Сергей Беляков - Гумилёв сын Гумилёва
РУССКАЯ ПАРТИЯ
Недолгая дружба Гумилева с Бородаем была, вероятно, связана не только с увлечением философа пассионарной теорией. Бородай был патриотом-почвенником, как и почти всё окружение Гумилева, исключая, пожалуй, Марину Козыреву. А быть почвенником в восьмидесятые годы значило быть изгоем. Жолковский упоминает о «репутации шовиниста-этногенетика» Гумилева, что «набирала силу» уже в семидесятые годы. Гумилев, правда, оказался счастливым исключением. Несмотря на «дурную» репутацию, его любили, охотно читали и слушали.
Тем более его любили и почитали люди идейно близкие. Гумилев был для многих православных почвенников «своим». В семидесятые-восьмидесятые годы Гумилев по-прежнему не только исповедовал православие, как ему казалось, вполне ортодоксально, но и по мере сил распространял его. Людей, ре шившихся принять святое крещение, Гумилев привозил в Гатчину, к своему духовнику отцу Василию Бутыло. Когда у Людмилы Стеклянниковой родился сын, Лев Николаевич стал его крестным отцом. Именно Гумилев привел Константина Иванова, получившего вполне советское воспитание, к православию. В восьмидесятые годы Иванов и Гумилев вместе становились на молитву перед иконой в квартире Льва Николаевича. Друзья, по крайней мере, Иванов и Стеклянникова, покидая квартиру Гумилева, читали молитву «Ангелу-хранителю».
Вообще Лев Николаевич был хорошо известен в Ленинградской митрополии. Сам митрополит Ленинградский и Новгородский Антоний поздравлял Гумилева с Пасхой и Рождеством. Его преемник митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн будет называть Гумилева «нашим великим соотечественником» и «ученым-патриотом».
Такой образ жизни и образ мыслей должен был в свое время сблизить Гумилева с так называемой «русской партией» – неформальной группировкой, существовавшей в советской номенклатуре и интеллектуальной (прежде всего литературной и художественной) элите.
В семидесятые годы Гумилев познакомился с активистами русского самиздата, В.Осиповым и С.Мельниковой. Он даже получал самиздатовские журналы русских националистов «Вече» (тираж около 60 экземпляров) и «Московский сборник» (тираж 20-25 экземпляров). Оба журнала расходились в узком кругу, среди «своих». Между прочим, в восьмом номере журнала «Вече» появилась даже апологетическая статья о Льве Гумилеве. Гумилев был знаком с одним из активистов русской партии, Сергеем Семановым, и дружил с Игорем Шафаревичем, талантливым математиком и едва ли не самым ярким тогда мыслителем-националистом. На его знаменитую «Русофобию» Гумилев даже будет ссылаться: «Очень хорошее сочинение, очень убедительное. К нему ничего добавить не могу».
Но в начале восьмидесятых годов после статей Гумилева, отрицавших татаро-монгольское иго, русские националисты уже не считали Гумилева своим, а почвенники Чивилихин и Кузьмин были среди его самых последовательных, непримиримых критиков. Сергей Викулов, главный редактор «Нашего современника», литературного флагмана всей «русской партии», отказывался Гумилева печатать. Василий Белов «с некоторой осторожностью относился к Балашову, зная, что он исповедует "веру" Л.Н.Гумилева».
Гумилев, со своей стороны, прошелся по «славянофилам» и «националистам» в одном из своих самых первых интервью: «Нынешние "славянофилы" путают хамство и патриотизм, подхалимаж с любовью к Родине. Почему-то считается, что надо обязательно ругать другие народы, в них видеть источник бед и опасностей. А не в себе, не в своем народе выдавливать и выкорчевывать рабство». Если верить Айдеру Куркчи, Гумилев будто бы называл этих национально мыслящих недоброжелателей «черными полковниками», по аналогии с греческой ультраправой хунтой.
И все-таки Гумилев, возможно, помимо своей воли, принял участие в одной из акций «русской партии».
На рубеже семидесятых и восьмидесятых началось последнее наступление «русской партии» на либералов, западников и евреев: в 1979-м «Наш современник» напечатал роман Валентина Пикуля «Нечистая сила» (в журнальном варианте – «У последней черты»), где было непривычно много сказано о еврейском окружении императрицы Александры Федоровны и Григория Распутина. Роман стал супербестселлером. А тем временем «Москва» и «Комсомольская правда» обличали современное (подразумевалось – «еврейское») искусство. Философ Е.Евсеев опубликовал книгу «Сионизм в системе антикоммунизма». Из станицы Вешенской поддерживал своих соратников престарелый, но все еще грозный Михаил Шолохов.
«ЗИГЗАГ ИСТОРИИ»
В 1978 году Гумилев получил роскошный заказ на очерк о Хазарии для научно-популярного альманаха «Прометей». Альманах выпускала редакция популярнейшей серии «Жизнь замечательных людей». Он поступал, кажется, во все библиотеки Советского Союза, тираж достигал 100 тысяч. Впервые Гумилев писал для столь массового издания.
Повторять «Открытие Хазарии» Гумилев не стал. Он написал совершенно новое сочинение, более художественное, чем науч ное. В истории идей оно сопоставимо разве что с «Протоколами сионских мудрецов». Но «Протоколы» были просто фальшивкой, а гумилевский «Зигзаг истории» соединял историческое исследование с фантазией незаурядного писателя.
«Зигзаг истории» рассказывает о том, как евреи захватили власть в Хазарском каганате, кагана обратили в иудаизм, местную тюркскую знать частью истребили, частью выгнали и создали химерное государство, где немногочисленная еврейская община господствовала над многочисленным, но бесправным хазарским населением. Реальная власть теперь принадлежала не кагану, а еврейскому «царю», которого называли или тюркским словом «бек» (князь), или арабским словом «малик» (царь). Хазарское простонародье в иудаизм не обращали, потому что иудеем (равно как и персом-зороастрийцем или индусом) надо родиться.
Основой хазарской экономики служила международная торговля: купцы-евреи контролировали не только Великий шелковый путь (из Китая в Западную Европу), но и торговый путь по Волге и Каме в Биармию (Великую Пермь). К тому же еврейское правительство Хазарии вело успешные завоевательные войны. Побежденные народы – буртасы, аланы, булгары, славянские племена северян и радимичей – вынуждены были платить дань, а некоторым приходилось и хуже: аланов заставили отказаться от христианства, а русам (полянам), жителям побежденного Киевского каганата, пришлось воевать во имя хазарских интересов с мусульманами на южном берегу Каспийского моря и с византийцами на Черном море.
Конец «хазарскому игу» положил князь Святослав, который разрушил столицу каганата Итиль, древнюю столицу и резиденцию хазарского наместника – Семендер и донскую крепость Саркел. «Хазарские евреи, уцелевшие в 965 г., рассеялись по окраинам своей бывшей державы. Некоторые из них осели в Дагестане (горские евреи), другие – в Крыму (караимы). Потеряв связь с ведущей общиной, эти маленькие этносы превратились в реликты, уживавшиеся с многочисленными соседями. Распад иудео-хазарской химеры принес им, как и хазарам, покой».
Как ни странно, гумилевская версия хазарской истории не противоречит фактам. Беда в другом – фактов очень мало, потому что трехсотлетняя история Хазарского каганата слабо освещена источниками, да и сами источники противоречивы. Даже дата разгрома Хазарии Святославом точно не установлена. Согласно «Повести временных лет» Святослав разбил хазар в 965 году. Арабский географ и путешественник ибн-Хаукаль датирует это событие 358 годом Хиджры, что соответствует 968/969 годам от Рождества Христова. Кому верить? Конечно, ибн-Хаукалю. «Повесть временных лет» составляли в начале XII века при дворе киевского великого князя, а ибн-Хаукаль жил в середине Xго, то есть был современником Святослава. В русской летописи упомянут только разгром Саркела (Белой Вежи), а ибн-Хаукаль писал о разрушении Итиля и Семендера. Наконец, ибн-Хаукаль был профессиональным разведчиком, так что умел сведения добывать и перепроверять, а для монаха Киево-Печерской лавры хазары были уже далекой историей. Тем не менее большинство историков, в том числе и Гумилев, датируют поход Святослава именно 965 годом.
Это только одна из множества исторических проблем, связанных с историей Хазарского каганата. Споры вызывает всё – от происхождения хазар (это неразрешимая проблема) до границ государства.
Гумилев не останавливается там, где смолкает документ, а продолжает, пытаясь восстановить неизвестное по немногим сохранившимся сведениям. Все историки Хазарского каганата не могут обойтись без реконструкций, но Гумилев реконструирует больше и смелее, чем другие. К тому же он не бесстрастен, не объективен, а, напротив, крайне заинтересован в совершенно определенном, заданном изначально результате исследования. Разделить в сочинении Гумилева литературу, науку и политику совершенно невозможно.
