена не было телевидения. Иначе картина оказалась бы еще более знакомой — достаточно поменять название «Япония» на другое…
Как всегда, дело доходило до абсурда. Так, утверждалось, что поэзия Японии — лучшая в мире, и это происходит оттого, что в стране четко выражены все четыре сезона.
В ходу была идея о «загадочной душе» — она тоже не уникальна. Самолюбование сменило прежнюю здравую мысль мы такие же, как все цивилизованные народы, а если в чем-то и нет, то мы стремимся к цивилизации. Теперь подчеркивались не сходства, а различия, уникальность японцев в сравнении со всем прочим миром. Как только доводы разума начинают уступать иррациональным аргументам о «душе», можно смело считать, что страна движется к катастрофе.
Ну, а раз страна — самая лучшая, — то ее надо как можно лучше защищать. (А неявно внедрялась и иная мысль: не только защищать, но и распространять «самые лучшие» порядки. Недаром и военный флаг представлял собой все тот же солнечный символ, но со «взрывными» лучами, покрывающими все пространство).
А ведь Японии было чем и в самом деле гордиться — без ложного энтузиазма. Страну покрывала сеть в 12 000 километров железных дорог. Годовой тираж газет достиг ста миллионов экземпляров, росла грамотность. Объем торговли увеличивался, экономика становилась на ноги. За рубеж продавалось сырье но и не только, тем более что сырьевые ресурсы в Японии были невелики. Но все это делалось за счет подданных — прежде всего, трудового народа. Конечно, даже Мэйдзи сократил свои расходы на 10%, передав средства на развитие флота. Но это же в приказном порядке заставили делать и всех госслужащих.
Демократия слегка пробуксовывала, роспуск нижней палаты парламента и очередные выборы оказались в порядке вещей. Можно подумать, что у оппозиции были иные представления о месте Японии на земном шаре… Но нет, и оппозиция, и правительство в этом вопросе как раз оказались солидарны.
Страна уже имела армию в 150 000 солдат, 40 достаточно современных боевых кораблей. Но вооружение продолжали наращивать. И договоры уже готовили к пересмотру.
Новорожденный тоталитаризм сунулся и в те области, где практически все было в порядке даже при правлении сёгунов в личную жизнь людей. В Японии до того времени такое понятие, как «сексуальная революция» оказалось бы непонятным и совершенно ненужным. Брак императора был фактически полигамным, и никто ничего плохого в том не видел. Да и на отношения между мужчинами и женщинами, распространенные едва ли не со времен Хэйана, смотрели достаточно здраво и просто. Теперь менялось все. Государство должно представлять крепкую семью, притом — моногамную. Императорских наложниц прекратили изображать на гравюрах среди придворных еще раньше, теперь на портретах имела право присутствовать лишь Харуко. (При этом Мэйдзи от полигамности все же не отказался, но вот наследника воспитал в понятиях европейско-моногамной нравственности и строгости). В пропагандистский праздник превратили даже «серебряную свадьбу» императорской четы. Для всех японцев Мэйдзи делался отцом, а Харуко матерью. Правда, кое-что в плане «сексуальных революций» произошло и во время празднования: на банкет священная чета прибыла, держась рука об руку, что прежде было совершенно не принято.
В празднование «серебряной свадьбы» был включен и столь странный элемент, как смотр войск. Наконец-то мечта Такамори Сайго получала зримое воплощение. Впереди лежал огромный, но беззащитный Китай. Однако первой, как водится, пострадала Корея…
За желание получить кусок добычи хищника нельзя упрекать, даже если этот хищник — нарождающееся империалистическое государство с неудовлетворенными амбициями. (Тем более что Япония вышла на интеллектуальный и экономический уровень, который в то время не мог и присниться другим странам «сонной Азии»). Но делалось это ценой обнищания народных масс и создания полурелигиозной веры в «самое лучшее», и вполне достойно осуждения.
